I ГЕРИЛЬЯ
I
ГЕРИЛЬЯ
Уже с утра 2 мая 1808 года улицы Мадрида заполнились народом. Жители столицы толпились на площадях и оживленно обсуждали пришедшие из Франции вести. Ни у кого не оставалось больше сомнений: молодого короля заманили в западню, хотят силою разлучить с его подданными. И это сделали союзники французы! Как воры, забрались они в чужой дом, воспользовавшись доверчиво отданными им ключами.
В полдень разнесся слух, что Наполеон приказал отправить в Байонну и всех остальных членов королевского дома: председателя правительственной хунты дона Антонио — брата Карла IV, сестру Фердинанда королеву Этрурии с дочерью и его малолетнего брата Франсиско.
К дворцу были поданы кареты. Первой покинула свои апартаменты королева Этрурии. Окружавшая подъезд толпа расступилась и молча пропустила ее к карете. Но дальше произошла какая-то заминка. Засуетились дворцовые лакеи. От них стало известно, что принц Франсиско не хочет ехать. Мальчик плачет и отбивается от французского офицера, готового вытащить его из дворца силой. Действительно, через несколько минут адъютант Мюрата вынес на подъезд извивавшегося в его руках инфанта.
Толпа, до того момента сдержанная, внешне спокойная, забурлила гневом. Накопившаяся ненависть внезапно прорвалась наружу. Люди бросились к карете и обрубили навахами[15] постромки. Замахнувшегося хлыстом адъютанта сбили с ног и жестоко помяли. Началась свалка. Нескольких французских офицеров ранили кинжалами.
Случившееся было как нельзя более на руку Мюрату. Он уже давно грозился, что «вправит мадридцам мозги». Великий герцог был уверен, что располагает для этого более действенными средствами, чем воззвания и призывы к благоразумию.
По приказу Мюрата был тотчас двинут к дворцу отряд пехоты при двух пушках. Офицеры получили от главнокомандующего точные инструкции: по безоружным людям стали бить картечью без предупреждения.
Не ожидавшая нападения толпа мгновенно очистила дворцовую площадь. На мостовой остался десяток трупов и много истекающих кровью раненых.
Офицеры испанского артиллерийского полка, расположенного в казармах поблизости от дворца, возмущенные постыдным избиением народа, решили стать на его защиту. Выкатили пушки и навели их на французскую пехоту.
Солдаты Мюрата ринулись в атаку и перекололи пушкарей.
Как только по столице разнеслась весть о расправе на дворцовой площади, мадридцев охватила бешеная ярость. Со всех сторон начали сбегаться жаждавшие мести люди. В церквах ударили в набат.
Народное возмущение искало выхода. Но плохо вооруженные горожане не решались напасть на войска, расставленные на площадях. Они подстерегали отдельных французов на боковых улицах, поражали их кинжалами, рубили саблями, душили накинутыми на шею арканами. Обуреваемые гневом, врывались они в дома, где находились на постое французские офицеры, и выбрасывали их через окна на мостовую.
Мюрат приказал провести широкую карательную операцию. По улицам города с барабанным боем растеклись отряды солдат с ружьями наперевес.
Восставшие отбивались, как могли: обстреливали солдат из-за угла, с крыш, из окон. Каратели срывали двери с петель, учиняли в домах жестокие расправы — кололи, рубили без пощады женщин, детей и стариков.
К вечеру французам удалось подавить восстание. Они потеряли 300 человек, мадридцев было убито около 200.
Однако Мюрат не считал дело законченным. Решив дать «голоштанникам» примерный урок, он создал военно-полевые суды. Военные патрули рыскали по городу, задерживали и обыскивали прохожих. Всякого, кто был пойман с оружием, вели на суд, выносивший всем поголовно смертные приговоры. Казнили даже за наваху, с которой многие испанцы никогда не расставались.
Надвинувшаяся на столицу ночь была полна ужасов. До утренней зари гремели залпы. Город содрогался от воплей расстреливаемых, стонов умирающих.
* * *
В часы, когда мадридцы падали под пулями Мюрата, алькальд[16] Мостолеса, маленькой деревни в двух лигах от столицы, разослал во все концы гонцов с написанным им наспех призывом. Он гласил: «Мадрид в настоящую минуту является жертвой французского вероломства. Отечество в опасности! Испанцы, восстаньте все для его спасения!»
Энергичные слова разнеслись по всей стране. Это была искра, брошенная в пороховой погреб. Мирная жизнь сразу оборвалась. Оставив повседневные свои дела, крестьяне и ремесленники вооружились саблями, старыми пищалями. По всему широкому тылу оккупационной армии — от Мадрида до Пиренеев — заполыхал мятеж. Отряды повстанцев стали нападать на обозы, лазареты, фельдъегерей и на мелкие воинские части.
Представители высших классов отнеслись с нескрываемой враждой к самочинным выступлениям народных масс. Большинство дворян, высшего духовенства и чиновничества, ожидавших обещанной Наполеоном конституции, считало «бунт черни» глупым и преступным делом, изменой жизненным интересам государства. Восстание, говорили они, безнадежно. Испании грозит участь насекомого, которое обозленный Бонапарт раздавит тяжелым, поправшим всю Европу сапожищем.
В эти роковые дни, решившие судьбу страны и народа, по всей Испании можно было наблюдать одну и ту же картину. К городским и сельским аюнтамиенто[17] подходили бушующие толпы с криками: «Смерть французам! Да здравствует король Фердинанд! Выдайте нам оружие!» Там, где представители местной власти грозили силой унять возбужденных сограждан, над ними учиняли скорый суд и расправу — избивали до смерти или вешали на первом попавшемся суку.
