Проблемы с публикацией
Проблемы с публикацией
В ноябре 1920 года из украинского города Могилёва-Подольского в Москву приехал молодой большевик Борис Бажанов (тот, что в минувшем году вступил в партию) и сразу поступил на химический факультет Московского Высшего Технического Училища. Потом он написал:
«В Высшем Техническом была, конечно, местная партийная ячейка. Жила она очень слабой партийной жизнью. Партия считала, что в стране огромный недостаток верных технических специалистов, и наше дело – партийных студентов – прежде всего, учиться, что мы и делали».
О поэте Владимире Маяковском студент Бажанов наверняка что-то слышал и десять лет спустя написал о нём в своих воспоминаниях:
«Маяковского первого периода, дореволюционного и футуристского, я, конечно, не знал… Судя по его стихотворениям этого, дореволюционного, периода он во всяком случае был на правильном пути, чтобы стать профессиональным революционером и настоящим большевиком. Он писал, что его очень занимал вопрос:
"… как без труда и хитрости
карман ближнему вывернуть и вытрясти".
Точно так же у него уже сформулировано было нормальное для профессионального революционера отношение к труду:
"А когда мне говорят о труде, и ещё, и ещё,
словно хрен натирают на заржавленной тёрке,
я отвечаю, ласково взяв за плечо:
а вы прикупаете к пятёрке?"»
Мнение какого-то студента (да ещё технического училища) поэта Маяковского, конечно же, не интересовало. Ведь той же осенью, по совету самой Надежды Константиновны Крупской (!), клубный отдел Наркомпроса предложил рабочему клубу Хамовнического района Москвы поставить «Мистерию-буфф» силами рабочих. Собрались заинтересованные люди. Маяковский прочёл пьесу, начали строить планы. Но они не осуществились. В «Хронике жизни и деятельности Маяковского» дано такое объяснение:
«Постановка эта не была осуществлена вследствие тяжёлых условий работы в самом клубе (клуб не отапливался) и, может быть, ещё потому, что "Мистерия-буфф " в это время была уже включена в репертуар Театра РСФСР Первого».
Этот театр, которому предоставили здание в доме № 20 по Большой Садовой улице, был, как мы помним, организован Всеволодом Мейерхольдом, ставшим заведующим театральным отделом Наркомпроса.
В ту пору Маяковский в Наркомпрос заглядывал часто. Об одном таком посещении оставил воспоминания Виктор Шкловский, рассказавший о том, как он и Маяковский попали на лекцию известного литературоведа Михаила Осиповича Гершензона, который в 1917 году был одним из организаторов Всероссийского союза писателей и первым его председателем. Гершензону был тогда 51 год:
«Зашли в ЛИТО – Литературный отдел. Комната, в которой много столов. В комнате читает старик на тему „Мечта и мысль Тургенева“.
Его зовут Гершензон, он уже седой, понимает искусство, но всё хочет пролезть в него, как сквозь дверь, и жить за ним, как жила Алиса в Зазеркалье.
Все были в шапках. Мы сели на столах сзади, потом начали задирать Гершензона, говорили о том, что нельзя перепрыгивать через лошадь, когда хочешь сесть в седло, что искусство в самом произведении, а не за произведением.
Гершензон спросил Маяковского: «А почему вы так говорите? Я вас не знаю».
Он ответил:
– В таком случае вы не знаете русской литературы: я – Маяковский.
Поговорили, ушли. На улице Маяковский говорит: «Зачем мы его обижали?..»
Я потом узнал, что Гершензон вернулся домой весёлым и довольным: ему очень понравился Маяковский и весь разговор, который был про искусство».
Обижать других комфуты не стеснялись. Но когда кто-то выступал против них, они тут же начинали сильно возмущаться. Так, 20 октября Маяковский написал письмо в коллегию Государственного издательства. Копию письма направил в Литературный отдел (ЛИТО) Наркомпроса:
«Товарищи!
