Под Уманью

Под Уманью

Войска нашего фронта, завершив ликвидацию окруженной корсунь-шевченковской группировки противника, смяли его танковый заслон и устремились на Умань. Вскоре они овладели этим городом.

Нам приказали перебазироваться. Несмотря на снегопад, мы вылетели на новое место. Группу повел сам командир полка Оборин. Шли на бреющем полете. На земле хорошо различались следы вчерашних упорных боев: исковерканные танки, перевернутые пушки и множество трупов вражеских солдат.

Пробиваясь через снежные заряды, мы добрались наконец до конечного пункта. Оставленный противником аэродром безлюден. На взлетно-посадочной полосе нет ни привычного «Т», ни солдата-стартера. Нас никто не встречает: техники и механики застряли где-то под Шполой. А настроение и без того паршивое: после вчерашнего налета немецких бомбардировщиков в нашем истребительном полку осталось всего двенадцать самолетов.

Оборин заходит на посадку первым, мы, вытянувшись в кильватер, следуем за ним. И вот уже вся группа рулит по гравийной дорожке. Движемся медленно, осторожно: ведь аэродром никто не проверял, не видно ни одной таблички с надписью «Разминировано».

 — С этого аэродрома не повоюешь, — сказал Оборин, снимая парашют. — Надо прежде всего осмотреть его, может, где-нибудь фрицы притаились.

Летчики замерли в ожидании команды.

В это время над аэродромом появилась эскадрилья штурмовиков. Веселее будет!

Штурмовики так же, как и мы, садились без стартовых сигналов. Приземлившись, заруливали на другую сторону аэродрома.

 — Технари-то наши, товарищ командир, видно, надолго задержались, — сказал с иронией Егоров.

 — Действительно, получается черт знает что, — согласился Оборин, — ни горючего, ни боеприпасов, ни связи, даже стартовой команды нет. Закрывайте кабины, надо осмотреться.

Летчики толпой пошли за командиром к уцелевшему бараку.

 — Вот здесь и разместимся, — распорядился Оборин и, обернувшись ко мне, добавил: — Останешься за меня. А я полечу в Кировоград начальство тормошить.

Барак оказался закрытым.

 — Дьявол его знает, ставни захлопнуты, двери тоже на замке, по всему видно — заминирован, — после недолгого раздумья сказал Оборин. — Пойдем на другую сторону, может, там что есть.

 — Там, наверное, уже штурмовики шуруют, — предупредил Мотузко.

 — Пошли посмотрим.

Но летчики-штурмовики не стали нам мешать. Они устроились в уцелевшем контейнере из-под самолета. — У вас тоже ни тыла, ни техников? — спросил Оборин у командира штурмовиков.

 — Тоже, — уныло отозвался тот. — Где-то в грязи буксуют. Что будем есть, где спать — понятия не имею.

Пошел моросящий дождь со снегом. Все быстро озябли и промокли.

 — Пошли «домой», — сказал командир, махнув рукой.

Под словом «дом» каждый из нас привык подразумевать место, где стоят наши самолеты.

 — Я полечу, а вы, если не устроитесь здесь, идите ночевать в деревню, — поднимаясь на плоскость самолета, сказал Оборин.

Через пять минут его истребитель был уже в воздухе и вскоре скрылся за горизонтом.

 — Если к ночи не придут наши автомашины, вот здесь и придется ночевать, — уныло сказал Будаев.

 — Командир сказал, в деревню идти, — ответил Егоров.

 — А самолеты? Кто их будет охранять?

Надо было искать какой-то выход, и я снова направился к бараку. Летчики потянулись за мной. От мокрых и серых барачных стен веяло чем-то чужим и неприятным. Но другого выбора у нас не было.

 — Эх, ноги бы просушить, — мечтательно сказал кто-то из летчиков.

 — А ну, отойдите подальше, — приказал я, шагнув на порог барака. Летчики остановились и притихли.

 — Отойдите, говорю!

 — Товарищ командир! — крикнул Мотузко. — Дайте лучше я.

 — Я приказал отойти!

И когда ребята попятились, я рванул дверь на себя — взрыва не последовало.

 — Ура! — закричали летчики, когда дверь распахнулась.

