Заслуженный артист России. Леонид Серебренников

Заслуженный артист России. Леонид Серебренников

Мы познакомились с Валей Толкуновой в 1978–1979 гг. Точнее сказать не могу; помню лишь, что я как раз начал сниматься, появляться на телевидении – одним словом, делал свои первые шаги на эстраде. Эдуард Савельевич Колмановский, известнейший композитор, один из столпов, неожиданно пригласил нас с Валей на запись «Новогодней елки». Я это воспринял как шок: сам Колмановский пригласил! Имена Фельцмана, Френкеля, Колмановского, Фрадкина были столь громкими, что казалось невероятным чудом получить приглашение от одного из них. К тому времени я уже был знаком с Гладковым, но все равно каждое новое знакомство с композитором воспринимал как подарок судьбы. И Валя в то время уже была знаменитостью, входила в число звезд эстрады первой величины – такая молодая, красивая, мягкая.

Мы встретились у Эдуарда Савельевича. Как сейчас помню небольшой, уютный кабинет, рояль. Мы сели в уголочке, он наиграл музыкальный диалог, и мы с ходу по ролям его разыграли. Я безумно волновался рядом с ними: все же Толкунова, Колмановский… Эдуард Савельевич был очень теплым, семейным человеком. Что касается Валентины, то она, как состоявшаяся звезда, могла по-всякому отнестись ко мне, молодому, начинающему артисту; но повела себя настолько деликатно, что через десять минут я забыл о волнении. Она ни разу не надавила на меня, не высказалась двусмысленно, с ней было удивительно легко. Это чувство легкости оставалось неизменным на протяжении всего нашего знакомства. Сколько бы мы в дальнейшем ни записывались (было порядка тринадцати дуэтов, и еще некоторые вещи исполнялись без записи), это всегда происходило на равных, и Валя ни разу не выказала своего превосходства. Редкостное качество! Потому с ней и работалось легко, изумительно просто, и я расслаблялся в ее компании, не испытывая ни зажатости, ни напряжения от того, что работаю с большой звездой.

Наш «Диалог» – несомненно, подарок судьбы, потому что, не встреться я с Толкуновой, неизвестно, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь. Записанный нами дуэт оказался знаковым в развитии моей карьеры – песня быстро стала суперпопулярной, и для меня «Диалог» явился настоящим «пропуском на работу»: мы выступали всюду, участвовали в концертах, ездили на бесчисленные «Огоньки». Разумеется, рядом с такой певицей меня быстро заметили, стали приглашать, и за свой стремительный карьерный рост я буду всегда благодарен Валюше.

Много позже, когда в созданном ею театре перестал идти наш совместный спектакль, мы встречались последние годы в концертах. Она вызывала меня на сцену и всегда представляла публике не иначе как: «Это – мой князь!», вспоминая свою роль некрасовской княгини в спектакле, где я играл князя Волконского. Мало сказать, что мне было приятно, – эти воспоминания для меня без преувеличения святы.

Очень часто мы беседовали перед выступлениями, и она говорила: «Давай что-нибудь свое сделаем, создадим театр!» Наконец ее желание осуществилось: она привлекла композитора Катаева, за основу были взяты произведения Некрасова и стихи Кольцова. Так был написан музыкальный спектакль «Русские женщины», повествующий об истории декабристов и их жен, последовавших за ними в ссылку. Спектакль шел в КЗ «Россия», премьера состоялась в 1986 г. На протяжении трех лет мы с большим успехом «катали» его по стране. Постановка была мощной: задействовали балет, хор, Большой эстрадно-симфонический оркестр; дирижировал Константин Кримец, балетмейстером был Михаил Плотников, а роль генерал-губернатора исполнил, как и в фильме, Иннокентий Смоктуновский.

