У порога мировой славы

У порога мировой славы

Ян Нефф не ошибся в своих расчетах. Посланные им в Вену «Моравские дуэты» настолько понравились Брамсу и Ганслику, что они выхлопотали Дворжаку государственную стипендию еще на один год. Кстати сказать, Дворжак получал эту стипендию пять лет подряд. Это дало ему возможность отказаться от должности органиста в храме и позволить себе, наконец, роскошь иметь дома пианино. Конечно, не свое, а взятое на прокат.

Но и это было еще не все.

В те годы Брамс по своему влиянию в музыкальном мире мог сравниться, пожалуй, только с Листом. К его мнению прислушивались издатели и антрепренеры. Заинтересовать Брамса каким-нибудь сочинением значило открыть этому сочинению и его автору повсюду широкую дорогу. Так получилось с «Моравскими дуэтами». Оценив их по достоинству, он предложил Дворжаку позаботиться о переводе их на немецкий язык. Причем настойчиво подчеркивал, что перевод должен быть хорошим, и даже сам заботливо намечал кандидатуры переводчиков. А затем рекомендовал их для печати своему берлинскому издателю Фрицу Зимроку. «Вы получите от них такую же радость, как и я», — писал он Зимроку и, зная отлично психологию людей, сделавших искусство источником своих доходов, и пружины, движущие деловым миром, добавлял, что дуэты представляются ему не только красивыми, но и выгодными для издания.

Нелегко было Дворжаку осуществить предложение Брамса. Переводчики один за другим отказывались выполнить его заказ, опасаясь, что ничего не получат за работу, — материальное положение Дворжака хорошо было известно всем. И кто знает, как бы долго все это протянулось, если бы на помощь не пришел Карел Бендль. Он свел Дворжака с Йозефом Срб-Дебрновым, заслужившим глубокое уважение чешских музыкантов своим преданным и бескорыстным служением оглохшему Сметане: Дебрнов был другом, секретарем, ходатаем по всем его делам. Когда нужда заставила Сметану перебраться в провинцию к дочери, Дебрнов до последних дней оставался той ниточкой, что связывала больного композитора с Прагой. Сметана останавливался у него во время своих кратких приездов в столицу, поручал Дебрнову за себя представительствовать, если не мог где-нибудь сам появиться, обсуждал с ним свои творческие планы, хранил у него многие свои рукописи.

Разумеется, Дебрнов охотно взялся помочь Дворжаку. Каждый день после обеда Дворжак стал навещать его. Приходил, молча садился за стол, и так протекало какое-то время, прежде чем они начинали разговаривать. Дворжаку нравился перевод, и он соглашался со всеми предложениями Дебрнова. Доволен остался и Зимрок. Позднее по заказу Зимрока Йозеф Срб-Дербнов перевел «Ванду» Дворжака, «Лейлу» и «Трапезундскую принцессу» Бендля, оперы Сметаны.

В начале 1878 года все тринадцать «Моравских дуэтов», изданных Неффом, вышли из печати у Зимрока в Берлине под единым опусом (op. 32) и с немецким названием «Klange aus Mahren». Зимрок это сделал потому, что несмотря на рекомендацию Брамса, боялся остаться в убытке, впервые печатая неизвестного в Германии славянского композитора. Убедившись же, что его опасения напрасны и тетрадка дуэтов легко расходится, через два года он выпустил новое издание. Там уже, кроме текста по-немецки, были даны еще английский перевод и основной — чешский — текст песен. А на титульном листе красовалась надпись по-чешски.

Дворжак был в восторге от берлинского издания и, желая как-то отблагодарить Брамса, послал ему с посвящением свой ре-минорный струнный квартет. Брамс был старше Дворжака лишь на девять лет, но жизнь его с самого начала протекала в кругу известнейших музыкантов. Это дало ему возможность очень рано познать все тонкости мастерства. Тесное общение с Шуманом, Иоахимом, Листом, поездки по Европе, знакомство с выдающимися людьми и произведениями искусства сделали его разносторонне образованным, утонченным человеком. В своем творчестве он руководствовался принципом — не писать ненужных нот. Поблагодарив Дворжака за подарок, он наставительно написал ему: «Вы пишете несколько поспешно. Вы должны проставить множество отсутствующих диезов, бемолей и бекаров, затем просмотрите кое-где внимательнее также сами ноты, отнеситесь строже к голосоведению и т. п.». Но тут же Брамс сообщал Зимроку: «То лучшее, что должен иметь музыкант, Дворжак имеет…» и горячо рекомендовал обратить на него серьезное внимание.

