Глава двенадцатая Я и фрау Анна

Глава двенадцатая

Я и фрау Анна

Я шла с Анной, которая держала меня за руку, и весело подпрыгивала. Не знаю почему, но я чувствовала, что впереди меня ждёт что-то хорошее. И моё детское чутьё не подвело. Мы подошли к красивому трёхэтажному дому, окружённому большим садом. Как только мы вошли в дом, служанка сразу сняла мою одежду. Увидев раны, всплеснула руками и перекрестилась. Усадив в ванну, подстригла и осторожно, стараясь не задеть раны, искупала меня, надела красивое платье и тапочки.

Она отвела меня в столовую, где стоял большой стол, накрытый белой скатертью, за столом уже сидели фрау Анна и мальчик в белой рубашке, в брюках ниже колен и гетрах. Он был похож на тех мальчишек, которые учились в школе «Гитлерюгенд» рядом с нашим лагерем. Проходя мимо нас, они всегда кричали: «Русские свиньи!» — и кидали в нашу сторону камни, палки, мёртвых крыс и кошек. Поэтому, увидев этого мальчика, я закричала: «Ты есть гитлерюгенд?» Я, как и все дети, довольно неплохо говорила по-немецки и многое понимала из того, что мне говорили. Фрау Анна рассмеялась и сказала: «Нет, нет! Он обычный немецкий мальчик и учится в обычной школе. Все школьники Германии должны носить такую форму. Лиля, это мой сын, его зовут Ганс».

На столе была такая вкусная еда, что у меня кружилась голова. Мне налили суп, который я быстро выхлебала, потом поставили тарелку с кашей и маленьким кусочком мяса. Их я тоже быстро съела и снова посмотрела на стол, но Анна сказала, что мне нельзя много есть, иначе я заболею.

После ужина Ганс повёл меня в сад. От сытного ужина я совсем осоловела и еле тащилась за ним. Ганс взял меня на руки, отнёс в спальню, переодел в ночную рубашку и уложил в постель. Я тут же уснула.

Проснулась я как обычно рано: надо бежать в столовую за едой. Оглядевшись, я вспомнила, где нахожусь. Подошла к окну, но на улице было темно, ничего не видно. Осматривать комнату постеснялась. Снова легла в постель, но не спалось. Захотела в туалет, но не знала куда пойти. Сидела на кровати и терпела. Услышав шаги, очень обрадовалась. Вошла служанка. Я спросила, где туалет. Она вытащила из-под кровати горшок, но я стеснялась при ней садиться на горшок. Служанка всё поняла и, взяв меня за руку, повела на нижний этаж и показала туалет. Когда я вернулась в спальню, служанка меня снова уложила в кровать, и я крепко уснула.

Утром после завтрака мы с фрау Анной отправились в больницу к знакомому доктору. Осмотрев мои раны, он воскликнул: «O, mein gott! (о, мой бог!)» и сказал, что мне необходимо сделать небольшую операцию. Отвёл меня в операционную, осмотрел и, сделав обезболивающий укол, зашил рану на голове, на правом мизинце, где был вырван ноготь, и на правом глазу. Перевязав все раны, посадил меня в кресло на колёсиках и отвёз в приёмную комнату, поручив фрау Анне посидеть в течение часа около меня, чтобы я не трогала бинты. Мне дали какой-то напиток, и я вскоре уснула.

Проснулась я уже на операционном столе. Врач обрабатывал ожоги на груди, затем наложил какую-то мазь. На машине скорой помощи нас с Анной отвезли обратно в её дом. Анна сама отвела меня в мою комнату, принесла еду, сама с ложки накормила, дала выпить напиток, и я уснула. Время от времени я просыпалась, видела сидящих около меня то Анну, то Ганса. Оказалось, я проспала более суток.

Проснувшись, я почувствовала себя обновленной. Впервые за последние три месяца не было сильнейших болей, которые не давали мне покоя. Передо мной сидел Ганс и улыбался. Он позвал служанку, попросил её одеть меня, так как я вся была перевязана, и осторожно повёл в столовую, где уже находилась фрау Анна. Она рассказала, что доктор — её родственник. С риском для себя он обещал помочь мне, но не мог оставить меня в больнице, так как я русская пленная, и кто-нибудь из персонала мог сообщить об этом в гестапо, но обещал навещать меня. С тех пор действительно приходил часто, делал перевязки и удивлялся, как стойко я терплю боль. Но я такое пережила за последние три месяца, что боль при обдирании бинтов была для меня как укус комара!