Вспоминая масштабность постановки, не могу не сказать пару слов о необыкновенном Смоктуновском. Иннокентий Михайлович производил впечатление слегка сумасшедшего гения. Нас приглашали на репетицию к десяти часам утра, а у него была последняя, девятая, сцена, но приходил он тем не менее ровно к десяти, тихо сидел наверху и смотрел. Он вполне мог подъехать к часу дня, и мне было не понять, почему он так рано приходит. Смоктуновский мог долго наблюдать за репетиционным процессом, но, если что-то казалось ему неточным, неправильным, он вдруг выбегал на сцену и предлагал: «Руки лучше было бы вот так держать. Давайте я покажу!», показывал, потом вспоминал, что режиссурой не занимается, и стремительно возвращался обратно в зал. Благодаря его замечаниям спектакль только выиграл, став плодом коллективного творчества: каждый участник так или иначе внес свою лепту в постановку.

Помню такой эпизод: у нас со Смоктуновским была одна гримерка на двоих, я играл князя Волконского, он – губернатора. Мне пошили мундир с эполетами, а он достал на «Мосфильме» настоящий костюм того времени. Начиналась последняя, девятая, сцена: входит вестовой и передает губернатору письмо, извещающее о приезде княгини Волконской и с просьбой задержать ее. Примечательно, что пели в спектакле только два персонажа – Валин и мой, остальные говорили стихами (к сожалению, у меня сохранилась лишь аудиозапись спектакля).

Как-то раз захожу я в гримерку, смотрю: на стене висит генерал-губернаторский мундир Иннокентия Михайловича, с царскими пуговицами, которых в то время костюмерам было не достать, а на столе лежит конверт с сургучной печатью – реквизит вестового. Я взял его в руки, принялся разглядывать гербовую печать, перевернул и увидел текст. Каллиграфически написанное пером, с завитушками и вензелями, письмо гласило: «Его Высокопревосходительству генерал-губернатору Смоктуновскому Иннокентию Михайловичу». Меня покорило его чувство юмора и – одновременно – вера в предлагаемые обстоятельства, что свойственно только актерам исключительного дарования.

Всех княгинь в спектакле вместил один женский образ, который сыграла Валя, а я – собирательный образ князей. Таким образом, история княжеских пар прослеживалась с пушкинского бала и развивалась в поездке княгини в Сибирь, за мужем. По дороге она заезжала в церкви, попадала на деревенскую свадьбу – и всех женщин, от невесты до молящейся прихожанки, играла Валюша. Для каждого нового образа она меняла костюм, это было изумительно красиво!

Наиболее всего впечатлял эпизод, в котором голос, читавший текст от автора, предлагал зрителю проследовать вместе с княгиней в часовенку. На заднем плане в полутьме молилась Валя, стоя на коленях, в простой белой рубахе, с шикарными распущенными волосами, а на авансцену выходила женщина – ее двойник. Таким образом создавалась иллюзия постоянного присутствия Толкуновой на сцене, в то время как она играла новый персонаж.

Постепенно денег перестало хватать, постановку урезали, а потом началась перестройка, и жизнь нашего спектакля оборвалась.

Мне часто задают вопрос, ходил ли я в гости к Вале, бывала ли она у меня. Я каждый раз отвечаю, что такой необходимости попросту не было, ведь мы проводили на репетициях, концертах и в поездках огромное количество времени. Мне даже в голову не приходило делать снимки; а теперь, когда Толкуновой не стало, я нашел всего шестнадцать фотографий – да и те были сделаны не мной, а кем-то другим.

Отдельно хочу рассказать о банкетах, коих было великое множество. Валя с удовольствием принимала участие в застольях после выступлений и всегда находилась в центре внимания, но не из-за звания народной артистки, а потому, что умела аккумулировать вокруг себя людей и была «тамадой хорошего настроения».

Помню, приезжаем мы на гастроли в Сибирь. Сидит мэр города (название которого уже, к сожалению, не вспомню), мы с Валей рядом; начинаются официальные речи, регламентные тосты. Валя ужасно не любила протокольных формальностей. Она сидела и слушала (а выдерживала она минут двадцать, не более), потом тихо говорит мне на ухо: «Все, не могу терпеть. Сейчас все это поломаю». Тут же рассказала пару анекдотов, и принимающая сторона понемногу расслабилась, а еще через полчаса веселье было в разгаре. После застолья ко мне подошел помощник мэра и сказал: «Что Валентина Васильевна сделала с нашим первым секретарем? Оказался душевным мужиком! Расцвел на глазах! Мы его в жизни таким не видели!»

