Над техничкой поработай!

Одному из нас посчастливилось послушать и записать непринужденные, теплые воспоминания о Якушине компании динамовских ветеранов. По сию пору приятно вспомнить о том разговоре, проходившем конечно же на старом добром стадионе «Динамо» в Петровском парке.

«На встречу я опоздал. И сразу оказался внутри динамовского квадрата. Естественно, без мяча, то есть без первого журналистского вопроса, обозначаемого по традиции в конце материала — беседу вел такой-то…

Какое там вел! Эдуард Николаевич Мудрик, Владимир Петрович Кесарев, Валерий Иванович Короленков и солидно молчавший Валерий Борисович Зыков вмиг заставили меня не только вращать глазами, но и крутить головой в безнадежных попытках прервать передачу, точненько адресуемую партнеру.

Передачи, то есть упреки, заслуженных мастеров выглядели следующим образом.

Мудрик, сидящий слева, во главе стола:

— Что же ты опаздываешь? А? Вот Якушин никогда не опаздывал. И другим не позволял. Помнишь, Петрович?

Короленков, сидящий прямо напротив:

— Как ему не помнить? Петрович, расскажи, как ты на игру на трехтонке подъезжал. В автобус не садился, думал, что у тебя часы точнее якушинских. Автобус без него и уехал!

Кесарев, сидящий от меня наискосок:

— Да… А бакинцы? Ну, мы их так называли — бакинцы, Алика Мамедова и Борю Кузнецова, они же из Баку к нам пришли, такие поначалу вальяжные, неторопливые… Э-э, слушай, куда там спэшить, успеем, нэ уедут без нас, да?.. Тоже пару раз на электричке догоняли.

Мудрик:

— Да что далеко ходить? Вчера, на своем юбилее как Якушин сказал? Время — два часа, все собрались, расселись. А Коли Толстых и Воробьева все нет. Как быть, спрашиваем, Михаил Иосифович?

А Якушин: „Так ведь время! Начинай!“

Зыков, сидящий справа, молчал. Типа — нехорошо, брат, сам видишь, как нехорошо, так нехорошо, что и сказать тебе, непутевому, нечего…

Белый дом

— Эдуард Николаевич, по телефону вы сказали мне, что знаете Якушина с пяти лет…

— Если точнее, с 1945 года. Мы тогда жили в Мытищах, поселок Строитель был такой, по соседству с динамовским стрельбищем. Жили в двухэтажном беленьком домике. Его так и называли все — Белый дом. А рядом, метрах в семидесяти, стоял деревянный дом, где и жили тогда футболисты „Динамо“. Ну, вроде базы это было. Они собирались там перед игрой или на сбор, поле-то тут же было.

Кесарев: Поле было отличное!

Мудрик: Да, поле было хорошее. Траву для него Якушин из Англии привез. Он всегда говорил, что привез из Англии номера на футболки, раньше-то у нас без номеров играли, но вот и траву тоже.

Так вот… Время-то какое было… голодное, послевоенное, безотцовщина, шпана. А погреб, где для спортсменов питание хранилось, без замка стоял. Чего в нем только не было! А ведь никто из ребятишек, голодных-преголодных, и не подумал залезть, стянуть что-нибудь.

Кесарев: А еще там бык был. Племенной. Как же звали его?

Короленков: Борька!

Кесарев: Точно, Борька! Бывало, к нему телок водили для этого самого… для улучшения породы. А футболисты из окон увидят и давай кричать: „Борька, к тебе телку ведут! Борька, не подкачай!“

Мудрик: Да погодите вы! Якушин мне с детства каким запомнился? Высокий, строгий такой, нос горбатый. Нависнет так над тобой — страшновато. Но строгость его, как бы сказать, немного показная была. Идет после тренировки, завидит нас и скажет: „А ну становись взапуски! Первому — шоколадка, второму — булка, третьему — конфета!“ Вот так, не обижая нашего человеческого достоинства, он нас и угощал. Всех. А мы-то сопливые мальчишки…

Еще к ним на базу часто кино привозили…

Кесарев: Фильмы по репарациям: „Тарзан“, „Знак Зорро“, „Девушка моей мечты“.