Быстро открыли запертые изнутри ставни, кто-то принялся растапливать печь. Выметали мусор, выбрасывали старую измятую солому, на которой не дальше как прошлой ночью спали фашисты.

 — Фрицы убегали, можно сказать, впопыхах: ни барак не заминировали, ни даже полосу не успели взорвать, — деловито рассуждает Семыкин. — А все-таки ты головой рисковал, командир. Так нельзя.

 — Риск оправданный, — отвечаю ему. — Если бы на ночь под крышу не забрались, все тут перемерзли бы. А какой прок от мороженых летчиков? Мы нужны в свежем и здоровом виде.

 — Сейчас в этой келье будет Ташкент, — улыбается во весь рот Мотузко, ломая о колено сухую доску.

Когда чугунная печь дохнула теплом, мы принялись сушить промокшее обмундирование.

 — Благодать! — щуря глаза, говорит Мотузко.

 — Благодать-то благодать, а что глотать будем? — спрашивает Олейников.

 — Хочешь кушать — ложись спать, — отвечает Семыкин.

Над крышей затрещал «кукурузник»: кто-то прилетел.

 — А ну-ка, Робинзон, ты уже просох, сбегай и узнай, кто прилетел, — приказал я молодому летчику.

Андросенко вскочил, шмыгнул за дверь и, не разбирая дороги, побежал к взлетной полосе. Робинзоном его прозвали потому, что когда-то у него был такой позывной. С тех пор так и прилипло к нему это слово. И он не обижался, когда товарищи называли его Робинзоном.

Андросенко вернулся вместе с высоким, изрядно продрогшим, а потому, наверное, и сердитым штабным офицером. В бараке пахло табаком, мокрыми портянками, дымом. Офицер недовольно покрутил носом и строгим тоном спросил:

 — Кто командир?

 — Я за командира, — отвечаю вошедшему.

 — Немедленно вылетайте на прикрытие переправы через Южный Буг, — скороговоркой приказывает он.

 — А вы горючее привезли, чтобы хоть пару заправить?

 — Там скоро должны начать переправу, ее надо прикрыть от ударов бомбардировщиков противника, — настаивает офицер.

 — То, что надо прикрыть переправу, — ясно, — говорю ему. — Ясно и то, что начинается она, видимо, без настоящего авиационного обеспечения, но здесь, на аэродроме, ни черта нет, нечем заправить баки.

 — Ну а что же теперь делать? — изменив тон, спрашивает офицер связи.

 — Что делать? На один вылет звена, может быть, соберем бензина со всех машин. Больше ничего придумать нельзя.

Летчикам я дал команду обуваться, а офицеру связи посоветовал:

 — Лети, браток, к начальству и доложи: в Умани ни грамма горючего, связи тоже нет, а ребята голодные как черти.

Обернутые мокрыми, едва нагретыми портянками ноги с трудом влезали в пропитанные водой сапоги. Никому не хотелось от раскаленной печки снова шагать в промозглую сырость. Но уходить надо, и мы снова выбрались на летное поле.

 — Так я, наверное, полечу? — спросил связной. Он уже не изображал из себя большого начальника.

 — Лети, да скорее горючего присылай.

«Кукурузник» запустил двигатель и, легко оторвавшись от полосы, скрылся за деревней. Едва успели мы проводить его взглядом, как из облаков вынырнул «як». Круто развернувшись, он с ходу пошел на посадку и прокатился до самого конца полосы.

Занятые переливанием бензина, мы не сразу поинтересовались, кто бы это мог быть.

 — Из пустого в порожнее, по тридцать две капли в день, — острил Олейников, как драгоценную ношу прижимая к груди ведро с горючим.

 — Бывает и хуже, терпи, Витя, — отозвался Егоров.

Мы торопились подготовить хотя бы единственный вылет звена. Бензин, стекая в рукава, разъедал тело, но на такие мелочи никто не обращал внимания.

 — А все-таки покушать бы не мешало, — высказался кто-то из летчиков.

 — Это, братцы, еще цветики, — утешил Робинзон. — Вот если и завтра нас посадят на такой же паек, тогда запоем Лазаря.

 — Не запоем, — отвечали ему. — В сорок первом хуже было и то другие песни пели.

