Страх

Страх

Страх, который я пережил после эфира «1917 года», трудно передать словами. И тем не менее, это ощущение страха я попытался передать в одном из своих стихотворений, написанном для спектакля о Франсиско Гойя. Дело в том, что у нас в Главной редакции научно-популярных и образовательных программ была рубрика «Исторический театр». В этой рубрике я сделал несколько нашумевших спектаклей, таких, как «Томас Мюнцер». Кстати, музыку к этому спектаклю создал и записал все песни вагантов тогда еще молодой, а ныне известный и знаменитый композитор Владимир Иванович Мартынов. В этой рубрике были поставлены и «Наследники Прометея», и не дошедший до эфира «Гойя». В основу спектакля была положена та часть жизни великого испанского живописца, когда на его горизонте замаячил костер инквизиции – и этот хорошо мне знакомый жуткий, вползающий в душу мистический страх, с неистребимым душком 37-го года. Во времена моего детства и молодости он передавался по наследству. Впоследствии рукопись сценария куда-то исчезла, а стихотворение осталось.

Страх

Монолог Гойи

Знаком язык мне шпаги и кинжала,

Звенящий свист их и смертельный взмах.

Рука в жестоких схватках не дрожала.

Но знаю, знаю, что такое страх.

В сильных руках —

СТРАХ! —

В сжатых устах —

СТРАХ!

В причудливых снах —

СТРАХ!

Ты посмотри на гордого тореро,

Не в схватке, а в соседнем кабачке.

Он, говорят, отважен, смел не в меру,

А сколько страха в этом смельчаке!

В его глазах —

СТРАХ!

В складках у рта —

СТРАХ!

В каждом суставе —

Страха отрава.

Беда подстерегает нас повсюду:

В публичных и укромнейших местах.

Как часто подавляю я подспудный,

Ползущий в душу леденящий страх.

Во всех углах —

СТРАХ!

И в небесах —

СТРАХ!

Даже в мечтах —

СТРАХ!

Нет, я не трус и никогда им не был.

Когда же с воплем человечий прах

В огне, в дыму взмывает прямо в небо,

Пронзает сердце беспощадный страх!

Несет монах —

СТРАХ!

В его церквях —

СТРАХ!

В его кострах —

СТРАХ!

Этот гимн страху Егоров перехватил еще на сценарном уровне. Удивительно, как он меня терпел! Ведь от меня постоянно исходила некая опасность. И не потому, что я был каким-то там диссидентом. Я им никогда не был. Но рядом с закоренелым страхом в душе всегда жила внутренняя творческая свобода. И время от времени вырывалась наружу. С этим ничего нельзя было поделать. Творческое искушение пересиливало страх. Хорошо, что рядом, начеку был Вилен Егоров. А то бы я плохо кончил. Увы, но серая масса Системы всегда выдавливает из своих рядов яркие личности. Это происходит во все времена, независимо от социального строя и политических реалий. Так в конце концов вытеснили и Егорова. Однажды, когда он уже совсем ушел из ЦТ и все его прихлебатели и «друзья» от него отвернулись, я совершенно случайно встретил его в кабинете у Саши Забаркина, одного из замов директора программ ЦТ. Я обрадовался этой неожиданной встрече, и у меня вырвалось: «А вот мой самый любимый главный редактор из всех живущих на свете». Вилен был польщен: «Да какой я уже главный редактор?» На что я ответил: «Для меня, Вилен Васильевич, вы всегда были, есть и будете самым главным редактором». И это действительно так. Так и кажется, что сейчас он выйдет и скажет: «А где это мой Мееерович-Данченко?» Эх…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.