Граждане Тулузы

Граждане Тулузы

Мы спешим, как говорится, в ногу с временем. Вчера, накануне отлета, перевели часы назад в связи с отменой летнего времени, сегодня в аэропорту Парижа ещё назад – по-парижски.

В Тулузу мы прибыли к концу дня. Уже в коридоре, только что покинув самолёт, мы видели, как на лётное поле садились диковинные самолеты – мы прилетели в разгар авиационного праздника.

Автобус выруливал среди сонма припаркованных машин, а мы всё видели, как садились самолеты, как из чрева пролетающих машин высыпались фигурки и небо аэродрома расцвечивалось пятнами нарядных лепестков. Далеко не все парашюты выглядели зонтиками, одни походили на змеев, на многоэтажные этажерки или не походили ни на что. На зданиях, окружавших аэродром, стояли люди, кричали, махали, а мы ехали, постепенно набирая скорость, и, наконец, приехали в гостиницу у вокзала – «Новый Орлеан».

Пока мы разбирали ключи с огромными блюдцами – брелками, на нас со стены строго смотрела Орлеанская дева. Мы поднимались на второй этаж по винтовой лестнице, где стоял настоящий тяжелый якорь, о который можно было расшибиться в темноте.

Гостиница изнутри напоминала старинный заросший пароход, вывернутый наизнанку, отчего мостики многоэтажных палуб оказались внутри, окружая патио второго этажа. С этажей свисали гирляндами растения, и, казалось, пароход, брошенный в джунглях, уже красиво зарос, как бывает в кино. Пассажиры верхних этажей видели обитателей нижних палуб, и это делало гостиницу похожей на галереи итальянцев или грузинский двор. Было слышно и видно и можно было переброситься словом и посмотреть, сидит ли кто-нибудь внизу за столом. Знакомились с комнатами, из которых некоторые оказались в запущенном состоянии; в гостинице шел ремонт. И эти «предремонтные» комнаты были обставлены древней мебелью, трогать которую было опасно. Были здесь и глухие номера с окном, выходящим лишь на внутреннюю палубу, и это так не вязалось с обычным французским комфортом. Постепенно всё утряслось.

Мне досталась уютная маленькая угловая. От неё перед этим отказалась руководитель нашей делегации медпатронесса Ада Ровгатовна. Её, по-видимому, не устроил уютный закуток, так как там вряд ли можно было бы собрать совещание. А мне моя комнатка нравилась. Окно выводило на разновысокие крыши гостиничного двора, не того ремонтного, куда сваливался строительный мусор, а другого, чистого, и ступеньки разновысоких крыш украшали вид из окна. На окошке, как водится, были жалюзи. Основную площадь комнаты по-прежнему занимала широкая кровать, а ванная была розовой, с огромным зеркалом.

В эти дни в Тулузе заканчивался какой-то форум социалистической партии, и внизу, около портье, рядом с доской с ключами, где стоял непонятно как втиснувшийся стол с креслами по бокам, пожилые женщины – партийные функционерки – постоянно оживленно разговаривали и доброжелательно улыбались, при нашем появлении прерывая разговор.

Мы работали на этот раз в здании КНЕСа, в помещении его КИСа, в его «предбаннике», в двух больших продуваемых комнатах, разгороженных временными перегородками. Первой прямо у окна располагалась аппаратура «ЭРА». Как и всё во Франции, её конструкция казалась нам избыточной. Мы пытались улучшить эту «суетливую» конструкцию, в которой много, нам казалось, от путешествующей дамы, когда она из дорожной сумки достает кошелек, из кошелька ключ и отпирает чемодан. Нам к тому же стало казаться, что для французов это не дело, а какая-то деловая игра.

– Для чего, – спрашивал я, – будут использованы эти достижения? Ведь усилия при осуществлении проекта – велики и хотелось иметь реальный полезный выход: например, работающую антенну.