Безмерная ярость, как река в половодье, сметала со своего пути и всех тех, кто взывал к благоразумию и выжиданию. Народные массы, объединенные чувством пламенной любви к родине, готовы были дать отпор наглому чужеземцу, вторгшемуся в страну. Их не мог уже остановить ни страх перед пушками французов, ни боязнь их численного превосходства..
Вслед за деревнями и захолустными городками поднялись и крупные центры: 22 мая восстала Картахена, на следующий день Валенсия провозгласила, что она признает королем Испании только Фердинанда. Астурийские патриоты 25 мая объявили войну Наполеону и отправили послов в Англию с просьбой о помощи. К концу месяца к народному движению присоединилась Севилья, а за нею последовали Корунья, Бадахос, Гранада, Вальядолид и Кадис.
В Испании находилась 100-тысячная французская армия. Она занимала почти всю Кастилию, Каталонию, Наварру, часть Астурии, Эстремадуры, Валенсии. Среди французских войск были и необстрелянные части, укомплектованные из новобранцев, но основная масса состояла из ветеранов войны — наполеоновских гренадеров и кирасиров. Это были солдаты, прошедшие пятнадцатилетнюю суровую школу на полях битв всей Европы. И командовали ими Мюрат, Жюно, Монсей, Дюпон — лучшие полководцы Бонапарта.
Вот на эту-то армию и осмеливались нападать повстанцы, вооруженные допотопными ружьями и заржавленными дедовскими саблями.
Наполеоновские командиры поначалу пожимали плечами. Противно, говорили они, заниматься усмирением мужичья. Императору следовало бы направить в Испанию людей, привыкших действовать плетью и розгами да намыливать веревки.
Однако презрительные шутки скоро прекратились — события приняли грозный для оккупантов оборот.
* * *
Французы стремились поскорее занять еще свободные от их гарнизонов юг и запад королевства.
После мадридских событий продвижению французской армии начали оказывать сопротивление и регулярные испанские войска. Но эти войска главой которых в течение десятилетий был Годой, не представляли собой сколько-нибудь серьезного противника. Выстроенные для боя испанские батальоны нередко обращались в бегство при первых же выстрелах.
Однако за столь легкими для французского оружия победами не следовали обычные в подобных случаях сдача и разоружение побежденных. Разбитые испанские части рассеивались и таяли, как снег на солнце. Вылавливать отдельных солдат в гористой местности — дело трудное и неблагодарное.
Вначале французы считали, что распылившиеся отряды переставали существовать. Но странное дело — эти беглецы вновь соединялись в отряды, которые появлялись в других местах. Такая тактика была возмутительным нарушением привычных военных правил.
Наполеон полагал, что занятие всей испанской территории положит конец изнурительной «погоне за тенью», и потому торопил своих генералов. Большое значение он придавал скорейшей оккупации Андалузии. Это дело было возложено на корпус генерала Дюпона. Император объявил генералу, что в Кадисе, конечном пункте андалузского похода, его ждет маршальский жезл.
Борьба с регулярным испанским войском, была бы закончена в короткий срок, если бы тыл французской армии не пришел в состояние глубокого расстройства, причин которого оккупанты долго не могли себе уяснить. Сначала, когда в штаб какой-либо части приходило сообщение о нападении вооруженных крестьян на обоз или лазарет, эти враждебные действия окрестного населения считали местью за жестокие реквизиции или мародерство. Производилось следствие, долго и обстоятельно допрашивали пойманных бунтовщиков.
Но нападения множились с угрожающей быстротой. По всему огромному тылу армии расползлась герилья — «малая война».
Французам приходилось остерегаться даже детей: на конюшне мальчишка помогает конюху, а наутро у лошадей подрезаны сухожилия.
Нельзя напиться воды: того и гляди в кружку подсыплют отравы.
Пойманного герильера ведут на расстрел. Ни слез, ни мольбы, ни покорности перед лицом смерти. До последнего издыхания он сопротивляется, и никакой пыткой не заставишь его рассказать о расположении отряда односельчан.
Поседевших в боях французских солдат мороз подирает по коже: за каждым кустом, за поворотом дороги притаился разведчик. О движущейся колонне войск, об обозе, о военной почте передаются донесения на много лиг вперед. И вот уже в горной теснине, в ложбине, в лесу ждет засада. Со всех сторон с ужасающими воплями набрасываются на чужеземцев герильеры, бесстрашно лезут на штыки, рубятся в бешеном исступлении.
Они наряжаются в мундиры попавших к ним в плен солдат. Это их излюбленные трофеи. Герильер с гордостью носит французскую треуголку, доломан, гусарскую куртку, хотя рискует при этом головой, — испанца, пойманного во французской форме, расстреливают на месте.
Пришельцы не имеют друзей в народе. Вся нация поднялась на поработителей, во всех глазах они читают смертельную ненависть.
Наполеоновские солдаты проникаются невольным уважением к своим врагам: мужества нельзя не уважать. А герильер беззаветно храбр. Он дик и жесток, но борется-то он с чужаком-захватчиком.
Вот кучка вооруженных саблями крестьян врезается в войсковую колонну. Храбрецы рубятся до тех пор, пока всех их не подымут на штыки.
Старуха проносит под передником бомбу и бросает ее в отряд драгун…
Герилья ставила перед французским командованием неразрешимую, в сущности, задачу — обеспечить тыловую связь среди враждебного и готового на все населения. Дошло до того, что приходилось отряжать целую роту для передачи приказа другой роте. Связь между отдельными войсковыми частями прерывалась на месяцы. Французы чувствовали себя в безопасности только в больших, хорошо вооруженных соединениях.