 — Деревня-то рядом, — успокоил я летчиков. — В крайнем случае там что-нибудь найдем.

 — Да мы и не жалуемся, — ответил за всех Олейников. — Просто так, языки чешем. Может быть, у штурмовиков что-нибудь найдется, они народ запасливый. Смотри, они уже начинают рулить на нашу сторону, одним скучно.

Тяжелые «илы» с басовитым рокотом один за другим вылезали на бетонированную полосу. Вдруг раздался рев мотора, и короткий сильный удар заставил нас пригнуть головы. Недавно севший «як» решил снова взлететь, но против направления посадки. И не предупредил никого о своем намерении. Разбега ему не хватило, и он, едва оторвавшись от бетонки, врезался в бронированную кабину «ила». Оторвавшийся при ударе воздушный винт «яка» со скоростью снаряда пролетел между нашими машинами. За ним посыпались осколки разбитого мотора. К счастью, никто из нас не пострадал. А истребитель, срекошетировав при ударе, взмыл и, объятый пламенем, упал вверх колесами.

Все без команды бросились к месту происшествия. Около штурмовика лежали два изрубленных воздушным винтом механика, а в кабине, выбросив руки за борт, сидело обезглавленное тело летчика. К истребителю не спешили, всем было ясно, что там некому оказывать помощь. Но как раз оттуда и донесся до нас жалобный голос:

 — Братцы, живой горю…

Мы разом подбежали к горящей машине и дружно приподняли ее хвост. Прикрываясь от огня, я подобрался к кабине. Вместо бронированного наголовника, который был, наверное, снесен при ударе о землю, я увидел голову в кожаном шлемофоне. Расстегнув плечевые ремни, схватился за лямки парашюта и вытащил обмякшее тело летчика.

Мы отнесли беднягу подальше от горящего самолета и уложили на парашютный шелк. На лине у него синела большая ссадина — ударился о прицел, — но он был жив. Только ноги сильно обгорели до самых колен. На погонах летчика сверкали новенькие звездочки старшего лейтенанта, на груди — боевые ордена. Кто он, зачем сюда садился и куда потом спешил? Нам и в голову тогда не пришло заглянуть в его документы и узнать фамилию: не о том думали, спешили оказать ему помощь. Нам казалось, что вылечить его нетрудно, главное — поскорее довезти до госпиталя. Но как и на чем?

Тут как раз случилось что-то невероятное.

 — Санитарка на полосе! — закричал Мотузко.

Вдоль полосы на предельной скорости мчалась санитарная машина. Молоденький фельдшер, не дожидаясь полной остановки, выпрыгнул из кабины.

 — Раненые есть?

 — Давай носилки, — вместо ответа приказал я фельдшеру.

 — Я с дороги заметил пожар на аэродроме. И сразу подумал: что-то случилось. Долго объезжал… — доставая носилки, рассказывал фельдшер.

 — Давай, дорогой, побыстрее. После поговоришь, — торопили его.

Укрепив носилки в кузове санитарной машины, фельдшер приказал шоферу гнать в город. Фамилию его мы тоже не узнали. Мелькнули люди, словно в киноленте, и исчезли. Война!

Спустя год мне случилось встретить одного истребителя, который лежал в уманском госпитале как раз в ту пору. Он рассказал, что летчик, которого мы сдали неизвестному фельдшеру, пролежал на госпитальной койке тринадцать суток и умер в полном сознании от заражения крови. Он, возможно, остался бы жив, если бы согласился на ампутацию ног.

В тот злополучный день мы так и не вылетели. Пока заправляли самолеты и расчищали от обломков полосу, наступила ночь. Транспортный самолет к нам тоже не прилетел.

Встали рано, утро выдалось холодное. Прозрачное небо обещало хорошую погоду.

На горизонте показался Ли-2.

 — Вот оно, горючее, и для утробы, наверное, что-нибудь везут, вроде манны небесной, — шутил Олейников.

 — Это командир его так рано выгнал, — с надеждой наблюдая за Ли-2, говорили летчики.

Из самолета первой выпрыгнула Тамара — она теперь старший инженер нашего полка. С нею прилетели техник по вооружению Павлычев и один механик.

 — А почему техников мало захватила? — спросил я.

 — Горючего много взяли, некуда было сажать, — ответила Тамара.