Но на эти вопросы я получал уклончивые ответы. Впрочем, спрашивать было некогда. Была работа и работа. И к тому же, пожалуй, был очередной деловой пик. Это было заметно и по косвенным признакам. Никогда вместе с нами не работало так много переводчиков. Среди них и технически подкованный и доброжелательный Мишель Шереметьев, и красивая большеротая Элен, тоже русская по происхождению, но с фамилией Рунге. Она точно сошла к нам на встречу с рекламного плаката. И грузноватая Варвара, имевшая корни в России, иногда она отличалась тяжелым недобрым взглядом, но к нам она относилась на редкость хорошо. Конечно, нехорошо так говорить о женщине, но здесь ведь говорится об объективном впечатлении. Варвара порой мне напоминала хищника, который смотрит незаинтересованно, но горе тому, кто поверив, зазевается. Хотя по делу совсем наоборот, она старалась всем помочь, подсказать и делала это бескорыстно и ненавязчиво. Невысокая, подвижная Мари-Жан, гибкая, как обезьянка, была генералом для переводчиков; задумчиво-сдержанная Шанталь; Сессиль с вечными приключениями: то ей мешает прибыть забастовка, то она в гипсе со сломанной ногой. Паскаль – француженка с гуманитарным уклоном. Вообще, если их разделить, как в спорте, по весовым категориям, то переводчицы-француженки составляли бы легкий и наилегчайший вес, а переводчицы из эмигранток – средний и тяжёлый. Они переводили нам на все лады, из всех углов нашей рабочей комнаты (словно чириканье в лесу) непрерывно слышалась попеременная русско-французская речь.

Работа была напряженной и отнимала силы и нервы, и все же, когда мы возвращались домой, нас тянуло на дежурный маршрут. Нередко мы покидали автобус по дороге и выходили на шумную в эти недолгие часы Эльзас-Лорен. Затем несколько часов спустя, когда закроются магазины, улица сделается абсолютно безлюдной, и только группки вызывающего вида подростков будут шататься по безлюдным тротуарам, а приличная публика будет на бульварах и площадях, у столиков кафе, в сквериках, на людных перекрестках.

Постепенно смещаемся к истоку Эльзас-Лорен. Наибольшее скопление народа у автобусной остановки, у скверика с донжоном Капитоля. Здесь – табло электронной информации, здесь памятник Жоресу – выходцу из этих мест. В небольшом скверике бьют фонтаны, и вода течет речушкой через сквер, деревенский мостик с вечными деревянными бревнышками и слегами, вылитыми из бетона с сучками и корой. Газоны изогнуты, и на них среди зеленой травы различные цветовые пятна. Здесь приятно присесть, задуматься, отдохнуть.

Там, где центральная Эльзас-Лорен упиралась в многоэтажный универмаг «Лафайет», а по левую руку находится влекущий меня огородно-садово-цветочный магазин, небольшим поворотом наш путь выходил на Страсбургский бульвар. От него начиналась улица Баяр. Она шла к вокзалу и вечно была оживлена. По утрам с вокзала спешили к центру города студенты и служащие, к концу дня по ней совершался обратный ток. И на ней в последнем ее звене, где к ней примыкали зловещие полупустые кварталы с развлекательными заведениями, голыми кафе, где дежурили женщины легкого поведения, и одна – постоянная, в юбке минимальной длины, – всегда стояла с красивым маленьким пудельком. В этой части Баяр активно попрошайничали панки. Молодые, нелепо подстриженные парни подпирали спинами железную плоскость – жалюзи какого-то склада, рядом с ними литровые бутылки вина. По тротуару текли вино и моча, и кто-то из них прилипчато приставал к прохожим и попрошайничал, и редко они не околачивались здесь. Парни просили настойчиво, но отличались от бритоголовых, что встречались в центре или на узких улочках старой части города, у этих не было колец с шипами и вызывающей татуировки. Бритоголовые называли себя «санитарами города» и боролись, по их словам, и с торговцами наркотиков, с панками, красными евреями, арабами, неграми. Иногда по стране прокатывались волны насилия и их, как правило, невозможно было предвидеть и предсказать.

Рано утром мы покидали гостиницу и совершали утренний круг по улицам города. А когда просыпали или в непогоду, то, проснувшись, включали телевизор. Даже ночью его экран не пустовал, и по дежурному каналу повторялись новости.