Валя отличалась не только талантом изумительно рассказывать анекдоты, но и смешливостью: если звучал удачный анекдот, она хохотала в голос, и настолько заразительно, что невозможно было не хохотать вместе с ней. Был случай на съемках новогодней программы, по-моему, «Золотого шлягера»: мы с Толкуновой сидим вдвоем за столиком, перед нами шампанское, фрукты. По соседству сидят Полад Бюль-Бюль оглы, Оскар Фельцман и другие звезды первой величины. Очередь до нас никак не доходила, мы сидели и сидели в ожидании съемки. Прошло часа три. Силы на исходе, и даже открыть шампанское нельзя. Проходит еще час. Я думаю про себя: «Не выдержу. Не смогу». В это время приступили к съемкам Полада Бюль-Бюль оглы. Валя просит: «Скажи что-нибудь веселенькое, а то умру от тоски!» А мы за четыре часа ожидания уже успели переговорить обо всем на свете, и последнее, что я вспомнил, был неприличный стишок, рассказанный мне накануне. Я предупредил ее об этом, но она только отмахнулась: «Рассказывай!» Я говорю: «Ты же хохотать будешь во весь голос», а она: «Нет, не буду». Я: «Да знаю я тебя, будешь», а она: «Что ты знаешь? Говорю же, что не буду, раз нельзя». Ну, я тихонечко ей на ухо прочитал стишок. Она закрыла лицо руками и затряслась, давясь беззвучным смехом, но чем больше сдерживалась, тем сильнее смех прорывался наружу. В итоге Валя начала самозабвенно хохотать, откинувшись на спинку стула, и никак не могла остановиться, поэтому съемку вынуждены были прервать. Она смеялась так долго, что слезы размыли грим, и ее увели перегримировываться. Никто из присутствующих так и не понял, что же произошло.

На протяжении пятнадцати лет мы совместно выступали на всевозможных праздниках, юбилеях городов, заводов, на концертах, ездили на гастроли. Не буду называть город, в котором произошел интересный эпизод, чтобы не тревожить сложившуюся легенду, а случай этот действительно стал легендарным. Приезжаем мы в город N, нас встречают в аэропорту, все организовано на высоком уровне. Мы садимся в машину, едем. Валя сидит на переднем сиденье и беседует с помощником губернатора: интересуется, чем живет город, какие существуют сложности и т. д. В процессе разговора выясняется, что губернатор нездоров, у него больное сердце, и на концерте он присутствовать не сможет. Приезжаем в гостиницу. Помощник губернатора интересуется, когда подать машину. Валя отвечает: «Через час». Я в недоумении, почему так рано, но вопросов не задаю. Через час мы уже едем в больницу к губернатору. По дороге Валя покупает огромный букет. Мы заходим в палату. Можете себе представить удивление губернатора, который лежит на больничной койке и вдруг видит Толкунову: волосы распущены, в руках потрясающие цветы, длинная шуба из чернобурки… Хороша необычайно! Хотите верьте, хотите нет, но губернатор поправился в тот же день, вечером был при полном параде на концерте, а после концерта – на двухчасовом банкете. Вот вам иллюстрация к словам из Валиной песни: «Ты заболеешь – я приду, боль разведу руками». Она умела вдохновлять своим присутствием.

Толкуновой не были свойственны суета, нервозность. Валюша была всегда фантастически спокойна. О таких людях говорят «спокоен, как удав». Не помню ни одного случая, чтобы она возмутилась и повысила голос, крикнула. Разумеется, у нее, как у любого живого человека, случались расстройства и раздражение, особенно из-за накладок со звуком в театре, но она выражала такого рода эмоции по-своему. Если что-то было не по ней, глаза леденели, и, хотя говорить она продолжала все так же спокойно, голос делался стальным. Валя могла вежливо, но остро «отбрить» так, что мороз пробирал. Слава богу, между нами не случалось конфликтов, и напряженности в отношениях никогда не было.