Наставления Брамса не обидели Дворжака. «Вы были так добры, что обратили внимание на ряд ошибок в моих произведениях, и я должен быть Вам за это очень признательным, потому что теперь я действительно увидел много фальшивых нот и заменил их другими», — писал он своему доброму, но требовательному покровителю.

Антонин Дворжак (1868). Фотография того периода, когда композитор работал альтистом в оркестре Временного театра

Представляя себе, какой интересной и полезной для него могла бы быть личная встреча с Брамсом, Дворжак в один из первых дней 1878 года вдруг собрался и поехал в Вену. К сожалению, Брамса он не застал дома. Тот уехал в Лейпциг. Дворжак оставил у него привезенные ноты, нанес визит Ганслику, а вечером, имея несколько часов до поезда, пошел слушать концерт Венской филармонии, в котором исполнялась Серенада для духовых инструментов Моцарта. Дворжак не знал этого произведения раньше, и оно произвело на него сильнейшее впечатление.

Вернувшись в Прагу, он тотчас же засел писать свою Серенаду для духовых с виолончелью и контрабасом. Через две недели эта ре минорная Серенада (op. 44) была готова.

То был период, когда друзья Дворжака — Карел Бендль, Адольф Чех и Йозеф Лев — особенно настойчиво побуждали композитора устроить концерт из своих произведений. Больной Сметана уже не дирижировал, не выступал как пианист. Чешскому музыкальному искусству нужна была новая крупная фигура. Дворжак колебался: аренда концертного зала стоила больших денег. Окупится ли этот расход? И все же, вспоминая, как тепло была встречена пражская премьера оперы «Хитрый крестьянин», Дворжак решил готовиться к такому концерту.

Серенада вполне подходила для задуманной программы. Нужно было еще какое-то симфоническое произведение. Небольшое, но яркое, впечатляющее. Перебирая различные образцы, Дворжак остановил свое взимание на «Венгерских рапсодиях» Листа. Это была та форма одночастного произведения, которая давала композитору большую свободу. А Дворжаку именно это и нужно было сейчас.

И вот, вслед за Серенадой, одна за другой, с небольшими перерывами во времени, рождаются три «Славянских рапсодии» Дворжака. В это время композитор был увлечен чешским эпосом. В частности, его воображение занимали образы так называемой «девичьей войны», в связи с тем, что драматург Зейер предложил ему либретто для новой оперы о легендарной деве-воительнице Шарке, задумавшей с подругами восстановить в стране матриархат. Это очевидно сказалось на характере музыки рапсодий. Определенную роль сыграли и симфонические поэмы Сметаны, воспевавшие историческое прошлое Чехии, особенно его «Вышеград». Во всяком случае, хотя у нас и нет сведений, что Дворжак руководствовался какой-либо определенной программой, образный строй всех трех «Славянских рапсодий», эмоциональная окраска их отдельных эпизодов говорят о том, что они связаны с чешским героическим эпосом, легендарным прошлым страны.

Первая рапсодия напоена ароматом древности. Тут праотец Чех и княжна Либуше. Мирный труд. Спокойная жизнь на лоне природы.

Вторая рапсодия контрастирует ей. Широта и напевность мелодий первой рапсодии сменяются четким, упругим ритмом второй. Это картины кровавых битв и сражений, словно Шарка кликнула клич и повела в бой своих воинственных подруг.