Семь утра. По второму каналу смотрю последние известия. Диктор телевидения по-приятельски, но не фамильярно, здоровается с телезрителями, и идут видеосюжеты. Первым в выпуске в Кремле М.С. Горбачев; авианосцы в Персидском заливе, авиационная катастрофа, партизаны идут с оружием. Странно смотреть как бы всё наоборот: представители по-нашему миролюбивых сил с оружием и показывают убитых ими мирных людей. Как и фильмы, где русский разведчик безжалостен и жесток, и это в конце концов ведёт к взгляду «Ох уже эти русские», с которым и нам пришлось сталкиваться. Но об этом позже, а теперь, как всегда в конце последних известий, сообщение о погоде. Утренние новости вообще сообщаются непринужденно, но особенно – сообщения о погоде. У карты Франции красивая молодая женщина. На карте видно, где черные тучи и дождь, сверкают молнии или оранжевое, в форме ромашки, солнце. Женщина предрекает погоду, словно делать ей это очень весело, и ведущий подыгрывает ей. В Париже дождь, а рядом с Тулузой на карте солнце, и температура + 20°, и женщина смеется то ли над погодой, то ли над прогнозом, и ведет себя так славно, что, если даже и ошибётся, мы простим её. Погода будет сообщаться и в 7.30 и в 8.00, а теперь в 7.10 – гимнастика.

Красивая Ж. Мозон в спортивной блузе и джинсах поет и делает «спортивные движения», а в основном принимает разнообразные позы на фоне чудесной природы. Она похожа на молодую Далиду, красиво движется, и легкий ветерок треплет ей волосы.

Пора завтракать. С «корабельного мостика» бросаешь взгляд на накрытый на втором этаже стол, спускаешься, и вежливая горничная приносит или кофе нуар (я поначалу, оговорившись, попросил вместо нуар суар, вместо черного вечерний кофе, чем озадачил немало горничную), или чай в кружечке с крышкой, апельсиновый сок, а также джемы, масло, неизменную булочку круассан и румяные куски батона – словом, обычный набор.

Тут же, на столике, запечатанные утренние газеты, и специалистымедики, из тех, что побойчей, разрывают их изящные обертки и листают многостраничные газеты за кофе. Я же не решился ни разу: уж больно красиво они запечатаны, да и что поймёшь с нашим знанием языка. Всё то, что сумеешь вычитать, известно из телевидения: 1 октября по всей Франции забастовки в защиту занятости; в парижском пригороде Булонь-Бийанкур на заводе «Рено» увольняют коммунистов и активистов ВКТ. В знак протеста по большим бульварам от площади Данвер-Рошеро до Восточного вокзала десятки тысяч протестантов вновь образовали живое кольцо. Правительство поощряет режим Претории. В Париже министр иностранных дел ЮАР Р. Бота встретился с Ж. Шираком.

В пятницу в автобусе переводчица Елена сказала, что тулузское радио известило слушателей о предстоящем посещении выставки СИТЕФ советской делегацией. Делегация это – мы. Работа не прерывается.

Перед обедом мы в узком составе отправляемся на выставку. Символом её выбрано волевое целеустремленное женское лицо, а его продолжением светящиеся контуры, схемы, провода – совмещение таинственного и электронно-воплощенного.

Машины, флаги. Нас проводят через служебный вход. Заместитель директора выставки мсье Иванофф объясняет, как расположена экспозиция в огромных растянувшихся и соединенных друг с другом зданиях. Он говорит: «Если потеряетесь, то путеводной нитью будет для вас красная ковровая дорожка. Найдите ее».

Вчера к тридцатилетию первого спутника французское телевидение показало вехи развития советской космонавтики. Теперь мы знакомимся с западной технологией. На стендах «Аэроспасиаль» макеты самолетов и раскаленный при спуске в атмосфере «Гермес», ракеты, ракеты, а вот и сам «Гермес». По лестнице в кабину поднимаются посетители. Сначала идут по расписанию только делегации, и мы недолго ждем. Затем французское телевидение просит представителя Главкосмоса Богомолова продемонстрировать осмотр «Гермеса» для телевидения, вместе с ним телевидение интересуется Адой Ровгатовной и космонавтом Олегом Атьковым.

Вечером мы все идем на приём в мэрию. Пересекаем площадь Капитоля. Входим в центральный вход, где во внутреннем дворе Генриха IV плита с золотыми буквами извещает, что здесь в 1632 году казнен герцог Монморанси.