С чем у Толкуновой были сложности, так это с чувством времени. Валюша, как я уже говорил, была на редкость спокойна и даже несколько беспечна в своем отношении ко времени, никуда не торопилась, не любила спешку, поэтому частенько опаздывала. Теперь, думая о ее удивительной размеренности, я могу предположить, что, зная о своей болезни еще тогда, пятнадцать лет назад, она сознательно избрала неторопливый подход к жизни.

Однажды мы с Валей поехали на двадцатидневные «сольники» в Израиль. Поселили нас в Нетании и оттуда возили на выступления в другие города. Дорога, как правило, занимала около часа, а приезжать мы должны были, разумеется, с запасом времени на подготовку. Я был особо заинтересован прибыть на место пораньше хотя бы минут на сорок, поскольку именно я открывал концерт и ровно час выступал под аккомпанемент гитары, после чего приглашал на сцену Валю. Мы пели дуэтом, потом я уходил, она работала сольное отделение, и в финальной части концерта мы снова пели дуэтом.

Мне было необходимо прийти в себя до начала концерта, настроить гитару, выпить чашку чая – одним словом, адаптироваться после автомобильной тряски и настроиться на нужную волну. По этой причине я больше всех радел за пунктуальность. В один прекрасный день Валя опоздала на час. Я извелся в ожидании, прекрасно понимая, что мы приедем впритык и мне придется чуть ли не бегом нестись на сцену, чтобы не опоздать к началу выступления. Вдобавок ко всему зарубежная публика капризна и далеко не так терпелива, как наша, и, если бы мы опоздали на пятнадцать минут, зрители могли встать и уйти, а нас ожидала бы неустойка и конфликт с организаторами. И вот наконец появилась Толкунова. Я накинулся на нее: «Валя, где тебя носило!», а она отвечает: «Лёнь, ты знаешь, я сейчас гуляла на площади и увидела мужичка с гармошкой. Он меня узнал, и мы разговорились. Он мне всю свою жизнь рассказал!» У меня глаза на лоб полезли от такого откровения: «Валя, да ты понимаешь, что мы на концерт опаздываем? Какой еще мужичок, какая гармошка?! Неужели ты не могла ему объяснить, что спешишь на собственное выступление, что тебя публика ждет?» Она отвечает: «Мне было неловко. Он ведь жизнь свою рассказывал, как же я могла его прервать на полуслове?» Я опешил, просто не знал, как реагировать. По-человечески можно ее понять – человек изливал ей душу. Но и работа ведь не ждет. Я надулся, сел на заднее сиденье и умолк. Она, как ни в чем не бывало, комментировала пейзаж за окном: «Посмотри, какие коровки! Ой, бедуины пошли! Как интересно!» – одним словом, пыталась расшевелить меня вопросами и замечаниями. Я был сердит, обижен и отвечал односложно: «да» или «нет».

Приезжаем на концертную площадку, до начала остается пять минут. Я встал за кулисы и разыгрываюсь. Вижу, Валя с другой стороны кулис меня высматривает. Подошла и так по-детски, игриво тычет пальцем в бок: «Ну, не сердись на меня, слышишь? Не сердись!» Я, продолжая дуться, отвечаю: «Что «не сердись»? Даже отдышаться не успел, гитару толком не настроил…», а она: «Все равно не сердись. Я больше не буду». Тут я, конечно, сразу оттаял. Валя предложила: «Завтра у нас день свободен, давай небольшое застолье организуем. Посидим, поболтаем». Я: «Договорились. Во сколько?» Валя: «В два часа». Я: «Хорошо, только не опаздывай». Валя: «В два буду как штык!»

На следующий день я накрыл стол, красиво разложил фрукты, приборы, подготовил все необходимое для комфортных посиделок. Толкунова явилась в три… Вот такое фантастическое чувство времени было у нашей Валюши.

