XVII КУЛИБИН И НИЖЕГОРОДЦЫ

XVII

КУЛИБИН И НИЖЕГОРОДЦЫ

а 33 года, которые провел Кулибин вне родного города, Нижний Новгород, еще больше оживился в торговом и промышленном отношении. Образовались большие рынки и в селах губернии. Мурашкино, Ворсма, Павлово, Балахна выросли в большие торговые пункты, питавшие и иноземную торговлю.

Отмечая рост города, следует всегда иметь в виду масштабы и темпы того века. Нижний в то время насчитывал всего 14 тысяч жителей и стоял по народонаселению после поволжских городов: Ярославля, Казани, Саратова, Астрахани. Даже такие глухие города, как Пенза, Тамбов, Калуга, Орел были многолюднее. Мешало его росту бездорожье — вековое несчастье России. Нижний окружен был дремучими лесами, непроходимыми болотами. Шоссейных и железных дорог еще не было. Мемуаристы того времени немало оставили жалоб на нижегородское проклятое бездорожье. Даже из Москвы кратким путем трудно было приехать в Нижний, делали большие объезды на Муром. Торговле и промышленности это мешало очень, но не смогло остановить их развития. Город рос и богател. Особенно следует отметить рост кулачества и буржуазии из крестьянства.

Семеновский считает, что Нижегородская губерния имела еще в XVIII веке 80 процентов оброчных крестьян, главным образом в крупных вотчинах. «Самым крупным вотчинником в то время здесь, как и в Ярославской губернии, был граф П. Б. Шереметьев, у которого в Нижегородской провинции было 11 994 души (в том числе села Павлово и Ворсма), вторым — грузинский царевич Георгий Вахтангович, имевший там же 8 760 душ (в том числе часть села Лысково), третье место занимала графиня В. П. Разумовская…у которой в арзамасской провинции было 6 271 душа. В этой местности уже тогда выделялись своею промышленной деятельностью села Павлово и Ворсма, торговлею — село Лысково; некоторые крестьяне уходили и в отхожие промыслы — одни для рыбной ловли на низовья Волги, другие в Оренбургский край для закупки некоторых продуктов, третьи рубили и сплавляли лес. Вследствие этого в некоторых селах крестьяне вовсе не занимались хлебопашеством». У некоторых крепостных крестьян Нижегородской губернии были свои мыловаренные и кожевенные заводы. В недрах феодально-крепостного строя росла и крепла буржуазия.

Вырос Нижний Новгород и в культурном отношении. Еще в последней четверти XVIII столетия проявилась литературная деятельность. Здесь переводили повести с немецкого, драмы Шекспира и Кальдерона с французского перевода; писались и печатались оригинальные сочинения. Из нижегородских переводчиков того времени известен протоиерей Савва Сергиевский, а из сочинителей — Яков Васильевич Орлов, издавший в 1799 году свои сочинения под названием: «Мое отдохновение для отдыху других». В то же время он занимался составлением «Памятника событий в церкви и отечестве» и «Всеобщего памятника». В этой же четверти XVIII столетия в Нижнем Новгороде образовался театр, сперва любителей, а потом и публичный.

Мещанство и буржуазия стали родниться с просвещением и полюбили театр. Долгорукий своими глазами видел в театре князя Маховского партер, заполненный «рядовичами и подьячими». «Говоря без излишества в критике, а справедливо, театр Нижегородский лучше многих таких же в России и при недостатке забав всякого рода, какой чувствуется вообще в городах наших губернских, очень весело иметь три раза в неделю случай съезжаться с людьми в это публичное место».

Все путешественники отмечали исключительную красоту города, если любоваться им издали, особенно с реки. Горы опоясаны живописными улицами, в оврагах буйно зеленела трава, над густой зеленью садов возвышались золотые маковки церквей. Кирпичный кремль в середине города, причудливо возвышавшийся своими стенами и башнями над этими чисто русскими постройками, придавал Нижнему Новгороду древнее своеобразие города-крепости. Но как только путник подъезжал к заставе города, сразу погружался в патриархальный быт. За заставой паслись коровы, козы, бродили табуны лошадей. У застав встречали его облака пыли, идущие от домов, подле которых трепали пеньку. Деревянные дома с палисадниками и крашеными наличниками, с лужами, с кучами мусора, с кухонными отбросами перед окнами являли вид средневековья.