Сложный военный механизм не в состоянии осуществлять свою задачу без разветвленных сообщений. Может ли тело жить без кровеносных сосудов? А герилья рассекала эти сосуды, и оккупационная армия кровоточила всеми своими артериями.
* * *
Неустанно тревожимый герильерами, корпус Дюпона продвигался на юг, к Андалузии. Войска перевалили через Сьерру-Морену и спустились в долину Гвадалквивира.
В начале июня, в то время как в Байонне Наполеон совместно с грандами писал для Испании конституцию, солдаты Дюпона захватили и мародерски разграбили Кордову.
Генерал стремился пробиться поскорее к Кадису, где стояла небольшая французская эскадра, доставившая туда амуницию и провиант для пополнения запасов корпуса. Тут Дюпона постигла первая неудача: он получил донесение о том, что испанцы захватили французские суда. Это опрокидывало все его планы.
За одной бедой пришла и другая: измученные походом, солдаты стали болеть дизентерией.
А тем временем генерал Кастаньос, объединив отряды герильеров с остатками испанских регулярных войск, сформировал армию и начал активные действия против французов.
Испанские патриоты крепко зажали фланги корпуса Дюпона. Попав в весьма трудное положение, Дюпон после некоторых колебаний вынужден был начать отступление.
Под непрерывными ударами неприятеля войска оккупантов, отягченные кордовской добычей — картинами, дорогой мебелью, ценной утварью, медленно отходили назад, к перевалу через Сьерра-Морену. Весь путь отступления усеяли тела умерших от эпидемии и убитых герильерами. Растянувшиеся на большое расстояние части корпуса потеряли связь между собой.
Дивизия, которой командовал непосредственно Дюпон, достигла Байлена у подножья Сьерры-Морены. Здесь ее ждали ужасные вести: дорогу через горы отрезали части Кастаньоса. Дюпон знал, что где-то поблизости бродят дивизии Дюфура и Веделя, однако все усилия установить связь с ними кончались плачевно: разведчики неизменно попадали в руки герильеров. Оставалось только штурмовать перевал. Но с больными, измученными людьми Дюпон не решился на такое дело.
Видя безнадежное положение французов, войска Кастаньоса 19 июля перешли в атаку. Бой длился десять часов. Окруженные, теснимые со всех сторон, полки Дюпона не могли вести правильной обороны.
И тогда произошло неслыханное: наполеоновский генерал попросил мира!
В это время к месту сражения подошла привлеченная гулом канонады дивизия Веделя. Ведель готов уже был атаковать испанцев, но Дюпон, как командир корпуса, запретил ему это.
Назавтра французы отправили к Кастаньосу парламентеров договориться о капитуляции. Согласились на том, что дивизия Дюпона сложит оружие, а дивизии Веделя и Дюфура немедленно покинут Андалузию и направятся к Мадриду.
Но тут испанцы перехватили приказ главной квартиры оккупационных войск. Всем трем генералам предписывалось спешить на помощь основным французским силам, занятым подавлением волнений на севере Испании.
Кастаньос решил, что при таких обстоятельствах нельзя выпускать и Веделя, и прервал переговоры. Тогда Дюпон приказал Веделю уходить поскорее на север, предоставив окруженную дивизию ее судьбе.
Но Дюпон решал без Кастаньоса. Испанский генерал направил орудия на дивизию Дюпона и пригрозил перебить всех, если только части Веделя тронутся с места.
Сознавая безвыходность положения, Дюпон приказал Веделю подчиниться. Обе дивизии 22 июля сдались на милость победителя. Испанцы взяли в плен 7 генералов и 20 тысяч солдат.
Уйти из Андалузии удалось лишь Дюфуру.
Байленская капитуляция произвела громадное впечатление далеко за пределами полуострова: императорские орлы впервые склонились перед знаменами неприятеля. Обнажилось уязвимое место наполеоновской военной машины. В борьбе с восставшим героическим народом она оказалась бессильной.
В самой Испании байленская победа вызвала смену настроений в средних слоях населения: торговое сословие, низшее духовенство и лица свободных профессий в большинстве своем начали теперь искать связи с народным противофранцузским движением. Ему стала сочувствовать и значительная часть дворянства.
* * *
Король Жозеф предстал перед мадридцами в критическую минуту: новый монарх прибыл в столицу на другой день после байленского боя. Ободренные вестью о пленении дивизии Дюпона и Веделя, многочисленные отряды герильеров, оперировавшие вокруг Мадрида и во всех северных провинциях, с удвоенной силой набросились на французов. Смелее стали действовать и регулярные воинские части.
Армия оккупантов оказалась в опасном положении. Элементарная осторожность требовала сокращения фронта и тыловых сообщений. Французы решили отступить на север, за линию Эбро.
После десяти дней пребывания в своей новой столице король Жозеф вынужден был покинуть ее вместе с отходившими французскими частями. С Жозефом отступали и довольно многочисленные его испанские помощники и сторонники, которых народ прозвал «офранцуженными».
Если бы действия распыленных воинских сил и партизанских отрядов направлялись в это время единым умом и волей; если бы они имели достойного и авторитетного вождя — деморализованным, отступавшим в беспорядке французским войскам не удалось бы удержаться и на линии Эбро. Они неминуемо были бы отброшены за Пиренеи.
Байленские события оказали немалое влияние и на Англию, ставшую решительно на путь военной помощи Испании. В июле на португальском берегу высадился английский экспедиционный корпус. Части Уэлеслея — будущего герцога Веллингтона — и Мура разбили армию Жюно и выгнали французов из Португалии.
* * *
В середине октября 1808 года Наполеон встретился с Александром I в Эрфурте. Русский император подтвердил свое согласие на владычество Наполеона над всем Европейским Западом и признал права Жозефа на испанскую корону.