Мудрик: Мы соберемся у крыльца толпой, просимся. А Якушин хмуро так на нас посмотрит, помолчит…

Короленков: Да, Якушин умеет паузу выдержать!

Мудрик: Мы уже дрожим: сейчас прогонит! А он: „Ну, живо под столы!“ И мы летим в комнату, на пол, под столы, стулья. Радость, представляешь, какая! А как Синявского слушали! Все наши двенадцать комнаток в одной в кучу собирались — радио-то одно! А тут — вот они — герои Англии, рядом. А что главный герой Якушин, это всем ясно было. Все его так и звали промеж себя — „Хитрый Михей“.

Кесарев: А поле там отличное было. Немцы делали. Да.

Веточку достань!

Кесарев: Но я что сказать хочу? Может, это пригодится для статьи? Я не помню случая (а я знаю Якушина с 1951 года), чтобы он не вышел с командой на тренировку. В любую погоду: дождь там, снег, грязь — все равно. И чтобы он когда-нибудь болел. На жеребьевку со сборов сам никогда не уедет, всегда — начальник команды. Все сборы — от начала до конца он проводит, понимаешь?! И расписано всё на 30–40 дней вперед. Вывешено на стенды. В Леселидзе там или в Гаграх — всё одно. А тренировались как? В день ведь по три раза мылись!

Короленков: „Хитрый Михей“ — это очень про него. Вот когда он в Ташкенте работал, так знаешь, во сколько игру назначал? В три часа. Самое пекло. А еще автобус для гостей подгонит к гостинице, ну, чтобы на игру ехать. А автобус этот вымыт изнутри только что. Представляешь, да? Испарение-то какое! Мелочь? Совсем не мелочь. Пока до стадиона доедешь, уже пропотел, сердечко застучало чаще обычного…

Кесарев: А поле поливать заставлял. За два часа перед матчем.

Мудрик: А когда Михей в Тбилиси работал?!

Кесарев: Команда гостей у вокзала останавливалась. А там как раз трамвайные пути, стрелки разные. Так, говорили, он в эти дни запрещал рельсы маслом смазывать. Ты спишь в гостинице, а рядом трамваи грохочут. Без масла! Масленки-то все у Якушина, понимаешь?

Мудрик: А на тренировках? Разве спрячешься от него? Утаишь чего? Да ни в жизнь! Мы бежим по кругу, а он смотрит. Внимательно. И вроде принюхивается, когда ты мимо него бежишь. И сейчас же:

— Дим, а ты что, вчера котлеты с чесноком ел?

Шаповалов остановится, удивится:

— Да нет, ничего подобного, Михаил Иосифович!

А Якушину большего и не надо, перегарчик-то пошел!

— Давай, Дим, отойдем в сторону, потренируемся.

И начнет! То длинный пас, то короткий, то длинный пас, то короткий!

А потом еще скажет:

— Ты бы, Дим, пошел, свитерок шерстяной надел бы. А то всё же холодновато…

И опять — то длинный, то короткий. А если Шаповалов неточно мяч отдаст, то Якушин и скажет:

— Дим, что-то я не понимаю, кто кого тренирует? Ты же у нас вроде техничный футболист, а?

Короленков: Точно! Якушин по этому поводу никаких собраний не проводил. Всегда сам разбирался. „Ты проиграешь не десять лет, а пять, но свой уровень у меня покажешь!“ — вот как он говорил.

Мудрик: А еще любил повторять: „Ты мне документ покажи, что имеешь право в основном составе играть. Документик покажи“. В этом смысле у него все равные были, кто лучший, тот играет.

Мне запомнилось еще, что Якушин, как никакой другой тренер, обращал внимание на игру головой…

Кесарев: Точно. Бежим кросс, и вдруг команда: „Веточку головой достань!“ И достаешь веточку.

Мудрик: Выдумок у него хватало. Помните вешалки с теннисными мячами? То они выше — эти мячи. То пониже опустятся, а били по ним часами!

