Застигнутый радостью

Застигнутый радостью

В 50-х гг. Льюис стал переписываться с поэтессой Хелен Дэвидман, жившей в Соединенных Штатах. Американская интеллектуалка, в прошлом радикальная коммунистка и атеистка, Хелен обратилась к Богу уже взрослой, как и сам Льюис, причем во многом — под влиянием его проповеди. Она была замужем за писателем “черной серии” Уильямом Грешамом; у них было двое детей — мальчики Дэвид и Дуглас. Муж Хелен, хронический алкоголик, также был левым, в 1937 г. воевал в Испании, а в последние годы увлекся спиритуализмом. Хелен вышла за Уильяма в крайне тяжелое время его жизни, и ей удалось тогда уберечь его от самоубийства. Много лет спустя Грешам все же покончил с собой, наглотавшись снотворного. Их брак был очень тяжелым и неудачным. Единственной радостью для Хелен стала переписка с Льюисом.

Эти отношения продолжались довольно долго до тех пор, пока врачи не обнаружили у Хелен рак. К этому моменту Льюис настолько с ней сблизился, что немедленно признался в любви, она разошлась с мужем и приехала в Англию — умирать, как сама считала. Поскольку было похоже, что времени у влюбленных не оставалось, они просто начали жить вместе, не размениваясь на формальности. По странному совпадению, полное имя избранницы нашего героя звучало как Хелен Джой (joy по-английски означает “радость”). За несколько месяцев до ее приезда Льюис как раз закончил свою биографию Surprised by Joy, которую мы уже упоминали. Она повествует об обращении автора, и никак не была связана с его любовью, однако стала прекрасным свадебным подарком для Хелен. Дело в том, что очень скоро ей стало гораздо лучше. Хелен и Клайв поженились уже по всем правилам, и три года были совершенно счастливы.

Потом болезнь Хелен вернулась, и летом 1960 г. она умерла. Так получилась последняя книга Льюиса, A Grief Observed (“Обзор горя”, или “Исследование…”, в общем, что-то в таком роде). Читать ее совершенно невозможно: она и очень страшная, и очень плохо написана. Ясно только, что вера Льюиса не покинула, не изменил и разум, и что все это нисколько не помогает, а просто существует как данность. То есть горе и высшие проявления личности никак не связаны, но от этого ничуть не легче. Сам Льюис умер еще через три года, в один день с Джоном Кеннеди и Олдосом Хаксли; потом один драматург сочинил пьесу о том, как они все втроем беседуют между мирами. Еще был снят фильм о любви нашего героя и Хелен Джой, Shadowlands, причем дважды. В последней версии его играет сэр Антони Хопкинс. В Белфасте Льюису поставили памятник: профессор Кирк приоткрывает дверцу волшебного шкафа. Остальное вы знаете.

Жизнь Клайва Льюиса, при всей его несомненной славе, остается малоизвестной. Немногие сведения, содержащиеся в этой статье, могут оказаться полезными для понимания этой славы, которая иначе была бы совершенно загадочной. Есть блестящие авторы, настоящие мастера, умудряющиеся в популярной упаковке донести до читателей глубокие научные и философские истины, некие нравственные послания. Однако Льюиса никак нельзя причислить к бульварным писателям. Его тексты слишком далеки от массовых запросов, чтобы иметь успех. С другой стороны, в высшей степени оригинальные сочинения одаренных интеллектуалов год за годом приносят своим создателям Нобелевские премии. Но Льюис, как литератор, лишен оригинальности начисто. Его книги не могут стать темой для бесед “в узком кругу ограниченных людей” и, безусловно, не стали событиями творческой жизни. В чем тайна его вселенского обаяния?

Во-первых, как и было сказано, люди хотят, чтобы им проповедовали. Человек говорит к толпе, как власть имеющий, и толпа его слушает, хотя и без этого прекрасно могла бы бить стекла. Толпа, подобно философу, знает лишь то, что она ничего не знает — в этом крайности сходятся. Поэтому ничто так не заводит, как появление человека, обладающего знанием. И, если он проповедует, то есть одновременно показывает свое превосходство и щедро делится им с другими, поднимая их до себя, его любят. Это совершенно нормально, особенно в трудный час; в этом — и почитание мудрости, и уважение к силе духа, и благодарность. Вовсе нечего тут стыдиться. Нам всем очень лестно, что доктор всевозможных наук, к тому же герой войны, обращается к нам, простым языком говоря красиво о сложных вещах так, словно мы его понимаем. В одной из книжек про Нарнию старичок-профессор серьезно спрашивает детей, читали ли дети Платона и, получив очевидный ответ, поражается, чему только учат в начальной школе. Это — идеальная педагогика.

Во-вторых, сама жизнь Льюиса подает нам надежду. Дело в том, что прославленный автор “Нарнии” и прочих книг был, в общем-то, очень плохим писателем. Не стоит недооценивать массовый литературный вкус. Из того, что так называемые простые люди с удовольствием читают всякое барахло, ничуть не следует, что они с еще большей радостью не читали бы книги получше, если бы им это предложили. Большинство из нас слишком хорошо знает, как наслаждаешься проглоченным под одеялом “Островом сокровищ” немедленно после того, как в школе, на переменке, с презрением облил грязью “эту муть для детишек”. Особенно хорошо знают мальчики; девочки, все же, ведут себя умнее. Почти каждый читатель прекрасно знает, чем отличается Льюис, скажем, от Стивенсона или Толстого. И успех Льюиса, это торжество человека над собственной бесталанностью, говорит о том, что презирающие нас с вами эстеты — просто козлы, и не боги горшки обжигают. В католической общине есть поговорка, что христианство — само по себе образование. Похоже, что это — еще и дар.

Поистине, Бог — великий целитель, у Которого слепые видят, а немые говорят, и даже пророчествуют. Вера раскрыла слабые крылья Льюиса, и этот божий бедняжка залетел куда выше, чем его гениальные современники. Книги нашего героя переворачивают душу там, где все усилия лауреатов не оставляют даже царапины. Примерно вот это ждет нас в Раю, где каждое дитя Бога пребудет во Славе, совсем непохожее на остальных.

И, наконец, дело в Самом Боге. “Надо верить”, как объясняют вампиры в бесчисленных фильмах ужасов. В этом — главный источник невиданной силы Льюиса, а не во всей атрибутике христианства, переполняющей его книги. Без этой веры она стала бы бесполезна. Вера, в отличие от мирских добродетелей, не достигается упражнением; ее невозможно выработать или развить в себе. Она выдается свыше, и потому мы ощущаем ее присутствие в наших ближних, как мощное и, отчасти, пугающее излучение, вроде магнитного поля. Вера Льюиса превращает все его книги в порталы вроде волшебного шкафа, невольно притягивающие к себе даже очень устойчивые натуры. Отсвет Радости, заставшей врасплох нашего героя почти век назад, ложится на наши лица. Может, и есть люди, способные перед Ней устоять, но, как сказал Конфуций, я таких не видел.