Бонапарт решил, что пришло время Взять военные дела на Пиренейском полуострове в собственные руки. Байлен, говорил он, оказался возможным из-за нерешительности генералов и грызни их между собой, да еще из-за излишней мягкости в обращении с испанцами. Император готовился дать своим маршалам урок усмирения непокорных.
Наполеон перебросил к Пиренеям семь свежих корпусов, отдыхавших в Польше и Силезии после Тильзитского мира. Во главе их стали Сульт, Ланн, Ней, Виктор, Сен-Сир, Мортье и Жюно — лучшие его полководцы. С этими силами Бонапарт двинулся в Испанию на помощь отступившим частям.
Стремительно спускаясь к югу, эта громадная армия мимоходом разгромила части Палафокса, Кастаньоса, Куэсты, взяла с налету и разграбила Бургос.
Места, по которым проходили теперь французские дивизии, подвергались жестокому, опустошительному разгрому. По всяким поводам, а то и по прихоти отдельных командиров предавали огню целые селенья, расстреливали всех подвернувшихся под руку жителей.
Наполеон умышленно давал свободу худшим инстинктам своих солдат. Он считал, что, разнуздав всех «бесов войны», скорей приведет население к покорности.
Варварская жестокость вновь вторгшегося врага не произвела, однако, на испанцев воздействия, которого ждал Наполеон. Он оказался здесь плохим психологом. Бесчинства завоевателя лишь разжигали смертельную ненависть к нему и закаляли волю народа к беспощадной борьбе.
При первой вести о приближении неприятеля жители все поголовно покидали деревни и уходили в горы к герильерам. В опустевших селениях французские мародеры сбивали с дверей замки и засовы и уносили все, что еще оставалось в домах. Добыча была невелика. Испанские крестьяне с поразительным единодушием и решимостью уничтожали все, чего не могли унести с собой. Они хладнокровно сжигали весь урожай хлеба, выливали наземь многолетний запас вина и масла.
Народу, решившемуся на такое отчаянное сопротивление, путь к примирению с насильником был отрезан. Оставалось только прогнать его или погибнуть.
Кулак, обрушенный Наполеоном на Испанию, сокрушал испанские и английские регулярные части. Зарвавшийся в своем движении в глубь Испании английский десантный корпус Джона Мура еле унес ноги. Сульт разбил его, погнал через Леон и Галисию и прижал к морю. Только большое мужество и военный талант Мура спасли его людей. В тяжелом бою у Ла-Коруньи Мур поплатился жизнью за свою отвагу, но все же успел усадить войска на суда.
Испанцы стянули лучшие свои силы к горной цепи Гвадаррама, прикрывающей Мадрид. Сильные отряды заняли перевал Сомосьерру и за возведенными укреплениями стали ждать неприятеля.
Вскоре появились французские полки. Ими командовал сам Наполеон. Императору представлялся случай поразить противника военным своим искусством и дерзостью. Он бросил на узкий укрепленный перевал легкую кавалерию. Это было крайне рискованное, если не сказать безумное, предприятие.
Волны конницы налетали на укрепления и, не выдержав убийственного огня, с большим уроном скатывались вниз. Но рассеянные эскадроны строились вновь и снова шли в атаку. В третий раз, сквозь густую картечь, по трупам товарищей, кавалеристы прорвались к брустверам, перебили стрелков и овладели орудиями. Сопротивление было сломлено.
Операция у Сомосьерры внесла панику в ряды испанцев. Уже через три дня, 4 декабря, французские колонны вновь заняли Мадрид.
* * *
Бонапарт не был бы самим собою, если бы в испанскую кампанию полагался только на силу оружия. Ненасытный завоеватель ни на минуту не забывал о своей роли «преобразователя». Его действия вылились в конце концов в старую, испытанную политику «кнута и пряника». Разгромив регулярные англо-испанские военные силы, терроризовав беспощадными карательными действиями население, он не замедлил налечь на рычаг государственных реформ.
Уже в день своего вступления в Мадрид Бонапарт опубликовал ряд декретов, шедших по пути разрушения старого испанского уклада гораздо дальше, чем Байоннская конституция. В Байонне Наполеон осторожно обхаживал церковников, стремясь привлечь их на свою сторону, — теперь же он убедился, что низшее и среднее духовенство ушло в лагерь врага, стало вдохновителем и нередко вожаком герильи. Ничто уже не мешало обрушить удары закона на «бездельников в рясах». Он хотел наказать и «вероломное» дворянство, успевшее забыть свои торжественные клятвы в Байонне.
Наполеоновские декреты, данные в Мадриде в начале декабря 1808 года, упраздняли инквизицию. Имущество ее подлежало конфискации. Число монастырей сокращалось на одну треть. Все феодальные права, помещичьи суды, всякие сословные ограничения объявлены были упраздненными навеки.
Наполеон обнародовал длинный список прелатов, грандов, членов Совета Кастилии и высших чиновников, повинных в подстрекательстве народа к возмущению, к борьбе против французских оккупантов. Они подвергались изгнанию, заточению и другим карам. В то же время объявлена была амнистия главарям герильи и командирам войск — тем из них, кто сложит немедленно оружие и порвет с англичанами.
* * *
И все же подавляющее большинство испанцев с негодованием отвергло эти реформы, отказываясь принять их из рук насильника и поработителя.
Достойным ответом Бонапарту была оборона Сарагосы, столицы Арагона. Чтобы окинуть взором борьбу за Сарагосу с самого ее начала, следует вернуться несколько- назад к первым дням патриотического движения в стране.
