Щелыковское эхо

Философ Бердяев напрасно выводил суть русского национального характера из особенностей равнинного пейзажа. Ему, видно, запала в память картина южнорусской степи. Здесь, к востоку и северу от центральной Руси, – пейзаж не равнинный, земля не плоска. С холмов над луговыми долинами, с зеленых горушек, с откосов глубоких оврагов видят и узнают друг друга бескрестные ныне купола.

Я был впервые в этих местах тому уже лет двадцать и попал в одно село неподалеку от Щелыкова, где любил бывать Александр Николаевич Островский, в жаркий июльский полдень. Автобус остановился у сельмага, пассажиры высыпали из дверей и зашагали по улице, а я, оглядевшись вокруг, пошел наугад через большой луг, обрывавшийся вдали крутым оврагом. На краю оврага, как на ровном зеленом блюде, стояла, издали слепившая солнечной белизной, церковь.

Пройдя сотню шагов, я вдруг заметил просекшую ее белую стену от купола донизу, зловещую, зигзагом шедшую трещину. Как черная молния рассекла она церковь и грозила в другую же минуту развалить ее. Никогда ничего похожего не случалось мне видеть.

Я шагал по траве, замусоренной щепой и битым камнем, по дернине, замятой и исцарапанной рубчатыми следами трактора. Ботинки мои цеплялись за обрывки проволоки, ржавые обручи от бочат, но я не смотрел под ноги: не мог отвести глаз от готовой рухнуть стены.

И только подойдя вплотную, увидел вдруг, что стена целым-целехонька, а черная молния густо, жирно намазана варом или сажей. Что за странность, подумал я. Вблизи можно было разглядеть, что один угол церкви был разрушен, будто бок ее подгрызла гигантская мышь. Красный, рваный кирпич обнажился из-под побелки. Груда битого камня, бесформенных, слипшихся половинками кирпичей со старыми белыми швами раствора лежала чуть поодаль. Обойдя церковь, я увидел на боковой стене доску, извещавшую, что передо мной памятник старинной архитектуры.

Экая дичь, снова подумал я и оглянулся, ища, у кого бы получить разъяснение загадки. В стороне от церкви, на бревнышках, сидел, покуривая и глубоко надвинув от солнца на глаза кепку, деревенский парень. Я подошел к нему и спросил, что значит черная молния на стене.

Он приподнял кепку, не то ради вежливости, не то просто проветривая голову, потом насунул ее еще ниже к переносице и лениво объяснил:

– А для снимка, – и пнул ногой обломок кирпича.

– Как для снимка?

И он рассказал. В минувшем году затеяли строить сушилку для зерна. Кирпича пообрез, кто-то и предложил церковку разобрать: стоит все равно заколоченная, под склады мала, а так зря светит – не обедню же в ней служить. Но побаивались – в исполкоме на разборку не утвердят, там она под охраной числится. Председатель, умный мужик, смекнул объявить ее как аварийную, акт составить и фотографию приложить, – авось не будут исполкомовские проверять… Люди занятые, что машину зря гонять из райцентра…

– И разрешили?

– Разрешили. Да все криво вышло. Бульдозер подвели, стали разбирать – ни одного кирпича цельного: где хошь треснет, только не в старой связке… Такой раствор… Мастера были, секрет знали…

Я давно слыхал бытующие в разных краях рассказы о таинственном мастерстве древних каменщиков, будто бы замешивавших раствор на яичном белке. Но еще раз подивился тому, как надежно и долговечно настоящее мастерство и как оно умеет защитить само себя.

Так сложены на века, на крепчайшем фундаменте и со своим секретом связки, лучшие пьесы Островского.

Давняя эта история пришла мне на память снова в Щелыкове, где мы собрались в феврале этого года по весьма тревожному поводу. Речь шла о судьбе музея-усадьбы Островского, чему был посвящен расширенный секретариат правления СТД РСФСР, собравшийся в Щелыкове.

Нужно ли говорить о том, как дороги эти места всем нашим людям и, наверное, всего более – людям театра. Ведь Щелыково – край, тесно связанный с именем Островского. И если задуматься о том, что составляет главную струну привязанности души, привязанности пера Александра Николаевича Островского, то можно сказать так: два края вдохновения. Один край – это Москва, множество пьес Островского посвящено Москве, Замоскворечью. Он исходил Москву своими ногами и, как в прошлом веке еще говорили, «исписал» ее. А второй край его поэтического вдохновения – это Волга.