Полгода тому назад мною была сдана в ЛИТО книга "150 000 000"…
Товарищи! Если эта книга с вашей точки зрения непонятна и ненужна, верните мне её.
Если она нужна, искорените саботаж, иначе, чем объяснить её непечатание, когда книжная макулатура, издаваемая спекулянтами, умудряется выходить в свет в две недели.
Владимир Маяковский».
Однако поэму по-прежнему печатать не торопились.
В это время в Петрограде поэт Николай Гумилёв получал паёк от Балтфлота и поэтому часто выступал перед матросами. Кто-то из них однажды спросил его, что нужно для того, чтобы писать хорошие стихи. Гумилёв ответил: вино и женщины. Ещё, возможно, он прочёл свои стихи. К примеру, «Правый путь»:
«В муках и пытках рождается слово,
Робкое, тихо проходит по жизни.
Странник – оно, из ковша золотого
Пьющий остатки на варварской тризне».
Может быть, было прочитано четверостишие из «Ольги»:
«Вижу череп с брагой хмельною,
Бычьи розовые хребты,
И валькирией надо мною,
Ольга, Ольга, кружишь ты».
Мог прозвучать фрагмент из «Я и вы»:
«Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам —
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам».
Но что бы ни читал тогда Гумилёв, как бы он ни объяснял, что нужно сделать, чтобы стихи получались хорошими, вскоре балтфлотовского пайка его лишили.
А в Риге в тот момент должны были начаться переговоры о завершении противостояния в Белоруссии войск Польши и Красной армии. В качестве корреспондента петроградских и московских газет в столицу Латвии должна была поехать Лариса Рейснер. Но перед самым отъездом её вновь свалил жесточайший приступ тропической лихорадки. Лев Никулин вспоминал, что она…
«… с температурой выше 40 градусов, похожая на восковую статую, почти без сознания лежала на диване».
Но в Ригу Лариса всё же поехала, участвовала в переговорах сторон, а на последнем вечере (20 октября – после подписания мирного договора) ошарашила всех. Об этом она сама написала:
«Мы с командармом нашим Егоровым – он был военным экспертом на конференции – прошлись в мазурке, и какой эффект! Их дамы побледнели от злости, особенно эти пани, графини».
А Маяковский 5 ноября написал ещё два письма в ту же коллегию Госиздата («копия ЛИТО и А.В.Луначарскому») в связи с «издевательством над автором», которое, по его мнению, совершало издательство, по-прежнему не спешившее издавать его поэму Поэт, в частности, заявлял:
«На писание этой книги мною потрачено полтора года. Я отказался от наживы путём продажи этой книги частному издателю, я отказался от авторства, пуская её и без фамилии, и, получив единогласное утверждение ЛИТО, что эта книга исключительна и агитационна, вправе требовать от вас внимательного отношения к книге.
Я не проситель в русской литературе, а скорее её благотворитель. (Ведь культивируемый вами и издаваемый пролеткульт потеет, переписывая от руки «150 000 000».) Ив конце концов мне наплевать, пусть книга появляется не в подлиннике, а плагиатами. Но неужели среди вас никто не понимает, что это безобразие?
Категорически требую – верните книгу. Извиняюсь за резкость тона – вынужденная.
Влад. Маяковский».
Осип Брик, который наверняка знал, о чём на самом деле говорится в поэме «150 000 000», мог высказать Маяковскому свои соображения по поводу того, почему её не печатают. Ведь кто-то мог докопаться до её сути и понять, кто выведен в образе Вильсона. И тогда могли возникнуть весьма большие неприятности, по сравнению с которыми отказ печатать выглядел бы детской шалостью. То, что станет с подследственным автором, если за него возьмётся ВЧК, Осип Максимович мог рассказать (и, надо полагать, рассказывал) весьма красочно и с многочисленными примерами.
Маяковский задумался.
Но пока ему ничего не угрожало – 15 ноября 1920 года коллегия Наркомпроса на своём заседании жалобу поэта рассмотрела и приняла решение: «150 000 000» печатать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.