Вспыхнувший 2 мая мятеж в Мадриде послужил для многих других городов Испании сигналом к восстанию против оккупантов. Поднялась и Сарагоса, в которой французского гарнизона тогда еще не было.
Сарагосцы, следуя за двумя вожаками — дядюшкой Иорго и Марино, окружили дворец губернатора с криками: «Да здравствует Фердинанд! Смерть Мюрату! Раскройте арсенал!» Вышедшего на балкон капитан-генерала Гильерми, пытавшегося призвать народ к благоразумию, без дальних слов связали и бросили в тюрьму. Тут же на площади горожане выбрали себе нового военачальника двадцативосьмилетнего Палафокса.
Всем было ясно, что скоро нагрянут французы. Они примутся усмирять Сарагосу так, как усмиряли столицу. Нельзя терять ни часу. Перед лицом такой опасности сарагосцы сумели навести у себя порядок, строгую дисциплину.
В распоряжении Палафокса было только 300 солдат и 16 пушек. Почти совсем не оказалось ни пороху, ни ядер. Хунта обороны обратилась к населению с призывом пополнить ряды защитников города.
Вскоре уже по берегу Эбро маршировали отряды добровольцев с ружьями, саблями и пиками из арсенала. Их обучали военному делу старые отставные офицеры. Много было здесь студентов, монахов, немало и смелых женщин, учившихся наравне с мужчинами стрельбе из ружей и пушек.
К городским стенам выкатили все орудия. Палафоксу удалось в короткий срок наладить изготовление пороха и литье ядер.
Между тем главная французская квартира двинула к Сарагосе отряд генерала Лефевра и части польского легиона — всего около 4 тысяч человек при 6 орудиях.
Выставленные Палафоксом на подступах к городу заградительные отряды были смяты. Глядя на опоясавшую Сарагосу четырехметровую кирпичную стену с пятью широкими воротами в ней, Лефевр не мог ожидать, что встретит здесь сколько-нибудь значительное сопротивление. Город был невелик, тесен, полон церквей и монастырей. Не имелось никаких крепостных сооружений, а несколько десятков тысяч горожан не могли заменить обученного гарнизона.
Утром 15 июня Лефевр приказал построить штурмовую колонну и ударить на выставленное впереди ворот Энграсиа прикрытие, чтобы на плечах этого слабого отряда проникнуть в город. В завязавшемся сражении колонне французов удалось добраться до самых ворот, но здесь она была встречена градом картечи.
Тогда французы пошли в атаку на орудия. Усилия их долгое время были тщетны. Но в конце концов нападающие заставили замолчать, пушки и прошли ворота.
Это был решительный момент — неприятель грозил прорваться в город. Тут несколько десятков храбрецов, жертвуя жизнью, бросились ему навстречу. Закипел жестокий рукопашный бой. Дрались прикладами, падали под ударами штыков.
Атакующих удалось задержать лишь на несколько минут, но эта задержка решила все дело. К воротам устремились защитники других позиций. С крыш, из окон, изо всех щелей на французов полился густой дождь свинца. Враг не выдержал и отступил за ворота.
Еще более неожиданным для французского командования было поражение, понесенное в тот же день другой колонной, штурмовавшей ворота Кармен. Она легко форсировала ворота и пробилась внутрь города, но плодами своего успеха воспользоваться не смогла. Медленно, с трудом продвигался этот батальон по изрытой волчьими ямами улице. Дома с заколоченными наглухо дверями — и окнами обращены были в крепостные бойницы. Оттуда французов обстреливали перекрестным огнем, обливали кипятком, обрушивали на их головы камни. Продержавшись некоторое время на пустой улице, таившей смерть на каждом шагу, они вынуждены были убраться из города.
Первый день обороны Сарагосы закончился поражением осаждающих. Глядя на трупы врагов, усеявшие мостовые, сарагосцы предавались неистовой радости. Они уверовали в свои силы. Руководившая обороной хунта приказала немедленно укрепить все церкви и монастыри, перекопать рвами все площади и перекрестки. Город покрылся густой сетью фортов, крепостных сооружений, непроходимых завалов.
В депешах императору Лефевр не скрыл своей неудачи и просил срочной присылки подкреплений людьми и особенно орудиями.
Наполеон выслал в Сарагосу дивизию Вердье и отборные гвардейские части — всего 11 тысяч солдат, а также большое количество пушек.
Общие силы французов все же не были достаточными для того, чтобы обложить город глухим кольцом. Из всего Арагона по долине Эбро на помощь Сарагосе спешили вооруженные отряды. По реке подвозили продовольствие, амуницию, в город стекались остатки испанских войск, разбитых в полевых сражениях.
Помогли Палафоксу и англичане. Они направили в столицу Арагона несколько десятков орудий.
Наполеон из Байонны торопил Вердье, требовал немедленной атаки. Надо было скорее сломить сопротивление слабо защищенного города, столь унизительное для чести покорителя Европы.
Вердье готовил общий штурм на 2 июля. За день до этого 20 мортир и гаубиц начали осыпать город снарядами. Им помогали многочисленные полевые орудия.
Испанцы отвечали огнем 40 пушек. 10 тысяч вооруженных арагонских крестьян, пришедших на зов осажденных сарагосцев, расположились в ожидании неприятеля вдоль стен Сарагосы в наспех возведенных укреплениях.
Осадные орудия пробили две широкие бреши в городской стене у замка инквизиции. Туда ринулись штурмующие части. Но в проломах им преградила путь непроходимая завеса пуль и картечи. Французы откатились назад.