Город остался таким же грязным и неблагоустроенным, каким его знал Кулибин, уезжая в Петербург.

Все те же широкие, в ухабах, грязные, немощеные улицы. Из нижней части города трудно было подняться в верхнюю. Губернатор Вяземский за пять лет до приезда Кулибина так отзывался об этом. «Единственное сообщение между верхним и нижним базаром, — писал он в своем указе думе, — спуск от Дмитровских ворот так крут, с другой стороны так скверно камнем устлан, а не вымощен, а все остальное без всякой мостовой, что во время весенних и осенних дождей и грязей, почитай, никакого средства на одной лошади обыкновенный легкий воз везти, не считая ломки сбруи, телег и тому подобное». На главной улице появились фонари, но они не зажигались, а, стоя посередине улицы, только мешали ходить и ездить. Жители, как и раньше, торговали, сучили канаты, ткали парусину, а на окраинах города пахали. Состав полиции увеличился. Суд «преобразовался», и преступления росли. Тягловые люди все еще бегством спасались от налогового бремени. Крепостных все еще пороли, преступникам вырывали ноздри. Староверы все еще скрывались в лесах от православных «учителей церкви».

«Улицы прямые, — писал П. Сумароков, — дома весьма обыкновенные, и нет, кроме церквей, ни одного примечательного здания. Мостовые дурные, пешеходки из крутых по полуаршину камней беспокойны, 341 фонарей расставлены нечасто, и если слово «просвещение» происходит от света, то здесь столица мудрости».

Но сама природа в соединении с постройками, хотя и невзрачными, радует путешественника: «Крепость господствует, как выше сказали, над великим пространством, и вид от стен ее усеян разнообразными великолепными предметами. При одной точке соединено, все, что роскошная природа произвести в состоянии и что прихотливое воображение представить себе может. Нельзя описать словами то обворажающее местоположение. По утесу протягивается на версту нижний базар с церквами, магазинами, гостиницами, и высокие горы влево с домами, садами на хребтах висят над головами. Тут потребности всякого рода, останавливаются проезжие, это особый город, совершенно противоположный унылому верхнему… Дворяне в городе ведут жизнь единообразную, не ездят без приглашения в гости, рассчитываются в визитах, редко принимают к себе и сидят по домам. Посему можно судить о скуке их в течение десяти месяцев. Забавы состоят в постоянном театре… в дворянском собрании, где часто бывает не более дюжины дам, в катаньях на масленице <и прогулках под качели в неделю пасхи».

Здания в городе по-прежнему были деревянные. Огонь был частым посетителем улиц. Огнетушительные средства, разумеется, отсутствовали. Единственная труба стояла в сарае никуда не годная, а у тележки, на которой возили бочку с водой, рассохлись колеса.

Не успел Кулибин обжиться в новом домике, как случился пожар.

Свидетелем этого пожара был поэт пушкинской поры Иван Михайлович Долгорукий, более известный, впрочем, современникам своими воспоминаниями. В 1813 году он как раз ездил в свое имение, в село Лопатищи Нижегородской губернии, и на обратном пути застрял в городе. Там он отдавал визиты знакомым и посещал театр Шаховского. 10 сентября, возвращаясь из театра, он оказался невольным свидетелем пожара кулибинского дома и описал его. Приводим это место полностью, как единственное в своем роде:

«Между многими обывателями, кои тогда всего лишились, потерпел важный убыток известный механик Кулибин. Дом его хотя стоял на холму, и до того казался безопасным, что я даже с шурином бился об заклад, что его должно отстоять и что он может не сгореть. Надлежало отломать одну старинную кругом дома галлерею и крыльцы, и он, конечно, бы уцелел. Но где никто ничего не делает, а всякий, руки поджавши, глядит на пожар, как на прозрачную картину в иллюминацию, как там не сгореть всему, что попадется под малейший жар огня? Не вздумано даже крышки смачивать, ни поливать стен, и в одну минуту дом Кулибина от зноя весь поднят на воздух. Мы оставили его еще на своем основании, но не успели доехать домой, как с ужасным треском полетел Кулибина бельведер. Дым густой обвился вокруг его, отовсюду и из середины руин поднялся пламенный столб, который меньше чем в полчаса обратил старинное сие жилище нескольких человеческих душ в пепельную площадь. Я пожалел об бедном механике, об участи вообще губернских городов в отношении к подобным случаям и заплатил шурину проигранный заклад, при-помня пословицу: «Спорь до слез, а об заклад не бейся». Я слышал, что в этот пожар Кулибин лишился многих своих моделей и инструментов. Невозвратная потеря! Домы можно заново построить, но подобные предметы часто теряются раз навсегда, и сии потери, по мере пользы, какой от художника ожидает публика, бывают несчастья общественные».

Весною 1813 года Кулибин предложил проект «поправления Нижегородского собора». Стена собора треснула, надо было ее реставрировать. Кулибин подал на имя настоятеля собора «отца протопопа» записку. В предложенных им способах «поправления» этого собора интересно то, что Кулибин, не имея теоретических сведений по строительному искусству, дал верное решение задачи и в области производства строительных работ (строительное искусство) и в области применения конструкций (строительная механика). Любопытно отметить, что больше всего беспокоила его мысль, как бы каменщики не погрешили против точности при выполнении его указаний. Поэтому Кулибин отказался от личного руководства ремонтными работами, предлагая заняться ими «господам архитекторам», имеющим на то специальное образование.

Его предложение подробно изложено в специальной записке о Нижегородском соборе.

Сохранился еще один архивный документ, который свидетельствует о занятиях Кулибина архитектурой — это его проект церкви в имении зятя — Попова. По проекту можно судить, что художественная часть выполнения (внешнее оформление) Кулибину не удалась. Гений его был, видимо, главным образом направлен в сторону чистой механики. И там, где требуется приложить ее законы, он может поразить специалистов даже нашего времени глубиной и рациональностью проработки всех деталей предлагаемых конструкций, — деталей, представляющих нередко большую тонкость в области особой специальности, как, например, высекание. «…таким образом подпереть угол собора, высекая на нем и возле него по обе стороны на стенках молотковым остряком уступцы, по пропорции ширины, находящихся в контрфорсе кирпичей…»

За несколько месяцев до смерти Кулибин пробует изобрести дорожную карету, приводимую в движение самим ездоком или специальным человеком. Было два варианта. Один основывался на применении механического двигателя. Ясно, куда влекла его мысль — к изобретению самодвижимого экипажа. Разысканы такие материалы, из которых мы узнаем о новом круге интересов и деятельности Кулибина: о конструировании им в Нижнем Новгороде механических музыкальных инструментов («часов с музыкой»), а также и прямоугольных фортепьяно.

Фортепьяно он изучил у зятя А. И. Попова в селе Карповке.

«Не являясь профессионалом в области изготовления музыкальных инструментов, Кулибин- владел тем не менее суммой знаний, необходимых для конструирования и постройки фортепьяно. И в этой области он проявил себя не только талантливым конструктором, но и технологом, предложив даже заменить некоторые детали фортепьяно деталями своей конструкции. В частности, большой интерес представляют его соображения об изготовлении фортепьянной клавиатуры из целого куска дерева».

Надо думать, у него была в городе практика по ремонту музыкальных инструментов. Сам он выучился играть на фортепьяно и на гуслях.