Кесарев: На лбу чуть не рога вырастали.

Мудрик: Я после такой тренировки домой еду. В электричке. А рядом бабушки сидят. Сумки свои на крючки повесили и сидят. Одна кошелка аккурат надо мной болтается. И рвется вдруг! А там банка с баклажанной икрой. Об мой лоб, об пол и вдребезги! А бабушки поохали-поохали, но видят, я спокойно сижу, и говорят мне: „Ну, ничего, сыночек, хорошо хоть по голове не попало!“ А я про себя думаю: „Да что там мне эта ваша банка после якушинских тренировок!“

Короленков: А установки на матч у него всегда предельно точные были. Как ни у кого другого. А есть с кем сравнить, уж поверь! Никаких там „за нами Москва, отступать некуда!“. Или — „деньги висят на штанге. Идите и возьмите!“. Ничего подобного у Якушина не было.

Мудрик: Его установки — это такая своеобразная мозаика. Никаких общих слов, никакого общего замысла, плана на матч я ни разу не слышал. Строго по человеку. Как кому и против кого играть. Детально так, четко. А стратегию — этим он не делился, при себе держал. Сам об этом сказал замечательно: „Я вас обманывал, но… в вашу пользу!“ Лучше не скажешь.

Кесарев: Я такую историю помню, может, ее и не надо в газету… Пошли мы раз на почту конвертов купить. Это в Леселидзе было, на сборе. А там — как входишь, две двери. Одна на почту, другая в ресторан. Идем, смотрим, велосипед якушинский стоит. Поднимаемся и с Якушиным сталкиваемся.

— A-а, конверты купить, хорошо, очень хорошо. Правильно сделали. Вы вот что! Поглядите-ка за велосипедом, а то ребятишки разные крутятся, мало ли… А я тоже… сейчас, газетку куплю. Хорошо?

Ну, мы стоим у велосипеда, кумекаем. Хитрый Михей…

Короленков: А какой ресторан был на „Динамо“, на Южной! „Яр“ закрыли, вся обслуга сюда перебралась. Люстры в полметра, посуда, приборы серебряные!.. Э-эх! Кухня! Команда питалась там. И в нем татарин работал, не припомню уж, как звали его. Вот Михей зайдет в ресторан, руку у стойки в карман опустит, вроде бы за деньгами полез, и как бы невзначай спросит: „А из команды кто-нибудь был у тебя?“ Татарин взгляда от руки, от кармана оторвать не может! И говорит торопливо: „Была, да, Численка была, Короленка была, Федосова была“. — „Короленков, Федосов и Численко, говоришь? И всё?“ Усмехнется Якушин и на выход, так ничего и не взяв.

Мудрик: А помните, курировал нас генерал Переверткин?

Кесарев: Не просто генерал, а генерал-лейтенант. Или майор.

Мудрик: Да-да, кажется, генерал-лейтенант. Берлин брал, и всё такое. И вот ему некоторые футболисты на Якушина пожаловались. Мол, не советуется ни с кем, а мы люди тоже опытные…

Собрание перед игрой. Якушин хитро так смотрит на нас и говорит:

— А вот я хочу посоветоваться с вами. Кого ставить впереди будем — Коршунова или Мамедова?

— Мамедова, — шумят игроки.

— Мамедова, да? — задумывается Якушин. — Федосов, а кто лучше головой играет — Мамедов или Коршунов?

— Головой? — удивляется Федосов. — Если головой, то лучше — Коршунов.

— Вот он и будет играть, — удовлетворенно заключает Якушин.

Он посоветовался.

Кесарев: А накануне игры адъютант приезжал. И каждому игроку в тумбочку конверт подкладывал. Запечатанный. И смотреть нельзя было, и обсуждать — кому сколько. Но это, наверное, тоже не для газеты…

— Почему, Владимир Петрович?

Короленков: Действительно, почему? Тем более если проигрывали, то никаких конвертов в тумбочке не оказывалось. Адъютант шустрый был.

