Второе и последнее письмо автора героине

Второе и последнее письмо автора героине

Милая Варенька!

Думаю, что целая жизнь — Ваша жизнь, — прожитая мною за это время, настолько сблизила нас, что окончательно дает мне право называть Вас так.

Вот и пришел к концу мой рассказ. За эти шесть лет Вашей жизни и два — моей я стал еще старше, а Вы остались двадцатичетырехлетней девушкой, какой навсегда запомнит Вас Россия.

Хотелось бы знать, как восприняли бы Вы собственную жизнь в моем изложении: что-то показалось бы верным, памятным, знакомым, что-то странным, удивительным. Да и не мог я не ошибиться в какой-нибудь детали. Но в главном, я уверен, все рассказанное соответствует действительности.

Вовсе не каждого человека интересует, что будет после него. Некий эгоист заявил даже, что не возражает, если после него будет потоп. Вас бы интересовало будущее. Я расскажу Вам о том, что было после Вас. Но вместе с тем это будет рассказ про Вас — снова про Вас! — потому что люди, ценители русского театра, всегда помнили Вас.

После Вашей смерти семья Ваша, жившая главным образом Вашими трудом и средствами, вынуждена была переехать с Невского на Колокольную, в более скромную квартиру. И вот настал день, когда Ваша сестра по матери, Люба, захотела устроить свою жизнь. К ней посватался молодой человек, обладавший, возможно, многими достоинствами, кроме одного — очень важного — средств к существованию. И тогда Любовь Павловна решилась обратиться к царю с таким письмом:

«Ваше императорское величество!

Вам пишет девушка бедная, не имеющая никакого права на внимание государя, но движимая надеждою, что письмо ее достигнет цели хотя бы потому только, что она сестра артистки Асенковой, которая при жизни своей была неоднократно осчастливлена милостями Вашего величества.

Государь! У меня нет, как у покойной сестры моей, таланта, который бы дал мне возможность приобресть имя артистки, но у меня, как у всякой женщины, есть сердце, умеющее любить. Между тем жених мой, коллежский секретарь Ленц (служащий в горном департаменте министерства финансов) также человек без всякого состояния и без всякой возможности вести жизнь женатого человека.

Положение мое грустно, безотрадно. Вся надежда моя на Вас, государь! Имя покойной сестры моей, которое ношу я, и чувство, которым полно мое сердце, подали мне мысль прибегнуть к Вашему величеству. Дерзость моя велика, но велико и милосердие монарха, на которое, после бога, единственно уповаю.

Вашего императорского величества всеподданнейшая раба

Любовь Асенкова 8 марта 1850 года».

Это отчаянное обращение нашло весьма холодный отклик. Рукою министра императорского двора князя Волконского на письме начертано: «Высочайше повелено наперед узнать о поведении просительницы и где воспитывалась».

Тень оскорбительного отношения к артистам, как людям сомнительной нравственности, легла и на Вашу сестру.

Соответствующую проверку, надо полагать, произвели. Не знаю, каким именно способом государь удостоверялся в моральной благонадежности Любови Асенковой? В конце концов Вашей сестре выдали пособие в размере 150 рублей.

Вы вряд ли запомнили совсем юного человека, часто посещавшего Ваши спектикли и мечтавшего стать драматургом, чтобы писать водевили и драмы, в которых играли бы Вы, его любимица. Мало ли молодых людей оказывалось завсегдатаями Ваших выступлений, малое ли число из них хотело стать присяжными драматическими писателями и дарить Вам перлы своего таланта!

Тот, о ком я говорю, по его рассказу, бывал у Вас. Увы, и это не было основанием для подлинной душевной близости. Некоторые из тех, кто сидел у Вас дома, за Вашим столом, потом смели не поклониться Вам!

Но молодой литератор, о котором я говорю, написал стихотворение «Офелия», его, наверное, Вы читали и запомнили.