В это время отряд генерала Абера, действовавший на правом фланге, стремительной атакой захватил пристроенный к городской стене монастырь Сан-Хосе и оттуда легко проник внутрь города. Однако, как и при первой атаке, ворвавшиеся в город солдаты не смогли ни на шаг продвинуться вперед. Наглухо заколоченные окна и двери… Улицы, изборожденные глубокими рвами, непроходимы.
Ценою огромных усилий и тяжелых потерь атакующим удалось разрушить забаррикадированные входы нескольких домов. Здесь их ожидала встреча, от которой содрогнулось сердце не одного закаленного в боях солдата. Осажденные словно потеряли рассудок. Безграничная ненависть к насильнику порождала беспримерную отвагу и делала этих людей равнодушными к смерти. С призывом «вперед!» бросались они на штыки и гибли, дорого продавая свою жизнь.
И все же численное их превосходство подавляло французов. К концу дня атакующие были повсюду отбиты и вынуждены снова покинуть город.
Вердье, как раньше и Лефевр, убедился, что дело у Сарагосы совсем не походит на осады крепостей, в которых ему довелось отличиться в прежних наполеоновских войнах. Это была новая война — «война домов», ужасом своим превосходившая все, что испытали до сих пор армии императора.
Наполеон бросил на помощь Вердье новые части. Силы осаждающих достигли теперь 17 тысяч человек. Их поддерживала мощная осадная артиллерия.
На рассвете 4 августа 60 тяжелых орудий снова сеяли разрушение и смерть в многострадальном городе. К полудню перед приготовленными для штурма двумя колоннами открылись широкие пробоины, и французы устремились туда с криками: «Да здравствует император!»
Вмиг одна из колонн была уже на Косо — широком бульваре, пересекающем весь город. Вторая колонна прорвалась глубоко внутрь города через перпендикулярную Косо улицу Энграсиа и зашла в тыл испанской батарее. В жестоком штыковом бою солдаты этой колонны уничтожили всех защитников баррикад, завладели расположенными за ними 19 пушками и соединились с первой колонной.
Атакующие прорвались к центру Сарагосы. Казалось, одержана решительная победа. Но врагу рано было торжествовать. Он попал в настоящий ад. Из теснившихся вокруг центральной площади домов-крепостей лились на них потоки пуль, камней, кипящей смолы, обрушивались бомбы, бревна. Никто в Сарагосе и не помышлял о сдаче.
И на этот раз французам пришлось повернуть вспять.
Ничего не оставалось больше, как повести Планомерную осаду на каждый дом, каждую церковь, монастырь и шаг за шагом выбивать оттуда их защитников.
Французы совершенно изменили свою тактику. Они начали подводить под дома мины, пробивать ходы сообщения внутри дворов, в стороне от улиц.
Между тем в лагерь осаждающих пришла весть о байленской катастрофе и об общем отступлении императорской армии. Надо было спешно отходить и от Сарагосы, оставив вокруг неприступного города тысячи французских могил и унося с собой тягостное воспоминание о стальном, несгибаемом мужестве испанского народа, о беспощадной его ненависти к непрошеным «освободителям».
Так закончилась первая осада Сарагосы.
Приказом хунты на защиту города были призваны все способные к ношению оружия. Гарнизон Сарагосы увеличился до 50 тысяч человек при 160 пушках с большим запасом снарядов.
Когда в конце 1808 года началось второе общее наступление французских войск, Сарагоса была снова осаждена. Наполеон направил к ее стенам корпус маршала Монсея — 32 тысячи человек при 60 осадных орудиях. В состав его входили сильные саперные части. Никогда ни против одной крепости французы не посылали таких сил.
Военные действия возобновились 20 декабря. На город посыпались бесчисленные снаряды, производившие огромные опустошения.
Монсей послал хунте предложение сдаться. «Безрассудно, — писал он, — продолжать сопротивление — французы снова овладели Мадридом, а испанцы и англичане повсюду разбиты».
Хунта, не колеблясь, отвергла требование маршала: «Укрепления Сарагосы еще целы. Но если бы рухнули и они, жители и гарнизон предпочтут гибель под развалинами позорной сдаче».
Сарагосская хунта рассчитывала на действия арагонских партизан в тылу корпуса Монсея. Герилья могла сильно облегчить оборону. Посланцы хунты направились во все концы Арагона поднимать крестьян на борьбу с французами.
Положение в Сарагосе было очень тяжелым. Донесения французских шпионов говорили о начавшейся в городе эпидемии, вызванной плохой пищей, крайним физическим истощением бойцов, множеством раненых, умиравших от недостатка ухода.
В конце января к Сарагосе прибыл маршал Ланн, принявший руководство осадой. Он решил, не теряя времени, повести общую атаку.
27 января начался генеральный штурм города.
На рассвете французы открыли ураганный огонь, а в полдень войско устремилось на приступ через три широких, пробитых ядрами пролома. Сарагосцы взрывают перед правым проломом мины, но это не удерживает осаждающих. Под градом пуль французские пехотинцы пробиваются к нему вплотную. Здесь по ним бьет батарея, установленная в самом проломе.
Грозный набат сзывает жителей. Все соседние дома наполняются вооруженными людьми. Пули и гранаты сыплются из окон и с крыш. Часть осаждающих, прорвавшихся в город, гибнет. Истощив все силы, они успевают захватить только самый пролом и укрепляются в нем.
Атакующие левый пролом не встречают столь сильного сопротивления. Они занимают пролом и стоящее поблизости здание. Вышибая двери и разрушая стены в соседних домах, отряд пробивается на боковую улицу.
Средний пролом открывает доступ в монастырь Энграсиа. Две французские роты под сильным огнем бросаются к нему и после горячего боя прорываются в монастырь. При вести об этом толпы вооруженных сарагосцев со всех сторон устремляются к монастырю. Прорвавшиеся в город французские солдаты окружены плотным кольцом — им грозит гибель. На выручку спешит целый батальон, штыками пробивает себе путь и прогоняет испанцев.