Третья, завершающая цикл, рапсодия представляет собой ряд картин, овеянных романтикой средневекового рыцарства. Здесь охотничьи сцены и турниры, галантность кавалеров, поклонение и возвышенная любовь. Ганслик в восторге отмечал: «Кто смог написать первые четырнадцать страниц этой партитуры, должен быть признан необычайным, истинным и крепким талантом…»

Параллельно со «Славянскими рапсодиями» писались мелкие сочинения: три новых песни для Йозефа Льва, который, несомненно, должен был участвовать в предстоящем концерте; два фурианта для фортепиано; ряд небольших пьес для двух скрипок, виолончели и фисгармонии под общим названием «Мелочи», или, лучше сказать, «Безделушки».

Приподнятое настроение, связанное с предстоящим концертом, дополнилось еще одним радостным событием: жена подарила Дворжаку дочь Отилию. Теперь он снова был отцом, и сознание этого наполнило сердце его радостью. О куске хлеба думать уже не приходилось — стипендия и гонорар за частные уроки вполне удовлетворяли запросы не избалованного судьбой композитора и его преданной жены. Они даже сменили квартиру на более удобную и просторную, переехав на Житную улицу в дом «у Пешинских». В довершение радости Зимрок прислал письмо, в котором просил Дворжака написать для него несколько «Славянских танцев» по типу «Венгерских танцев» Брамса. Книжный рынок неуклонно сигнализировал о возраставшем интересе к славянской музыке и литературе. Зимрок не хотел упустить случая заработать.

Иоганнес Брамс

В душе Дворжака все пело и ликовало. В таком состоянии сочинить танцы, да еще на славянской интонационной основе, ему ничего не стоило. Давно ведь известно, что в песнях чехи изливают грусть и меланхолию, а радость, веселье они всегда выражают в танце. Отсюда упругий ритм, быстрое движение танцевальных мелодий, искрящийся задор, жизнерадостность.

Послушайте «Славянские танцы» Дворжака, и вы согласитесь, что со времен Гайдна и Моцарта едва ли были написаны более светлые, радостные, захватывающие безудержным весельем сочинения. Мелодии их кажутся умелой, красочной обработкой народных танцев. Но не заблуждайтесь. Как в случае с «Моравскими дуэтами», когда Дворжак отказался дописывать вторые голоса к народным мелодиям, а целиком сочинил все сам, «Славянские танцы» — полностью продукт творческого гения Дворжака. Разнообразие мелодий, гармония, ритмика, не говоря уже о необычайно красочной инструментовке с обильным применением ударных, почти отсутствующих в партитурах его симфоний, — здесь все принадлежит Дворжаку. А кажущаяся простота объясняется удивительным постижением характерных особенностей славянских танцев вообще и каждого из них в отдельности.

Сметана в «Чешских танцах» для большей достоверности вводил фольклорные цитаты. Дворжак этого не делал. Беря за основу ритмические особенности какого-нибудь одного или нескольких танцев, он создавал яркие сцены жизни славянских народов — сцены народного веселья, проявляющиеся в танце. Так в первой и восьмой пьесах мы легко узнаем задорный фуриант, метроритмическое построение которого основано на сопоставлении двудольного и трехдольного размеров. В четвертом и шестом танцах звучит близкая к вальсу соуседска, куда вплетаются ритмы, напоминающие польскую мазурку. В пятом «Славянском танце» органически сочетаются черты скочны, гопака и краковяка, подчеркивая близость и родство славянских культур. А вторая пьеса вообще не сразу зовет к танцу, а начинается, наподобие думки, лирическим запевом и лишь потом переходит в оживленный плясовой эпизод.

Писал Дворжак «Славянские танцы» согласно заказу Зимрока для фортепиано в четыре руки, как пьесы для домашнего музицирования, и потому строго учитывал легкость и удобство исполнения.

Ах, как скучно ему было этим заниматься, неинтересно! Глядя на клавирные строчки, он слышал оркестровое звучание во всем многообразии его тембров и красок и сердился, что должен ограничивать себя рамками одного инструмента. Сочинив несколько первых танцев, он все же не выдержал и принялся их тут же оркестровать. Вскоре все восемь номеров (op. 46) были готовы в клавире, немедленно изданном у Зимрока, и в партитуре. Следующие восемь номеров «Славянских танцев» (op. 72), в которых использованы черты удалого словацкого одземка, польского национального танца-шествия полонеза, южнославянского хороводного танца коло и других, Дворжак сочинил в 1886 году.