Фамилия молодого человека — Некрасов. И он добился своего — начал писать водевили. Только опоздал немного — Вас уже не было, чтобы вдохнуть жизнь в его создания. Подписывал он свои первые драматические опыты псевдонимом Н. Перепельский.

Его театральный дебют состоялся буквально через день после Ваших похорон: 24 апреля сорок первого года на сцене Александринского театра был представлен водевиль Перепельского «Шила в мешке не утаишь — девушки под замком не удержишь» Водевиль имел большой успех, автора вызывали. Газеты хвалили его. И только Ваш гонитель Межевич и тут не обошелся без подлости — взял и раскрыл в печати псевдоним автора, что во все времена считалось равнозначным доносу.

В том же 1841 году Некрасов сочинил еще несколько водевилей, в которых, без сомнения, играли бы Вы.

В 1852 году Некрасов написал поэму «Прекрасная партия», а в 1853 — стихотворение «Памяти Асенковой», которое, по свидетельству самого поэта, явилось отдельной главой названной поэмы. В «Прекрасной партии» Некрасов писал:

Но ты, к кому души моей

Летят воспоминанья,

Я бескорыстней и светлей

Не видывал созданья!

Блестящ и краток был твой путь.

Но я на эту тему

Вам напишу когда-нибудь

Особую поэму

Этой «особой поэмой» явилось в какой-то степени стихотворение «Памяти Асенковой» На этих страницах, Варенька, имеет смысл привести его полностью — Вы ведь никогда не читали его.

В тоске по юности моей

И в муках разрушенья

Прошедших невозвратных дней

Припомнив впечатленья,

Одно из них я полюбил

Будить в душе суровой,

Одну из множества могил

Оплакал скорбью новой.

Я помню: занавесь взвилась,

Толпа угомонилась —

И ты на сцену первый раз,

Как светлый день, явилась.

Театр гремел: и дилетант,

И скептик хладнокровной

Твое искусство, твой талант

Почтили данью ровной.

И точно, мало я видал

Красивее головок;

Твой голос ласково звучал,

Твой каждый шаг был ловок;

Дышали милые черты

Счастливым детским смехом.

Но лучше б воротилась ты

Со сцены с неуспехом!

Увы, наивна ты была,

Вступая за кулисы —

Ты благородно поняла

Призвание актрисы:

Исканья старых богачей

И молодых нахалов,

Куплеты бледных рифмачей

И вздохи театралов —

Ты все отвергла. Заперлась

Ты феей недоступной —

И вся искусству предалась

Душою неподкупной.

И что ж? обижены тобой,

Лишенные надежды,

Отмстить решились клеветой

Бездушные невежды!

Переходя из уст в уста,

Коварна и бесчестна,

Крылатым змеем клевета

Носилась повсеместно —

И все заговорило вдруг..

Посыпались упреки,

Стихи и письма, и подруг

Не тонкие намеки.

Душа твоя была нежна,

Прекрасна, как и тело,

Клевет не вынесла она,

Врагов не одолела!

Их говор лишь тогда затих,

Как смерть тебя сразила.

Ты до последних дней своих

Со сцены не сходила.

В созданьи светлой красоты

И творческого чувства

Восторг толпы любила ты,

Любила ты искусство,

Любила славу Твой закат

Был странен и прекрасен:

Горел огнем глубокий взгляд,

Пронзителен и ясен;

Пылали щеки; голос стал

Богаче страстью нежной.

Увы! Театр рукоплескал

С тоскою безнадежной!

Сама ты знала свой удел,

Но до конца, как прежде,

Твой голос, погасая, пел

О счастьи и надежде.

Не так ли звездочка в ночи,

Срываясь, упадает

И на лету свои лучи

Последние роняет?