Соединив свои силы, французы двигаются дальше, овладевают смежным монастырем, всеми домами близлежащей площади и установленными на ней пушками, которые они обращают против осажденных.
Испанцы отступают за речку Уэрбу, взрывая за собой мосты. Они отдали врагу часть своей оборонительной линии. Между тем, неумолчно гудит набат. Жители устремляются на крыши, заборы. Под смертоносным обстрелом французский отряд теряет половину своих людей. Он готов уже отступить, но получает, помощь и закрепляется в завоеванном квартале.
Борьба протекает теперь внутри городских стен. В части города, занятой французами, кипит работа саперов. В стенах захваченных домов пробивают ходы сообщения, выламывают бойницы, роют окопы, приготовляют лестницы, набивают мешки шерстью для защиты от жестоких обстрелов.
Осажденные зорко следят за всяким движением врага, колокольный звон призывает к угрожаемом местам бойцов, готовых ценою жизни отстоять родной город.
Перед лицом гражданской доблести сарагосцев и арагонских крестьян профессиональное мужество маршала Ланна подвергается тяжелому испытанию. Глубокой ночью, когда несколько стих уличный бой, он пишет Наполеону: «Никогда, государь, я не встречал ожесточения, подобного тому, каким охвачен неприятель, защищающий этот город. Я видел двух женщин, павших в пробоине стены, которую они прикрывали своей грудью. Осада Сарагосы не похожа на войну, которую мы знали до сих пор. Мы вынуждены брать приступом или минами каждый дом. Эти люди защищаются с остервенением, которое нельзя себе представить. Это жуткая война, государь!.. Сейчас город горит в трех или четырех местах, он буквально раздавлен нашими снарядами. Но это не устрашает врага…»
Недостаток продовольствия и эпидемия довели жителей до самого отчаянного положения. Уже три недели на город сыпались тяжелые бомбы. Тиф губил каждый день сотни людей. Сотнями гибли они от вражеского оружия. Все дома превращены были в лазареты. Больные валялись без пищи и лекарств на полусгнившей соломе. Перед церквами и повсюду на улицах рыли глубокие рвы, куда сбрасывали трупы.
Французы, наученные прежними неудачами, не предпринимали больше штурма. Медленно, расчищая себе путь взрывами, завладевали они домами и со всех сторон подвигались к центру города.
Но на каждом шагу храбрость жителей Сарагосы воздвигала непреодолимые преграды. «Война домов» дошла до величайшей степени ожесточения. Сарагосцы гибли в борьбе за пустые развалины. Они зарывались глубоко в землю и вместе с собой взрывали на воздух своих врагов. Фугасы и мины сотрясали все вокруг, дома горели.
Погребальный звон и тревожный набат вторили грому орудий. Вопли торжества или отчаяния попеременно раздавались в рядах испанцев и французов.
Однако силы сарагосцев были на исходе. В хунте обороны начались разногласия. Одни склонялись к необходимости сдать город, другие же, хотя и сознавали безнадежность дальнейшей борьбы, отвергали всякую возможность сдачи: они сжились с мыслью о смерти и предпочитали гибель иноплеменному игу.
Тем временем неприятель готовился решить дело крайними средствами — взорвать весь город на воздух. На центральной улице Косо французские саперы вырыли шесть подземных галерей и намеревались заложить в каждую из них по полторы тонны пороху. Взрыв был назначен на 21 февраля.
И вот на рассвете этого дня передовые французские посты получили приказ прекратить огонь: хунта выслала к Ланну парламентеров. Город готов был пойти на капитуляцию, если только она не будет унизительной для испанского оружия. Ланн принял условия хунты: гарнизон выступит из города с военными почестями, после чего будет отправлен во Францию, в плен.
Грохот борьбы сменила могильная тишина. Из Сарагосы вышли и сложили оружие перед французами, 12 тысяч изнуренных, больных солдат.
Вступившим в город войскам представилась страшная картина. Развалины домов были усеяны трупами. По улицам, как привидения, брели полуживые люди, словно не видя угасшими глазами своих победителей.
В продолжение 52 дней осады погибло 54 тысячи защитников города. В самый день капитуляции на улицах лежало 6 тысяч непогребенных трупов.
* * *
Наполеон стал получать донесения об интригах против него в Париже. Усиленно вооружалась Австрия, готовясь к новому столкновению с французами. Императору надо было спешить навстречу надвигающимся событиям.
Успехи наполеоновских дивизий позволяли оккупантам рассчитывать, что они скоро станут безраздельными хозяевами Испании. В Каталонии войска Сен-Сира взяли крепость Росас, вошли в Барселону, овладели Таррагонской провинцией. После победы над Муром дивизии маршала Сульта вступили в марте 1809 года в Португалию и заняли весь север этого государства. В марте же колонны маршала Виктора нанесли испанским войскам, сражавшимся под началом главнокомандующего, старого Куэсты, тяжелое поражение при Медельине, в Эстремадуре. А войска генерала Себастьяни, разгромив при Сьюдад-Реале крупные соединения герильеров, преграждавших им путь в Андалузию, перевалили через горы и вступили в долину Гвадалквивира.
Но ни взятие Сарагосы, ни тяжелые поражения англо-испанских войск не прекращали народного сопротивления.
По мере того как таяли регулярные части, росли отряды партизан. По всей стране гремела слава отважного Хуана Мартина, прозванного Эмпесинадо (Дегтярь), истреблявшего вторженцев в Кастилии, отчаянного Мины, громившего тылы оккупационной армии в Наварре, и Порльера — Маленького маркиза, который неутомимо партизанил на путях из Бургоса в Мадрид.