Помню еще один эпизод. Юра Гарин, живший в Израиле, как-то раз пригласил нас в гости, поужинать перед концертом. На сей раз Валя опоздала почти на два часа. Мы примчались к нему, как сумасшедшие, за десять минут все съели, быстро поговорили, и пришлось даже брать такси, чтобы успеть вовремя обратно. Где она ходила все это время, так и осталось загадкой.

По той же причине мы чуть не опоздали на самолет из Екатеринбурга в Москву, засидевшись на банкете. Толкунова повторяла: «Да успеем, Лёня, успеем». К моменту нашего приезда в аэропорт регистрация на рейс уже закончилась. С билетами в то время было очень трудно, желающих улететь хватало, и наши билеты мгновенно продали. С горем пополам уговорили посадить нас на откидные места, предназначенные для стюардесс, сразу за кабиной летчика. Мы весь полет смеялись, болтали обо всем на свете, и это был единственный раз, когда она, посерьезнев на глазах, сказала: «Уделяй больше времени своему сыну, если не хочешь его упустить». Я понимал, что фраза сказана не просто так. Сложности с сыном Колей мучили ее всю жизнь, но оставить работу она не могла, тем более что обеспечение всей семьи зависело от нее одной.

Валя принципиально не читала газет, не смотрела телевизор. Все силы отдавались работе. Оказавшись на природе, она подолгу стояла, подняв руки к небу, будто впитывая энергию солнца. Порой складывалось впечатление, что она отрешена от всего мирского. Глобальные новости, такие, как, например, землетрясение в Индонезии, проходили мимо нее. Возможно, она была по-своему права, не зная о мировых катастрофах и не следя за текущими новостями, – ведь средства массовой информации не способствуют хорошему настроению; но я не мог подчас не удивляться тому, что она не в курсе событий, обсуждаемых повсюду. Как-то в Перми, где у нас с ней одновременно проходили не зависящие друг от друга концерты, мы ужинали в отеле и беседовали. Я говорю: «Покойный Андрей Павлович Петров рассказывал…», а она изумленно так вскинула брови: «Как покойный? Когда он скончался?» – «Да уже полгода назад, разве ты не знала?»

Толкунова светилась неизменным оптимизмом. Разговаривая с ней в декабре 2009 г., я спросил: «Как дела?» – «Нормально». – «Правда, нормально?» – «Да, а что такое?» – «Да как тебе сказать… В газетах пишут всякое». – «Кого ты слушаешь?! Все прекрасно». Мы договорились записать дуэт. Потом она пропала недели на две. Ближе к концу декабря я позвонил еще раз: «Ну, что с нашим дуэтом? Я располагаю временем, а у тебя какие планы? Что с графиком?» – «Лёнь, у меня все дни заняты». – «Валя, ну куда ты рвешься? Разве можно так?» – «Надо работать, Лёня. Надо работать. Вероятно, у меня получится тридцатого декабря. Я выясню на студии». – «Хорошо, договорились. Не стану тебя тревожить, позвони сама, как освободишься».

Какое-то время от нее не было известий, и я стал снова ей звонить, но она не подходила к телефону, и по странному стечению обстоятельств с Алексеем, ее директором, тоже не получилось выйти на связь. Я выяснил, что Валя находится в больнице, но ехать к ней не решился, точно зная, что она не будет рада, если ее увидят ослабшей, беззащитной. К тому времени я уже был в курсе ее первой операции и совершенно искренне полагал, что на этот раз она вновь победила болезнь. Несмотря на то что в прессе сильно нагнетали обстановку, я не сомневался в Валином выздоровлении и был шокирован известием о ее смерти так же сильно, как и все остальные.