В городе народ трудился, дворяне веселились. Праздничные забавы народа были стары и неприхотливы: катались на лодках по реке с балалайками, устраивали кулачные бои в слободах, петушиные бои за городом. Нижегородская знать забавлялась иначе. Аристократ из прибалтийских немцев Ребиндер устраивал богатые пиры, имел свою капеллу, появлялся на улицах в каретах с выездными лакеями. Откупщик полковник Мартынов (в честь его потом называлась одна улица Мартыновской), отец убийцы Лермонтова, разводил стаи собачек и услаждался устройством висячих террас в своем огромном парке. Знатные барыни целыми днями проводили в болтовне с приживалками-француженками, убежавшими от революции и Наполеона. Они застряли здесь в качестве гувернанток, камеристок, модисток. Виднейшие московские аристократы, найдя в Нижнем тихое пристанище, проводили время с отменным приятством. Играли в банк, пели, болтали, читали, сочиняли стихи, музицировали, секли дворовых, опять пели и пили и уезжали на театральные представления с высеченной прислугой. На Печерской улице при чадящих лампах смотрели спектакли в крепостном театре Шаховского, сидя в мягких креслах. Народ теснился в райке, купцы и чиновники располагались на деревянных скамьях и в местах, где похуже. Шел обычно Шекспир, Кальдерон, Озеров и Сумароков.

Знакомство Кулибина в Нижнем Новгороде ограничивалось бурлаками, мастерами мануфактур, посадскими людьми, чертежниками и родными своей жены. Так называемое «высшее общество» и «образованное общество» им не интересовалось. Да и он не хотел их знать, хотя в городе в это время было много дворянской интеллигенции.

Как раз в это время (1812–1814 года), спасаясь от Наполеона, полонившего Москву, в Нижнем жили беглецы-москвичи.

На Тихоновской улице в уютном деревянном домике с палисадником жил Н. М. Карамзин — «граф истории», как называли его нижегородцы. Он писал для «Истории государства Российского» главы о вторжении поляков на Русь и в свободные минуты гулял по Кремлю, изучая те места, где отважный Минин призывал нижегородцев идти на выручку Москве, «животов не щадя»; прохаживался по Откосу — красивейшему месту в Нижнем. В остальное время он сидел, склонившись над столом с пером в руке.

В городе временно проживал опальный Сперанский и писал царю горькие письма, в которых оправдывал свою прошлую государственную деятельность и жаловался на клеветников, которые после его падения объявились вдруг при дворе и в Государственном совете во множестве и которые изображали его теперь предателем и злодеем.

Жил в это время в Нижнем С. Н. Глинка, писатель, который до того издавал «Русский вестник», горячий патриот, ненавидевший вторгнувшихся в Москву французов до такой степени, что в своем патриотическом увлечении совершенно серьезно доказывал в нижегородских гостиных, будто гениальные французские поэты, в частности Расин, украли свои темы из российского «Стоглава»[76].

Здесь лечился от ран замечательный поэт К. Н. Батюшков и создал свой стихотворный шедевр «Разлука».

Там очень трогательно описано нежное прощание гусара с возлюбленной — непременная тема военных годин:

Не плачь, красавица! Слезами

Кручине злой не пособить!

Клянуся честью и усами

Любви не изменить…

Поражал нижегородцев своим видом известный для своего времени поэт Нелединский-Мелецкий. Он стилизовал под крестьянскую песню свое стихотворение «Выйду ль я на реченьку», которую пела вся Россия. Был он представителем легкой дворянской поэзии — аристократ, царедворец, светский человек, ходил в раззолоченном камзоле и в французском напудренном парике с косой.

Не так вел себя столичный модник и острослов Василий Львович Пушкин. Тучная его фигурка с выпяченным брюшком на жидких ножках мелькала в гостиных города. Он изумлял нижегородских барышень запасом вывезенных из Москвы коротких фрачков и пышных жабо. Всем и везде с исключительным пафосом читал он свое послание нижегородцам:

Примите нас под свой покров

О, волжских жители брегов!

С ним соперничал известный баснописец Иван Иванович Дмитриев, недавно оставивший министерское кресло, щегольски одетый, в огромном завитом парике, изысканный в манерах.

И другие образованные дворяне из столичных жили в Нижнем. Одни трудились, другие проказничали, но никто из них не знал и не хотел знать невольного изгнанника, пролагающего пути для русской техники и слывущего у соседей колдуном. И никто из них не оставил ни строчки о старике, а какая это была бы находка для биографа!

Главной заботой, съевшей весь досуг и отягощавшей последние годы жизни Кулибина в Нижнем Новгороде, были проект железного моста и «вечный двигатель».