Некрасов сделал на полях такую заметку карандашом: «Актрисе Асенковой, блиставшей тогда. Бывал у нее; помню похороны, — похожи, говорили тогда, на похороны Пушкина: теперь таких вообще не бывает Это собственно эпизод из пьесы «Прекрасная партия»…»

А в черновом автографе приведенное стихотворение начиналось строфой, позднее в него не вошедшей:

Кумир моих счастливых дней,

Любимый и желанный,

Мне не забыть судьбы твоей

Таинственной и странной.

Некрасов сравнил Ваши похороны с пушкинскими. Есть в его стихотворении строфа, которая тоже напоминает о страданиях, пережитых Вами — и Пушкиным. Помните, как писал о гибели Пушкина Лермонтов? «Не вынесла душа поэта позора мелочных обид…» А у Некрасова: «Душа твоя была нежна, прекрасна, как и тело, клевет не вынесла она, врагов не одолела!»

Писатель Корней Иванович Чуковский заинтересовался влиянием Вашей личности, Вашего искусства на Некрасова. Он написал небольшое исследование «Некрасов, Николай I и Асенкова», в котором рассказал о некоторых находках в черновиках Некрасова, — находках, имеющих прямое отношение к Вам. Чуковский обнаружил несколько вариантов драматических набросков, в которых в качестве главных героинь выведены Вы и Ваша матушка, Александра Егоровна. Разумеется, имена скрыты, и Вы названы в одном из отрывков Любой Тарусиной, в другом — Наташей. Сюжет этих драматических набросков поэта мелодраматичен и не вполне верно отражает подлинное положение вещей. Но интерес Некрасова к Вам не остывал с годами. И, как многим людям, Некрасову не давала покоя история Вашей жизни, причины Вашей гибели, легенды вокруг Вашего имени.

Размышляя о причинах, вызвавших Вашу болезнь, Ваши современники писали об атмосфере театральной залы, пропитанной копотью сотен ламп, пылью, запахом скипидара и клеевых красок, о постоянных сквозняках за кулисами и в артистических уборных.

А я, задавшись тем же вопросом, отправился к старейшему фтизиатру профессору Софье Михайловне Кузнецовой.

Это был странный визит к врачу по поводу пациентки, умершей сто тридцать с лишним лет назад. И все-таки этот визит дал определенные результаты.

Я спросил Софью Михайловну

— Как вы думаете, что следует считать главной причиной заболевания туберкулезом, в частности - Во времена Асенковой? Копоть от ламп? Сквозняки? Запахи и пыль?

Софья Михайловна ответила очень определенно:

— Нет Прежде всего — длительное и высокое нервное напряжение, нервную нагрузку нетворческого характера.

Так вот она, главная причина болезни! Анонимные записки и рисунки, намекающие на Вашу связь с высокопоставленными особами. Сплетни за кулисами («Видели? У Вареньки новое колечко!») Намеки, что контракта с Вами больше не заключат Разжигание газетно-журнальной полемики, в результате которой похвала в одной газете неизбежно влекла за собой резкую брань в другой.

Позднее артист Александр Евстафьевич Мартынов скажет Панаевой:

— Не труд расстроил мое здоровье, а попирание моего человеческого достоинства…

Это не объяснение болезни одного человека. Это — болезнь затхлого мира кулис. И многие художники отдали сражению с этим недугом все свои силы.

Но что же происходило на сцене Вашего театра, спросили бы Вы, возможно; кто заменил Вас?

Заменить Вас оказалось некому. Не знаю, могло ли бы это хоть немножко утешить Вас, но это так.