Сразу пришло понимание, почему она так много работала, почему старалась не спешить… Мы были фактически ровесниками, и казалось нелепым, что этой красивой, статной женщины с нежным голосом больше нет, а я продолжаю жить, полный сил… Жаль, что никто из знавших о первой операции не повлиял на нее, не убедил сократить гастрольный график. Даже для здорового человека такие перегрузки, какие были у нее, не проходят даром. Валя гастролировала беспрерывно. Не успев прилететь из одного города, она в тот же день или на следующий садилась в машину, автобус, на поезд и снова ехала выступать. Теперь нет смысла строить догадки и предположения, для чего Валя так себя изматывала: с одной стороны, хотела как можно больше успеть, как можно больше тепла отдать людям. С другой стороны, существует теория, что можно победить страшную болезнь положительными эмоциями, постоянно находясь при любимом деле.

Вспомнились наши последние совместные гастроли в Израиле. Она не хотела ехать – в новостях шли репортажи о военных действиях, стрельбе. На афишах было заявлено: «Толкунова. Серебренников», но первые три дня я выступал один. Приходилось начинать концерты с извинений перед публикой. Слава богу, никто не ушел ни с одного концерта, но объяснения давались трудно: «Вы должны понять, нам в Москве наговорили страшные вещи. Она – мать и дочь, за нее переживают близкие люди, отговаривают ехать. Прошу вас отнестись с пониманием». В итоге Толкунова все же прилетела, мы отработали оставшиеся концерты, и она решила остаться, чтобы посетить святые места и немного пожить в обители. Тогда я впервые осознал, что именно вера определяет ее взгляды, поступки, мысли, но сокровенные вопросы такого порядка мы никогда не обсуждали.

Особо ценным свойством наших взаимоотношений с Валюшей было то, что мы не лезли друг другу в душу. Я никогда не задавал вопросов личного характера, не любопытствовал об отношениях с сыном, братом и близкими. Одно время ее сопровождал повсюду солидный, очень интересный мужчина. Разумеется, я понимал, что между ними особые отношения; отметил, насколько интеллигентно он держится, как безупречно, галантно относится к Вале. Тем не менее мне и в голову не пришло спросить напрямую, какое место он занимает в ее жизни. Я не считал себя вправе вмешиваться в области, меня не касающиеся. Она тоже не расспрашивала меня о частном. Валина тонкость и внутренняя культура – хороший пример для тех, кто полагает, что годы знакомства и работы бок о бок дают право на бестактные вопросы.

Валюша носила внутри глубокую печаль, несмотря на оптимизм, готовность смеяться и шутить, несмотря на особое, тонкое понимание жизни. Находясь с ней рядом на протяжении многих лет совместной работы, я не мог этого не почувствовать. Женское сердце, должно быть, грустило…

Валя великолепно водила автомобиль. Можно сказать, лихо гоняла. Как-то раз по пути на студию она озабоченно прислушивалась к звукам двигателя и с огорчением заметила: «Завтра на сервис придется ехать». Я спросил: «Зачем самой ехать? Разве больше некому это сделать?» Она, смеясь, ответила: «Я сама себе и баба, и мужик». Мне вспомнились слова из песни: «И вот приходится быть сильной, когда так хочется быть слабой». Полагаю, тянуть все на себе, одной, не имея возможности переложить хотя бы малую часть на близкого человека, – очень тяжело.

Толкунова была удивительно интересной личностью. Иногда в гастрольных поездках за три дня устаешь от нового человека, а с ней за все пятнадцать лет я ни разу не испытал пресыщения. Мы постоянно беседовали о чем-то новом, и даже если возвращались к старым темам, то рассматривали их под новым углом. Валюша не давила своим присутствием (большая редкость в компании коллег), заражала жизнелюбием, создавала уют и комфорт для окружающих. Уверен, ей бы не хотелось, чтобы о ней говорили в минорных тонах сейчас, после ее смерти.

Публика обожала ее за удивительный, ровный свет, который она дарила людям. Неоднократно я наблюдал, как зрители, подходившие после концерта поблагодарить, обращались к ней: «Валюша, Валечка», а не по имени-отчеству. Она входила своими песнями в дома и сердца, в русские семьи, и особая исполнительская манера, выделявшая ее из всех, согревала сердца людей по всей стране.

Я долго думал и не мог найти определение жанру, в котором она работала, но потом понял: имя ему – Валентина Толкунова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.