Он впервые попал на Волгу юношей. Отец привез его в свое новокупленное костромское имение «Щелыково». Островский был потрясен красотой этой природы, он никогда ничего подобного не видел даже в Подмосковье. И навсегда сердце свое отдал этим краям. Тем более что родом Островские были из Костромской земли. Дед Островского, его дядюшка – всё это были костромские люди. Так что Островский очень тесно с Костромой связан. Отец не зря купил имение именно в Костромской губернии. И Островский считал себя, с одной стороны, москвичом, а с другой – костромичом. И Волга с ее красотами необыкновенными его очень влекла к себе. Собирался он даже целый цикл пьес написать, который должен был называться «Сны на Волге». Из этих «Снов на Волге» мы знаем, по-видимому, «Грозу», знаем пьесу «Воевода». Наверное, к этим снам, привидевшимся в этих приволжских краях, можно отнести «Снегурочку». Это всё вдохновения Костромской земли. И музей-усадьба Островского, расположенная вблизи от волжского берега, это такое удивительное место, где собственно музей (то есть то, что связано с жизнью писателя, с его литературной работой, с мемориальными экспонатами, находящимися в доме), – этот музей соседствует с природой, которая сама по себе – великая поэтическая сцена произведений Островского. Почему-то особенно в этих местах чувствуешь поэтическую природу его таланта. Когда-то Петр Николаевич Островский, брат Александра Николаевича, сетовал на то, что многие Островского не понимают, его трактуют как бытового драматурга, а ведь он, говорил Петр Николаевич, поэт! И вот эта поэзия – она разлита именно в этих местах.

Так что же произошло? Почему стало необходимым собраться в Щелыкове и подумать о будущем этого редчайшего уголка русской природы и русской истории культуры?

Дело в том, что Щелыково нуждается сейчас в особой заботе и внимании. Потому что нельзя сказать, что этот музей процветает так же, как лучшие наши национальные музеи-усадьбы. Как, скажем, края Пушкина в Михайловском и Тригорском, где такой энтузиаст, как С. С. Гейченко, сделал их образцовым общенародным музеем, развернув очень широко эту работу, прирезал новые края к прежним владениям Пушкинского заповедника. Вообще музейное дело, если оно не развивается – то увядает. Это неизбежный закон. Музейное дело, ставшее формальным, кончается. Нужен энтузиаст, нужен человек, который бы это дело вел и который как умный собиратель земель расширял пределы своих владений, а не сужал их. Таким был Юрий Константинович Авдеев в чеховском Мелихове. Восстановив чеховскую усадьбу, он пошел дальше и воссоздал в окрестностях Мелихова школу, которую Чехов поставил, медицинский пункт в селе Крюкове, почтовое отделение на станции Лопасня, куда Чехов ездил за письмами. Говорю об этом потому, что ощущения, что музей в Щелыкове укрепляется и расширяет свои владения, – нет. Укрепляется и расширяется, скорее, база Дома творчества вокруг этого музея. Само по себе это редкое сочетание, когда Дом творчества находится, в сущности, на пороге музея. В Щелыкове это в какой-то мере оправдано – есть давняя традиция, что артисты Малого театра приезжали сюда отдыхать, набираться впечатлений, заряжаться душевной энергией. Целые поколения актеров разных театров ездят в Щелыково, – край Островского стал в полном смысле и краем актеров, их творчества. Кстати, может быть, поэтому место это и сохранилось, актеры Малого театра, близко чувствовавшие Островского, берегли эту память, содействовали сохранению музея. Но сейчас другой период, другой этап, когда надо думать о развитии музея, о его укреплении.