Нет, разумеется, не Надежда Самойлова стала Вашей счастливой преемницей. «В концерте г-жи Самойловой 2 театральная зала была — как бы ЭТО сказать поделикатнее — весьма неполна!» — писали газеты в 1841 году. В какой-то степени напоминала Вас современникам немецкая актриса Лили Лёве — она была моложе Вас лет на пять, и Вы вряд ли видели ее на сцене. Ф. Кони писал, что он думал похоронить свой водевиль «Девушка-гусар», полагая, что после Вас играть эту пьесу на русской сцене решительно некому. Но вот «маленькое, веселое, резвое, наивное существо воскресло снова в лице талантливой Лили Лёве, которая даже лицом похожа на Асенкову Это та самая резвушка… которая светлым голоском своим поет так мило куплеты и маленькой ручкой дерется на рапирах, которая девушкою — маленький гусар, а гусаром — красная девушка, в женском платье прелестна, в мужском мила до обожания…»

Я скептически отношусь к этому свидетельству Легко можно понять, что автор, восхищенный молодой актрисой в собственной пьесе, преисполнен чувства благодарности к ней и даже некоторого восторга. Но, право, трудно себе представить, чтобы немецкая актриса, обладавшая, по свидетельству самого же Кони, несколько сладеньким, кукольным обликом, не чуждая сентиментальности, могла оказаться похожей в своем искусстве на Вас, вобравшую в себя таинственное очарование русских женщин. С типом немецкой водевильной актрисы скорее совпадала как раз чопорная Надежда Самойлова.

Летом 1841 года в Петербург приехала московская артистка Прасковья Орлова, с которой рецензенты иногда Вас сопоставляли. Орлова привезла несколько ролей, которые петербургские зрители привыкли считать Вашими — Офелию, Веронику и даже маркиза Юлия де Креки из «Полковника старых времен». Критики писали, что Орлова пыталась состязаться с Асенковой. Но, боже мой, трудно ли состязаться с умершей?

Прошло много времени, Варенька, и на сцене Александринского театра появилась артистка, имя и облик которой снова стали связывать с вами (хоть мне это сопоставление и не вполне понятно) Ее звали Марией Гавриловной Савиной.

Один из тех, кто, поклоняясь ей, связывал ее с Вами, был сыном хорошо Вам известного писателя Федора Алексеевича Кони — юрист, академик Анатолий Федорович Кони.

В юности Савиной действительно были обстоятельства, роднившие ее судьбу с Вашей (сопоставлять здесь можно только юность до зрелости Вы не дожили, и остается только гадать и мечтать о том, чего бы достигли Вы в своей несостоявшейся жизни). Юной Савиной пришлось переиграть множество пустых, бессодержательных пьес, за участие в которых критика ругала ее, как и Вас. Сыграла она и во множестве водевилей, уже тогда заставив некоторых зрителей сопоставить ее с Вами. Затем последовала серия пьес драматурга Виктора Крылова (того самого, который сделался главным биографом сестер Самойловых) — пьес ремесленных, и бессодержательных, развлекательных и пошлых. И как бы хорошо ни играла в этих слащавых или слезливых драмах Савина, многие передовые критики и зрители осуждали ее. Но среди этих ролей мелькали и серьезные, тоже игранные Вами, — Софья в «Горе от ума» и Марья Антоновна в «Ревизоре». Савина завоевала Петербург почти так же быстро, как и Вы. И, как это случилось у Вас, сразу же начала работать с неимоверным напряжением. Оно подорвало ее здоровье. В двадцать два года, она, как и Вы, тяжело заболела, и многие думали, что ей уже не подняться.

И тут начинается счастливое для Савиной различие. Она уехала лечиться за границу и поправилась. Она прожила в Александринском театре долгую жизнь, став ведущей актрисой театра. Здесь сходство кончается.

В гостиной Марии Гавриловны висел Ваш портрет в роли Эсмеральды. Этот портрет подарила Савиной накануне своей смерти одна старая актриса, сказав при этом: «Пусть он напоминает тебе, Савушка, что сцену бросать нельзя». Видите, через сколько лет был оценен Ваш сценический подвиг!

А вот несколько строк из переписки 1883–1884 годов между Савиной и А. Ф. Кони:

Кони: «Среди заветных бумаг моего отца хранится настоящий билет на бенефис Асенковой. От него веет стариною и забытыми театральными обычаями, но он напоминает артистку, умершую на поле битвы, несмотря на самые тяжкие личные и общественные условия. Пусть этот билет послужит Вам ее загробным дыханием».