Через неделю фрау Анна решила сходить со мной в лагерь, чтобы моя мама не беспокоилась обо мне. Она надела на меня красивое платье, туфли с носочками в тон платья, пальто и шапочку с помпоном и взяла сумку, наполненную продуктами и одеждой. Придя в лагерь, мы вначале зашли в кабинет надзирательницы. Фрау Анна поговорила с ней и вручила какой-то увесистый пакет. Надзирательница, принимая пакет, заулыбалась и вышла. Через несколько минут она привела мою маму и удалилась.

Мама кинулась ко мне, осмотрела и ощупала всю. Только потом она подошла к фрау Анне, обняла её. «Спасибо, спасибо!» — произнесла мама. У фрау Анны появились слёзы на глазах. Она отвернулась, вытерла слёзы платком и рассказала, как идёт лечение, чем я питаюсь, и о нашей дружбе с Гансом. У мамы тоже появились слёзы. Они разговаривали, а мне хотелось скорей вернуться в дом Анны. Кроме того, я боялась, что меня могут оставить в лагере, и я заторопила Анну: «Пойдём домой!» Мама удивилась: «Ты сказала домой? Значит тебе там действительно хорошо». В этот момент зашла надзирательница и объявила, что пора уходить. Я взяла за руку фрау Анну и потащила её к воротам.

Когда я оглянулась, мама плакала. Я помахала ей рукой. Таким же образом мы приходили ещё несколько раз.

Прошло два месяца. Моей маме уже не доверили работу с документами и вернули её на завод. Мои раны заживали, волосы отрасли. Я даже повеселела. Но при последнем посещении случилась неприятность. Когда мы вошли в кабинет надзирательницы, она почему-то занервничала, быстро вышла и через несколько минут появилась в сопровождении прихрамывающего высокого человека в военной форме с моноклем в глазу. В руках он держал стек и нервно постукивал им по сапогам. Я вздрогнула, потому что этот человек напомнил мне Рауля, и поняла, что ничего хорошего от него ждать нельзя.

Предчувствие моё оправдалось. Военный кричал на фрау Анну, брызгая слюной и стуча по столу стеком. Она пыталась что-то сказать, но он ничего не слушал. Потом военный схватил меня за руку, подтолкнул к надзирательнице и приказал ей отвести меня в барак. Я заплакала, фрау Анна тоже. Военный опять что-то возмущённо стал говорить, а надзирательница потащила меня к нашему бараку. Уложив на нары и накрыв одеялом, сказала, чтобы я тихо лежала, никуда не выходила, и быстро ушла.

Поздно вечером пришла мама с работы. Она рассказала, что в лагере сменился начальник. Вместо прежнего пожилого, по-своему доброго человека, пришёл бывший офицер, воевавший на восточном фронте. Из-за полученной на фронте контузии он был нервным и злым на всех русских. Новый начальник завёл строгие порядки, усилил охрану лагеря, заставил детей старше восьми лет работать на заводе, за каждую провинность подвергал пленных избиению и сажал в карцер.

Через несколько дней в барак пришла надзирательница и сказала, что пришла фрау Анна. «Беги скорей, пока нет начальника».

Фрау Анна передала мне два узелка. Обняв меня, она со слезами на глазах рассказала, что начальник лагеря запретил ей воспитывать русских детей. «Если ты хочешь воспитывать детей, — сказал он мне, — то возьми немецкого ребёнка. Сейчас много немецких сирот». Фрау Анна снова расплакалась: «Я очень привязалась к тебе и буду время от времени приходить к вам, помогать чем смогу». Надзирательница предупредила, что скоро вернётся начальник. Поцеловав меня, фрау Анна быстро ушла.

Она ещё несколько раз приходила. Но однажды в тот момент, когда она подошла к воротам лагеря и разговаривала с надзирательницей, из своего кабинета выскочил начальник лагеря. Он кричал, брызгая слюной, и топал ногами. Увидев меня рядом с воротами, ударил меня по лицу и, дёрнув за руку, подтолкнул к бараку. Я побежала, на ходу оглядываясь. Начальник лагеря продолжал кричать, а фрау Анна стояла, опустив голову. Ещё раз оглянувшись, я увидела, как она понуро уходит. Больше мы её не видели.

Надзирательница рассказала, что начальник лагеря обещал фрау Анне сдать её вместе со мной в гестапо, если она ещё раз появится около лагеря. После того, как нас освободили союзные войска, мы пытались её найти. Я хорошо помнила дорогу к дому фрау Анны, но там мы нашли одни руины, которые остались после прямого попадания бомбы.