В музее-заповеднике Щелыково, как ни в одном другом, сохранилась мемориальная жемчужина – старый дом, которому почти двести лет. Как вы знаете, ни в Михайловском нет дома – того дома, в котором жил Пушкин, это так называемый «новодел», где все по бревнышку заново воссоздано. Ни в Мелихове, где дом был разобран еще в 1929 году и стараниями Авдеевых восстановлен из небытия. Но – чудом! – боюсь просто сглазить, опасно дунуть на это чудо – двести лет стоит дом в Щелыкове, который еще в ХVIII веке построили помещики Кутузовы, приятели Радищева (по легенде, говорят, Новиков – великий наш просветитель – был управляющим у одного из братьев Кутузовых. Это поразительная история, и, возможно, в Щелыкове мог быть музей и ХVIII века – музей русской литературы или русского просвещения ХVIII века. Представляете себе, Новиков, убежавший от каких-то преследований за вольное книгопечатание в Москве, скрывается в Щелыкове под видом управляющего у Кутузова). Ну и конечно же, дом этот будет нуждаться сейчас в тончайшей и очень бережной реставрации. Не дай бог раскатывать его на бревна, как иногда делают, и потом собирать заново что-то приблизительно похожее.

Между тем многие другие стороны заповедника-мемориала оставляют желать лучшего. Нужны большие работы в парке Островского и нужны очень большие работы в интерьере дома. Кстати сказать, когда мы как экскурсанты ходим по дому – наивно думать, что мы в той самой обстановке, среди вещей, которые знали Островского и его семью. Ничего похожего! Там две-три подлинные вещи, а все остальное – это так называемые «типологические предметы», вывезенные из разных мест, в свое время купленные музеем и лишь напоминающие усадебную обстановку ХIХ века. Но несообразность заключается в том, что подлинная мебель Островского цела и находится она в Ипатьевском монастыре, в Костроме. Местничество музеев, страшная их разобщенность, конкуренция – совершенно непонятная и дикая в наших условиях – не позволяют, несмотря на неоднократные обращения в Министерство культуры и другие инстанции, отвоевать у музея Ипатьевского монастыря совершенно не нужную по его тематике, подлинную мебель Островского и вернуть ее законному владельцу – дому в Щелыкове. Вот лишь одна из проблем музейного дела, которая ждет здесь хозяина, ждет человека, который мог бы все это решить и на более высокий уровень вывести всю эту работу. В Щелыкове, как и в любом музее, должна вестись исследовательская деятельность, должна быть научная молодежь, которая собирает и архивные материалы, и книги, связанные с Островским. Какая-то работа ведется и сейчас, но, к сожалению, совершенно не того размаха, не того уровня, какого заслуживает изучение Островского.

И все-таки все это второстепенные проблемы в сравнении с той бедой, какая нависла над музеем-усадьбой Островского! Беда эта подкрадывалась, как всякая беда, незаметно. И кажется даже, что пока беды никакой особой нет, но все-таки общественность бьет тревогу, и не напрасно. В газете «Правда» были напечатаны две статьи, подписанные видными деятелями нашей культуры, о том, что неподалеку от Щелыкова на берегу Волги предполагается построить новые корпуса Заволжского химического завода. И естественно, что общественность обеспокоена опасностью, какая грозит Щелыкову, ибо ветры, дующие с Волги в сторону Щелыкова, и вообще загрязнение всего воздушного бассейна этого небольшого района может губительно сказаться на растительности, на особенностях щелыковского ландшафта, который и так утрачивается с каждым годом мало-помалу, потому что вообще сохранить что-то при нарастающем потоке индустриализации очень трудно. В связи с этим возродилась идея, уже высказывавшаяся прежде: она была снова поддержана на секретариате СТД о создании в этом уголке России национального парка с культурным центром в музее-заповеднике.

Щелыково как музей не существует без ландшафта, без природных окрестностей. Леса, овраги, обрывы, поразительные по красоте, вроде знаменитого Красного обрыва, открывающие такие виды, подобные которым, как Островский говорил, он не встречал ни в Италии, ни в Швейцарии. Как человек увлекающийся, может быть, Островский немного и преувеличивал, но эта любовь к родному краю нам совершенно понятна, потому что действительно панорамы здесь открываются волшебные.

Надо сказать, что Костромская область до сих пор в значительной мере покрыта лесами. И, в сущности говоря, если Москва – сердце, то к северо-востоку от нее расположены легкие Центральной России.

И поэтому создание именно здесь обширной зеленой зоны, да еще оправданной особенностями истории культуры поэтической страны Островского, – это было бы для людей ХХI века, для наших детей и внуков просто великим делом. А если жестче сказать, они нам не простят, если мы утратим еще и эту замечательную часть России – памятник ее природы. Потому что здесь возможен, повторяю, редкий синтез культурного и природного заповедника.