Вы, наверное, и не предполагали, что Ваша жизнь, Ваш мужественный образ станут через много лет образцом для нового поколения людей, которым так же, как и Вам, ненавистны несправедливость, оскорбление человеческого достоинства, нечестность, клевета!

Савина. «За кулисами старики, современники Асенковой, зовут меня Варей, уверяя, что «во всем» напоминаю ее; Левкеева, умирая, благословила меня ее портретом, почему память об этой идеальной «Варе» стала мне еще дороже»

Кони: «Вы чтите память Асенковой. Перебирая бумаги отца за 40-е годы — я нашел письмо, относящееся к ее безвременной кончине. В нем сквозит то, что она сделала в немногие годы для русской сцены; оригинальны в нем и указания на отношение к ней критики… Спешу препроводить это письмо Вам — прямому потомку Асенковой в артистической династии».

Кони: «. Хочу теперь же переслать Вам прилагаемый листок, не дожидаясь возможности передать его лично (это был лавровый листок с Вашей могилы, наклеенный на лист бумаги со стихами Д. Сушкова. — Ю. А.).

В Ваших руках этот «цветок засохший, безуханный» приобретает особое значение. Вы, как не многие, умеете хранить в своем сердце культ того, что было светлого в прошлом русского искусства, — и Вы же принадлежите, по праву преемства таланта и душевной прелести, к одной династии с Асенковой».

А потом наступил двадцатый век и принес с собой такие перемены, о каких мне еще труднее будет Вам рассказать. В Ваше время тоже существовала фантастическая литература. Но картины будущего, нарисованные в этих книгах, мало напоминали то, что позднее принесло время.

Появилось, например, новое искусство. Оно стало называться кинематографом. Один за другим начали создаваться фильмы, где, подобно тому, как это делается в театре, человеческие характеры, отношения, судьбы воплощались в художественные образы. В шестидесятых годах двадцатого столетия появился фильм, посвященный Вашей жизни и судьбе. Он назывался «Зеленая карета». Ваш образ был в нем воссоздан артисткой Натальей Теняковой. Авторам фильма немногое было известно о Вас — они не избежали в этом смысле общей судьбы. Но люди в затемненном, притихшем зале испытывали острое сочувствие к Вам, далекой им женщине и артистке. Крупицы фактов, порой неточных, атмосфера, воссозданная не всегда верно, тем не менее возвращали нас в Петербург второй половины тридцатых годов прошлого века, и каждый из нас стремился на свидание с Вами, не думая в эти минуты о том, что на экране — всего лишь ускользающее изображение.

Но еще до того, как образ Ваш стал объектом искусства кино, Ваша судьба и неизменно сопутствовавшие ей толки вызвали к жизни несколько романов. Они вёсьма своеобразно отразили те легенды, какие долгое время связывались с Вами.

В 1902 году некто Пауль Гримм выпустил в Берлине бульварный роман под названием «Тайны Зимнего дворца». Автор скрылся за инициалами «Н. Т.» История, разворачивающаяся на страницах книжку — наивная попытка воссоздать жизнь некоей таинственной «Ассеньковой» на фоне русской жизни николаевской эпохи. Крупицы правды тонут здесь в море фантазии. События и образы искажены порой до неузнаваемости.

С каждым десятилетием новые тайны окутывали Ваш облик. И самые реальные документы оказываются подчас не более вразумительными, чем бульварные романы. В старых документах, например, время от времени упоминается какой-то Александр Николаев-Асенков, актер Александринского театра, вступивший на сцену как раз в год Вашей смерти. В метрической записи о его рождении, также хранящейся в архиве, сказано что он родился в 1823 году и что при его крещении восприемниками были незаконнорожденные дети Николай и Варвара Николаевы (??) Актера из этого таинственного Асенкова не вышло, и он стал, в конце концов, учителем русского языка в Судже под Курском. Может быть, это был еще один Ваш единоутробный брат?