Поднимаемся в длинный зал, украшенный картинами. Здесь собирается публика. Наконец, нас впускают в красивый зал великих людей, где на стенах скульптуры выдающихся деятелей Франции, рядом с ними обнаженные женские фигуры, которые выражают восхищение и ласкают их, расписные стены и потолки. В центре зала мэр города Тулузы и президент региона Южных Пиренеев Доминик Боди говорит слова приветствия представителям советской космонавтики, представители общественности – организаторы и участники выставки СИТЕФ аплодируют его словам.

– Среди нас присутствуют выдающиеся представители советской космонавтики, – говорит Боди. – Мы награждаем их памятными медалями.

Кто же это? Оказывается, всё те же – Богомолов, Котовская и Олег Атьков. Не забыто и то, что до тех пор самая длительная космическая экспедиция трех землян Кизима, Соловьева и Атькова, состоявшаяся три года назад, теперь превышена.

Очень приятно курят фимиам французы. И, послушав их, хочется поверить, что именно эти «три богатыря – создали, внесли и развили»: бывший министерский работник, начальник отдела Главкосмоса, а теперь глава нашей делегации Евгений Богомолов, врач-космонавт Олег Атьков и руководитель медгруппы Ада Котовская.

Буферный Главкосмос, пожалуй, можно сравнить с чистеньким заводоуправлением, недавно воздвигнутым над рудником космического труда. Там в глубине – подземка, а над ней в чистом и светлом здании подсчитывается выручка. Если в начале проекта Главкосмосом ещё изображалась какая-то деятельность, то в конце, перевалив работу на нас, его чиновники превратились в кенгуру, совершавшие прыжки за границу и обратно.

У меня нет предубеждения к врачам. (Русские и французские врачи всегда были примером смелости и самопожертвования.) К тому же врач-космонавт – носитель особых свойств. Что же касается Атькова: все знали, что он протеже Чазова – главы тогдашнего придворного 4-го управления Минздрава. В полете днём он, как правило, спал. Ночами, должно быть, не спалось, а днём отсыпался, но экипаж заботливо его опекал. Третьей «выдающейся» была Ада Ровгатовна.

– Не назовите ее Адой Рогатовной, – предупреждали новичков.

Ада для нас – персонаж юмористический. В её биографии обязательно присутствует исторический элемент о том, как молодая в те времена Адочка вместе с Главным конструктором С.П. Королёвым (можно и просто СП) отправляла в космос первых собачек. Теперь она уважаемая медпатронесса, «крёстная мать» зарубежных медикобиологических проблем. Чаще мы видим её в единоборстве с французской стороной за каждый день зарубежного присутствия с её основополагающими экспериментами вроде взятия мочи. Можно полюбоваться со стороны, как она бьет крыльями и заслоняет собой коллектив. Рядом в творческом порыве её сотрудники. Чуть запахло измерением и подключается специализированный институт, и новые доктора наук вступают в борьбу за зарубежное присутствие.

В поездках Ада Ровгатовна (точно в пьесах А.Н. Островского) окружена застарелыми девушками-приживалками. Отбросим уничтожающие её оценки из конкурирующих женских уст, как крайние, доверим суждение о компетентности её квалификационным комиссиям. Ведь главная польза её и образ выявляются не в том, а когда она с шаблоном ноги и листочком с размерами домашних в руках обходит супермаркет «Корфюр»: подходит, отходит, снимает и надевает очки, в этом она вся – заботливая бабушка.

Ну, ладно, вручили медали, выступили в ответ, и все подходят к столам и пьют шампанское.

После этого нас везут очень далеко. На берег красивого озера. Считалось, что прием в мэрии закончится раньше и мы полюбуемся видом озера, но теперь темно, и приходится верить на слово. Мы проходим в старинный дом, где все настоящее от старины. Здесь лежат пожелтевшие журналы, стоит деревянная прялка. Все шкафы и комоды – старинные, и кажется, что откроешь дверцу, и она отвалится. Перед ужином предлагается сухое вино со смородиной, аперитив под названием «Кир», а когда мы возвращаемся, то удивляем французов тем, что во втором часу ночи в автобусе продолжаем говорить о работе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.