 — Кроме горючего, и нет ничего, товарищ командир, — сказал разочарованно Егоров.

 — Разгружай, — подал я команду.

Летчики дружно взялись за работу, и через полчаса самолет ушел во второй рейс.

Прежде всего раскрыли банки с горючим и заправили самолеты. Хотя бензина на всех не хватило, мы уже имели девять готовых к бою машин.

 — Я тебе привезла котлетку, хочешь? — сказала Тамара, доставая сверток из кармана куртки. Она и не знала, что все мы ничего не ели со вчерашнего завтрака.

 — Бог пятью хлебами накормил пять тысяч голодных, а ты одной котлеткой — одиннадцать летчиков, — пошутил я.

Вкуснее той котлетной крошки и хлебной корочки, наверное, ничего на свете не было!

 — Закусили, теперь можно и воевать, — шутили летчики.

Через час подтянули линию связи. И тотчас мы получили боевую задачу.

К обеду на аэродроме появились наши тыловики, и снова боевая жизнь вошла в нормальную колею.

По тропинке, протоптанной рядом с разбитой дорогой, мимо аэродрома гуськом идет большая группа крестьян — старики, пожилые женщины, девушки. Они несут снаряды — кто в мешках, кто просто на руках, как грудных детей…

Рядом с нами остановился старик в выцветшем пиджаке. Он осторожно опустил на землю мешок и, сдвинув на затылок шапку, спросил:

 — Нет ли махорочки, сынки? Соскучился по нашей махорочке.

Когда ему подали кисет, он принялся вертеть такую козью ножку, которой доброму курильщику хватило бы на полчаса.

 — Устал, дедушка Никифор? — окликнула старика проходившая мимо девушка.

 — Догоню. Дай покурить со своими, — ответил старик.

Сделав несколько затяжек, он погасил папиросу и спрятал ее за отворот шапки.

 — Помогите, сынки, — попросил дед, берясь за мешок. — Надо отнести Гитлеру закуску.

И пошел, затерявшись в людском потоке.

Так шло наше наступление весной 1944 года. Это был поистине беспримерный поход. Танки вязли по самые днища. Грязь захлестывала лафеты орудий. Но люди шли и шли, не давая врагу возможности закрепиться на промежуточных рубежах. Для танков и самолетов топливо доставляла транспортная авиация. Пехотинцы на своих плечах несли снаряды для пушек. Солдатам помогали мирные жители, освобожденные от фашистов; по всем дорогам и тропкам тянулись длинные вереницы людей с поклажей — несли, как сказал наш случайный знакомец, «закуску Гитлеру».

И вот уже Украина осталась за спиной, впереди — Молдавия. Мы вылетаем в район города Бельцы. Под крылом — молдавские холмы, села, окруженные садами. Вишни и яблони еще не распустились, но уже не долго осталось им ждать весны.

Низкая облачность. Идем в боевом порядке «фронт». Егоров левее моей пары. Совсем неожиданно из облаков появляется легкий немецкий бомбардировщик Ю-87, прозванный за неубирающиеся шасси «лапотником». Фашист, не заметив нас, ложится на боевой курс, чтобы атаковать наши танки. Подаю команду:

 — Егоров, бей, впереди — «лапотник»!

Стремительный удар, и «юнкере», клюнув носом, врезается в землю.

За первым «юнкерсом» появляется второй. Его атакует Мотузко, но безуспешно. Заходит еще раз. Фашист, искусно маневрируя, уклоняется от прицельного огня. Тогда мы берем его в клещи и ему уже не удается уйти. Бомбардировщик падает на окраине города. Ведомый Егорова, лейтенант Сопин, сбивает одного из двух «фокке-вульфов», пришедших на выручку «юнкерсам».

Подобные стычки теперь возникают нередко. Фашисты стали летать мелкими группами. Видимо, у них действительно самолетов уже не хватает. Мы, разумеется, довольны. А еще больше нас радуют успехи наших наземных войск, которые вышли к государственной границе и продолжают гнать врага на запад.

Противник хотел закрепиться на крутых берегах Днестра, но не удержался и на Пруте. Советские части с ходу форсировали эту реку и на плечах фашистов устремились в глубь Румынии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.