Столетие со дня Вашего рождения — 1917 год — совпало в России с грандиозными общественными, политическими событиями. В России произошла революция. Началась новая история.

Современные ученые, историки театра продолжали и продолжают исследовать тайны Вашей жизни, разгадывать неразрешенные ее загадки. «Ее ранняя смерть окутала память о ней романтическим флером», — писал один из них. «Ее образ возникает перед нами из прошлого неясным видением, словно сотканным из огня и воздуха, выражаясь языком бальзаковских сравнений, — писал Б. В. Алперс, — Асенкова, как известно, умерла очень рано. Ее талант только раскрывался. Восторженные отзывы об ее игре говорят больше о надеждах, которые связывались с ее именем, об ее исключительном артистическом обаянии, чем об ее искусстве. Поэтический облик Асенковой, который сложили ее современники в стихах, ей посвященных, в биографических статьях и письмах, гораздо ярче тех свидетельств об ее игре, которые остались в журнальных рецензиях и статьях. Асенкова была романтическим видением на молодой русской сцене. В ней было скрыто обещание большого таланта, которое и ценили в ней современники… Было что-то неуловимое в облике этого «ангела», какое-то несоответствие между теми ролями, которые она играла, и обещанием, которое жило в ней. Водевильный репертуар, прославивший Асенкову, почти ничего не дает нам для понимания этого обаяния, этой улыбки, смешанной с грустью, которую вызывала Асенкова у своих современников… «Что-то», что было в таланте Асенковой и что нельзя было рассказать словами, ускользает из рецензий об ее игре. Здесь скальпель чересчур добросовестного исследователя может разрушить одну из самых поэтических легенд русской сцены».

Надеюсь, что добросовестно исследуя Вашу жизнь, я не стал «слишком добросовестным» хирургом. Во всяком случае, скальпеля я не употребил.

Итак, «было что-то неуловимое в облике этого «ангела». «Что-то», что было в таланте Асенковой и что нельзя было рассказать словами, ускользает из рецензий об ее игре.»

Это таинственное «что-то» ускользало и из тех немногих Ваших портретов, какие дошли до нас. Трудно понять, почему, но ни один из них не передает того необычного очарования, той красоты и прелести оригинала, о которых наперебой писали Ваши современники.

Самым известным, многократно публиковавшимся, стал Ваш портрет в роли Эсмеральды с лютней в руках — работа Вашего современника и сверстника Владимира Гау. В конце тридцатых годов, когда создавался этот портрет, Гау был уже обладателем серебряной медали и звания неклассного художника по акварели.

Акварель Гау, изображающая Вас в роли Эсмеральды, бесследно исчезла. А литография, сделанная с нее в Париже Граведоном, обошла все издания, посвященные русскому театру прошлого столетия.

Я давно мечтал найти какой-нибудь неизвестный Ваш портрет, который в более полной мере передавал бы Ваш облик. Движимый этим побуждением, я и пришел в отдел рисунка Русского музея — крупнейшей в нашей стране сокровищницы национального изобразительного искусства. Музей помещается в прекрасном здании дворца, который в Ваше время назывался Михайловским.

В фондах отдела рисунка — тысячи, может быть, десятки тысяч портретов. Все они включены в картотеку, где на каждой карточке значится имя художника и имя изображенного лица, если, конечно, они известны. Увы, здесь немало произведений, о которых до сих пор таких сведений нет.

Вашего имени в картотеке не значилось.

Тогда я попросил заведующую отделом Людмилу Павловну Рыбакову показать мне хотя бы папку рисунков Гау. Я исходил при этом из наивной и лирической мысли: неужели молодой художник, познакомившись однажды с выдающейся и очаровательной своей современницей и сделав один ее портрет, ограничился этой встречей и не попытался снова запечатлеть необычное и прекрасное лицо?