«Однажды я мрачно сидел, зарывшись в груду музыкальных новинок, — писал немецкий музыкальный критик Луис Элерт, — глаза и душа мои боролись с апатией, которой мы так легко поддаемся под действием пустой, холодной, короче говоря, ничего не стоящей музыки, как вдруг два произведения незнакомого мне до сих пор композитора захватили все мое внимание: «Славянские танцы» для фортепиано в четыре руки и «Моравские песни» — тринадцать дуэтов для сопрано и альта, Ант. Дворжака… Наконец, опять у нас появился истинный талант, притом талант совершенно самобытный. Я считаю «Славянские танцы» произведением, которое обойдет весь мир с таким же успехом, как «Венгерские танцы» Брамса… Как это всегда бывает у великих талантов, юмор в музыке Дворжака представлен в большой мере. Дворжак пишет такие веселые басовые партии, что у настоящего музыканта сердце радуется. Дуэты… также дышат чарующей свежестью. Когда я проиграл их, мне почудилось, будто я вижу красивых девушек, бросающих друг в друга душистыми цветами, на которых еще сверкают капельки росы».

Заметка эта, помещенная в берлинской газете «Национальцейтунг», вызвала настоящее наступление на нотные магазины. По словам самого Элерта, без преувеличения и натяжки, за один день она создала имя Дворжаку. То было начало мировой славы. В Прагу посыпались письма. Различные немецкие фирмы, в частности — конкурировавшая с Зймроком берлинская фирма Боте и Бок, просили композитора прислать что-нибудь для издания. Зимрок понял, что должен сражаться за Дворжака. Он поспешил выпустить партитуру «Славянских танцев» и выплатил композитору за нее 300 марок.

Счастливый, торжествующий в тот день пришел Дворжак на обычную послеобеденную встречу с друзьями в кафе. Он принес пакет с деньгами и всем радостно показывал этот свой первый значительный гонорар. За «Моравские дуэты» и «Славянские танцы» для фортепиано Зимрок ему раньше ничего не уплатил. Дворжака поздравляли. Сметана, гостивший у Йозефа Срб-Дебрнова, выразил искреннее удовлетворение тем, что произведения чешских композиторов стали получать признание за рубежом, но только с грустью добавил:

— Молодые господа сочинители должны были бы хотя бы показывать старому Сметане свои напечатанные работы, если он уже не может их услышать.

Дебрнову пришлось доставать партитуру. Глухой композитор просмотрел ее и сказал:

— Здесь Дворжак работает над темами совсем по-бетховенски.

17 ноября 1878 года пражская газета «Гудебни листы» поместила перевод статьи Элерта, а в конце было добавлено сообщение, что этот самый Дворжак, «украшение нашего музыкального искусства, выступает сегодня перед пражской общественностью на Жофине, где покажет новейшие плоды своего богатого дарования… Кто в груди своей таит хоть искру уважения к отечественному искусству, разумеется, придет, чтобы душевно порадоваться, слушая чешские сочинения, которые создал нам этот необычайный талант».

Интригующее, нестандартное объявление привело вечером толпы пражан на Жофинов остров. Огромный зал заполнился до отказа, и все с нетерпением ожидали пока рассядется оркестр. Появление Дворжака за дирижерским пультом во фраке для многих было неожиданностью. Его знали как альтиста оперного оркестра, слушали с его участием камерные произведения. Он был одним из тех, кто в доме у Йозефа Срб-Дебрнова попробовал сыграть квартет Сметаны «Из моей жизни», «забракованный» пражским Обществом камерной музыки, и тем самым помог рассеять оскорбительное для композитора представление об этом квартете как о вещи неисполнимой. Многократно видели Дворжака в храме у органа. Но дирижером он предстал впервые.

Под его управлением оркестр Временного театра исполнил две первых «Славянских рапсодии» и Серенаду для духовых инструментов. Дирижировал он скромно, не заботясь о том, чтобы выглядеть у пульта эффектно и чтобы палочка в руках описывала изящные линии. Но держался непринужденно, без малейшей нервозности. Движения его тела были естественны, сочетаясь с исполняемой им музыкой, и полны того святого вдохновения, которое помогает слушателям постичь музыку, а оркестрантов воодушевляет на выполнение своего долга.