Урон, наносимый герильей французам, мог казаться незначительным. Батальон недосчитывался фуражира, другой— фельдъегеря. То не возвращался высланный разведчик, то подстреливали из-за утеса отставшего в походе пехотинца. Но эти мелкие укусы болезненно ощущались в тысяче мест, мучили денно и нощно. Армия изнемогала, истекала кровью.
Жернова «малой войны» мало-помалу размалывали военную организацию победителя. Душевное состояние французских солдат, живших среди лютой злобы, в вечном страхе, не могло не быть подавленным. Они жаждали заглушить в себе сознание, что испанская земля станет для них бесславной могилой. Люди все чаще нарушали дисциплину, пьянствовали, грабили, насильничали.
А в это время между французскими военачальниками, оказавшимися вдали от хозяйского глаза Бонапарта, начались интриги. Маршалы и генералы норовили урвать друг у друга лакомый кусок, старались направлять свои походы в богатые области, где можно еще пограбить, выжать большую контрибуцию.
Военная система Наполеона немало способствовала этому разгулу аппетитов. Первейшее требование Бонапарта — «война должна сама себя оплачивать» — осуществлялось в Испании в полной мере. В то время как созданная французами в стране гражданская администрация, сидя на пустых денежных сундуках, не могла оплатить своих чиновников, генералы выколачивали из захваченных ими провинций огромную дань.
Жозеф, принимавший всерьез свою роль короля Испании, пытался было бороться с разграблением страны, но генералы смеялись над его «проповедями» — этот тихий, мягкий человек был белой вороной в их среде и не пользовался никаким влиянием.
Разительный пример генеральского своекорыстия показал маршал Сульт. Заняв север Португалии, он неожиданно почил на лаврах. Вопреки прямому приказу Наполеона идти дальше, к Лиссабону, чтобы прикрыть все побережье от возможного английского десанта, маршал не хотел покинуть богатый Опорто: он тайно заигрывал с именитым купечеством этого города в расчете, что португальцы возложат на его голову лузитанскую корону.
Воспользовавшись медлительностью своего соперника, Уэлеслей высадил на португальском побережье большой десант, перешел в. наступление и отбросил Сульта в Галисию.
Теперь английские войска снова прорвались на испанскую территорию. Уэлеслей старался избегать больших сражений, в которых французы всегда оказывались сильнее. Он бродил по стране, непрерывно меняя позиции, завлекая противника в гористые, далекие от его тыловых баз места. Здесь за французов принимались герильеры.
Когда же Уэлеслей, желая ускорить ход событий, отступил от своей тактики и попытался захватить Мадрид, он потерпел неудачу.
В конце июля у Талаверы-де-ла-Рейна произошло двухдневное генеральное сражение. Армия Уэлеслея, поддержанная войсками Куэсты, столкнулась здесь с 50-тысячной армией Виктора и Себастьяни. Исход сражения был неясным, хотя английское правительство и дало за него Уэлеслею титул герцога Веллингтона. На помощь французам подошли корпуса Сульта и Мортье и стали угрожать тылу англичан. Веллингтону еще раз пришлось уйти в Португалию.
Военное счастье теперь прочно перешло на сторону французов. В начале августа Мортье еще раз разбил у Тахо злополучного Куэсту, а через несколько дней Себастьяни потрепал другого испанского генерала, Венегаса, отняв у него всю артиллерию. Столь же решительны были победы Нея над Вильсоном и Сульта над герцогом дель Парке.
Поражение Австрии при Ваграме и последовавший за ним Венский мир позволили Бонапарту перебросить часть освободившихся войск в Испанию. Со свежими силами принимаются оккупанты за подавление тлеющих еще очагов организованного военного сопротивления.
Последним героическим усилием регулярной испанской армии была битва при Оканье зимой 1809 года. Отряды храброго, но неопытного генерала Арреисага, выступившие навстречу французам из Андалузии, потерпели близ Мадрида сокрушительное поражение: 5 тысяч убитых, 15 тысяч пленных. Вся артиллерия, обозы, знамена попали в руки неприятеля.
В январе 1810 года французская армия снова переходит за горную гряду Сьерры-Морены. Хаэн, Кордова, Гранада, Севилья, Малага сдаются победителю. Только крайний пункт Андалузии — Кадис, несмотря на все усилия французов, смог отстоять свою свободу.
Французские постои усеяли всю Испанию. Разгромлены ее последние воинские силы. Англичане отброшены в Португалию, к самому берегу моря. Во Франции и во всей Европе считают, что Бонапарт покончил с сопротивлением испанцев.
Но испанский крестьянин крепко зажал в заскорузлых руках наваху, кремневое ружье, вилы, и никогда еще не дрался он так беззаветно и так свирепо, как в этот тяжелый 1810 год. Громче, чем когда-либо, над сьеррами и над степями несется клич свободы, и, не дрогнув, вольнолюбивые сыны Испании отдают свой достаток, силу, кровь своего сердца борьбе за независимость родины, за свержение чужеземного гнета.
Снова вся Галисия охвачена пламенем восстания. Валенсия, Эстремадура провозглашают независимость от навязанного Бонапартом короля. Со всех концов страны десятки тысяч патриотов стекаются в неприступные горные ущелья, чтобы стать в ряды герильи, войти в отряды Мины, Эмпесинадо, десятков других вождей.
Напрасно французский военный колосс обрушивает гневные удары на мятежную страну. Его вооруженная рука не в силах сразить вездесущих, будто из земли вырастающих, готовых до последнего вздоха бороться за отчизну сынов Испании.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.