Мудрик: Все говорят, все знают: Михей — строгий тренер. Но важно и другое отметить. Он требовал то, что нужно. Никакого чванства, фанфаронства, нарочитого оскорбления ради оскорбления он себе не позволял. Все эти его подначки думать заставляли. Думать о себе. Удивляться, как же хорошо он нас знает. Я еще и сам этого про себя не знаю, а Якушин — знает.

Короленков: Бывало, выйдешь от него и думаешь: какое же я — г…но. Но он-то так не сказал. Не унизил. Хотя вроде было за что… И другой на его месте так бы и сделал. Но это — другой. Не Якушин.

Свой маневр

Кесарев: Да… Уж что-что, а при нем каждый динамовец знал свой маневр.

Мудрик: И ведь что поразительно: Якушин ни для кого поблажки не делал. Помню, в 57-м, в Леселидзе, на сборах, играем. Дождь, грязь, мяч, понятное дело, тяжеленный, неприятный такой. И летит в штрафную, прямо мне на голову. Я почему-то в центре поставлен был. Совсем еще молодой… И вот, чтобы не отбивать этот тяжелый мяч лбом, решаю аккуратно его назад, Яшину, подрезать. А Лев Иванович из ворот вышел… Гол! Ну, естественно, старшие товарищи обложили меня как следует.

На следующий день Якушин проводит разбор игры.

— Да-а, Мудрила, красивый гол ты в свои ворота забил… Лев, а ты кричал ему?

— Чего, Михаил Иосифович? — спрашивает Яшин.

— Я говорю, ты кричал ему, Лев? Кричал, что выходишь?

— Ну, я… это…

— Нет, ты скажи, кричал или не кричал?

— Не кричал, Михаил Иосифович, — признается Яшин.

— Так вот, оказывается, почему гол получился, — вздыхает Якушин.

Теперь, смотри, кто такой в 57-м году Яшин и кто такой никому не известный Мудрик.

Короленков: А с Чиненовым случай, в поезде?

Мудрик: Нам как раз костюмы шерстяные выдали, на спине надпись „Динамо“ Москва. Ну, едем куда-то, а Олег Чиненов (он к нам совсем недавно пришел) заспорил с проводницей. Басит что-то на полвагона, то ли она ему сахар не принесла, то ли кипятку недолила. Якушин из своего купе высовывается:

— Олег, Олег, иди-ка сюда. Иди, иди, иди.

— Что, Михаил Иосифович?

— Олег, тут у тебя на спине „Динамо“ Москва написано, понимаешь?

— Ну.

— Да не ну, а „Динамо“ Москва. Ты еще для этой команды ничего такого не сделал, а славу ее уже унизить норовишь. Что о нас думать будут? Что все „Динамо“ вот такое скандальное?

— Да я, Михаил Иосифович… Да она…

— Ты вот что, Олег! Ты иди к себе, отдышись, успокойся. И подумай, что там у тебя на спине написано, хорошо?

— Хорошо, Михаил Иосифович.

— Вот и ладно. А с проводницей мы договоримся, не беспокойся. Без чая тебя не оставят.

Короленков: А помните, как Малявкин центральную линию переступил? Якушин сказал ему: „Твоя задача центральную линию не преступать. Твоя задача — съесть игрока, не дать ему развернуться у наших ворот“. И раз, в матче такой эпизод! Малявкин свободен, бежит подключаться. Центр поля! Он ногу занес и — как вкопанный! И головой на скамейку ведет. Показывает, что, мол, вспомнил! И обратно ногу-то, обратно. И на поле, на линию смотрит. С паузой так. Якушин не велел, и я ни шагу. Тот еще артист был, Малявкин…

…Если вы заметили, мяч в этом динамовском квадрате приходил ко мне не так уж и часто, редко, прямо сказать. Я задал всего лишь два вопроса, но лишним себя не чувствовал. И, поверьте, не удивился бы, появись вдруг Якушин с его резонным для всех времен и народов: „Над техничкой, над техничкой поработай!“».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.