Мы с Людмилой Павловной рассматривали листы, лежавшие в папке Гау. Портрет офицера… Портрет девочек… Какой-то неведомый никому господин…

Многие акварели неокончены. Не вполне закончен и портрет какой-то молодой женщины. Я было перевернул и этот лист, но Рыбакова остановила меня:

— Покажите еще раз вашу Асенкову — Эсмеральду!

И вот на столе лежат две работы Гау Ваш портрет в одной из самых знаменитых Ваших ролей и «портрет молодой женщины», как значится внизу листа.

Сходство оказалось разительным. Необычно высокий лоб. Та же прическа с двойным пробором. Одинаковая форма и разрез глаз, излом бровей, линия носа, да и весь овал лица. Не передать волнения, охватившего меня в эту минуту.

Л. П. Рыбакова пришла к заключению, что портрет неизвестной молодой женщины — Ваше изображение. Но мне хотелось полной уверенности. И тогда я отправился к специалистам, которые, пользуясь современными достижениями науки, умеют изучать человеческие лица, сличать их, находить и анализировать их общие признаки. Всем этим занимаются эксперты-криминалисты.

Меня приветливо приняли полковник Владимир Алексеевич Берчиков и подполковник Борис Владимирович Краверский. Мне показалось, что фотокопия портрета, найденного в Русском музее, очарование изображенного на нем женского лица произвели на них такое же сильное впечатление, как и на меня, хотя они никак не выразили этого внешне. Возникшая задача явно показалась им интересной. Было принято решение провести экспертизу И поручили эту работу эксперту Ольге Николаевне Володимеровой.

Не буду подробно описывать, как велась эта работа, хотя бы потому, что и сам не очень подробно посвящен в ее тонкости. Скажу лишь, что в специальной таблице сопоставлены двадцать признаков человеческого лица, в данном случае — двух женских лиц: размер головы, линия роста волос, лицо по форме и по пропорциям, лоб по контуру, размеру, ширине. всех не перечислишь. Главное другое: все двадцать признаков полностью совпадают!

Еще более удивительным и наглядным доказательством тождества обоих лиц явилось сделанное на специальной фототаблице совмещение двух различных, отпечатанных в одном масштабе портретов. И происходит чудо, которое можно потрогать руками: срезанная по диагонали верхняя часть лица на одном портрете полностью совпадает с нижней частью лица на другом. Это одно и то же лицо — нежное, целомудренное, женственное лицо юной Варвары Асенковой!

Я счастлив, что каждый, кто захочет узнать из этой повести о Вашей жизни и судьбе, увидит Вас такою, какою Вы были в действительности.

Ну вот, все уже сказано, но жаль, грустно, расставаться с Вами. Это ведь будет, наверное, расставание навсегда.

Вы не узнали бы сегодня ни Петербурга, который теперь называется Ленинградом, ни Невского проспекта, сохранившего свое старое название. По улицам движутся машины, давно заменившие лошадей. Вы легко бы привыкли к ним — ведь поезд и пароход появились еще в Ваше время.

Я не раз обращался мысленно к фантастике — отчасти, когда писал Вам свои письма, и еще тогда, когда переносился в своем воображении в Ваше время, в Петербург второй половины тридцатых годов прошлого столетия, в котором можно было прийти в Александринский театр и увидеть на сцене Вас, а может быть, — кто знает? — познакомившись с Вами, побывать в Вашей квартире на Невском угол Фонтанки, поговорить с Вами, взглянуть в Ваши голубые с зеленым оттенком глаза.

Но это невозможно, перед временем человек всегда остается бессильным. Какие бы машины он ни изобретал.

Прощайте же.

Искренне Ваш Автор

* Только скажите все это ему по секрету, потому что. (франц.)

Юрий Лазаревич Алянский

Варвара АСЕНКОВА

Данный текст является ознакомительным фрагментом.