Споры на расширенном секретариате Союза театральных деятелей РСФСР оказались очень острыми, потому что были приглашены обе заинтересованные стороны. Выступали и химики, которые болеют за развитие своего комбината, и специалисты лесного хозяйства, и эксперты в области охраны природы, представители Академии наук, ну и, естественно, общественность в лице актеров, режиссеров, деятелей театра, писателей.

По одному из проектов новая территория завода должна разместиться всего в восьми километрах от Щелыкова и, хотя постоянно слышатся заверения, что роза ветров такова, что дымы и вредные выбросы не достигнут Щелыкова, специалисты объясняют, что никто не может гарантировать постоянство этой розы ветров, это во-первых, а во-вторых – никто не может гарантировать равномерность выброса в атмосферу вредных химических веществ. Могут быть внезапные, лавиноподобного характера выбросы. Специалист по гидрогеологии обращает, в свою очередь, внимание на то, что даже не изучено как следует движение подземных вод, и воды трех маленьких дивных речушек, которые так любил Островский, – Куекша, Сендега и Мера – могут нести с собою в результате реконструкции комбината вредные химические соединения. Таким образом, разрушительные последствия вероятны и даже неизбежны.

Почему так хлопочет завод о расширении своих территорий и мощностей? Он работает, собственно, уже 118 лет, это один из старейших химических заводов, поставленный к тому же в самом неудачном месте, всего в трехстах метрах от Волги. Сейчас такая близость – безумие для измученной реки! Представители завода утверждают, что они не платят штрафов за вредные выбросы, но надо еще разобраться, не платят ли штрафов они потому, что в стоках ничего вредного нет, или потому, что на них этих штрафов никто не налагает. Между тем академик Б. Н. Ласкорин утверждает, что в этом месте Волги академическая экспедиция недавно обнаружила одну из наиболее загрязненных зон в течении реки. Теперь завод расширяется. С чем это связано? В значительной мере, если уже говорить начистоту, с трудными социальными условиями жизни жителей города Заволжска, который возник при этом заводе.

Совершенно законны желания рабочих завода жить лучше, построить новые школы, детсады, жилье. Государственные ассигнования на развитие социальной сферы, естественно, связываются, как это водится в нашей экономической практике, с тем, будет ли развиваться производство. И вот это-то и является главным подспудным стимулом развития новой очереди предприятия, которую, кстати сказать, его работники усиленно маскируют, пользуясь термином «реконструкция завода». Они говорят: «Мы вовсе не расширяем завод, мы не хотим новых производств, мы вводим их в очень небольших масштабах, и они будут совершенно безопасны для окружающей среды, и это, собственно, и не расширение, а реконструкция». Тем не менее для этой «реконструкции» нужна почему-то большая новая площадка, будут производиться новые химические вещества и совершенно ясно, что все это, скорее всего, непредсказуемо обрушится на окружающую природу. Если же представить себе будущее этих мест как национальный парк с культурным объектом всесоюзного и мирового значения, таким, как усадьба Щелыково, это абсолютно несовместимо с планами расширения завода и его площадок в таком близком соседстве с усадьбой Островского.

Нас достаточно научила история с Ясной Поляной. Но в Ясной Поляне мы занимаемся сейчас тем, что исправляем ошибки прошлого, сужаем то производство, которое когда-то было там развернуто объединением «Азот». А здесь еще – слава богу! – нет таких индустриальных масштабов. Проблема, как всегда, заключается в том, что выгоды сиюминутные, задачи местные, близкие и понятные, в общем, и хозяйственным руководителям и рабочим людям, которые стоят за этим, входят, в сущности, в противоречие с долговременными интересами этих же людей, составляющих часть нашего народа. Потому что нельзя предположить, что им недорога национальная культура или природа, среди которой они живут.

Никакие доводы проектировщиков, хозяйственных работников, никакие заверения представителей заинтересованного министерства не могут восприниматься вполне всерьез и адекватно, ибо опыт наш, горький, горчайший опыт, заставляет думать, что те люди, которые сейчас дают эти заверения, могут уже отсутствовать тогда, когда плачевные результаты их деятельности станут очевидны и когда уже, собственно, отвечать будет некому.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.