Дирижируя, Дворжак словно становился выше ростом. Закончив, он повернулся к публике. Лицо его было красно. Борода взъерошена. Две глубокие поперечные морщинки у переносицы разрезали его строгий, гордый лоб, придавая лицу несколько жесткое выражение. Но глаза сверкали одухотворенно. На какие-то секунды он замер, как статуя возвышаясь на подиуме. Потом поклонился, и сковывавшее слушателей оцепенение спало. Зал разразился ликующими аплодисментами. Пражане приветствовали универсальный музыкальный талант — достойную смену глухому Сметане.

На ближайшем заседании «Умелецкой беседы» Дворжак был избран членом, а немного погодя — председателем ее музыкальной секции, заменив и на этом посту Сметану. В качестве арбитра Дворжака начинают привлекать к работе различных музыкальных конкурсов. Его включают в жюри для определения оперы, которой откроется достраивающийся большой чешский Национальный театр. Дворжак представляет «Умелецкую беседу» при встречах с зарубежными гостями. Популярность его растет не по дням, а по часам. Всевозможные музыкальные объединения, которыми всегда была богата Чехия, студенческие кружки и коллективы не мыслят теперь программы своих концертов без участия Дворжака. Ян Неруда, как староста союза журналистов, готовя традиционный концерт, так называемую «Святоянскую академию», писал Дворжаку: «Что делать! «Святоянскую академию» наше Общество чешских журналистов должно иметь, эта академия должна быть знаменитой, но как она может быть знаменитой, если в ее программе не будет Дворжака!.. Следовательно… мы просим Вас дать нам опять какое-нибудь новое произведение». Издатели настойчиво взывали к Дворжаку, предлагали повышенные гонорары. Зимрок просил о личной встрече.

Дворжак поехал в Берлин, прихватив с собой все, что было написано за последний год. Зимроку предоставлялось право выбирать первому. Он взял Серенаду для духовых, три «Славянских рапсодии», «Безделушки» и выплатил сумму, какой Дворжак никогда раньше и в руках не держал, — тысяча семьсот марок. Оба Фурианта, Вариации на собственную тему и прочее досталось фирме Боте и Бок.

Появившись на прилавках нотных магазинов, все эти сочинения были раскуплены в два месяца. Вокруг Дворжака началась настоящая издательская лихорадка. Почта то и дело доставляла композитору послания, в которых какая-нибудь новая издательская фирма свидетельствовала «господину Антону Двораку» свое почтение и выражала готовность печатать его сочинения. Помимо Зимрока и берлинцев Боте и Бок свои услуги Дворжаку предлагали Шлезингер, Кистнер, Гофмейстер, Форберг и другие. Создавалась ситуация, наиболее выгодная для того, чтобы попробовать кое-что напечатать из ранних произведений, и Дворжак решил ею воспользоваться. Он вторично отправился в Берлин с грузом своих нот и привез еще более значительные суммы денег. Теперь Дворжак не принимает уже как милостыню все, что ни пожалуют ему издатели. Он торгуется, диктует свои условия, а в случае чего грозится отдать рукопись конкурирующей фирме. Но делает это не ссорясь с издателями, а лишь стараясь добиться своего: что значат для солидной фирмы несколько тысяч марок, а он ведь бедный музыкант, обремененный семьей.

К чести Дворжака следует сказать, что свои творческие интересы он никогда не приносил в жертву «золотому тельцу». Издателям выгоднее печатать мелкие вещи для фортепиано, чем крупные оркестровые сочинения. Их вполне устраивают «Славянские танцы», песни, дуэты, наконец камерные сочинения, широко используемые в домашнем музицировании. А симфонии, рапсодии, увертюры к операм они предпочитают издавать в клавирном переложении. Поэтому они требуют от Дворжака двухручных и четырехручных переложений.

Казалось бы, чего проще. Сочинено много. Сиди, делай переложения и получай денежки. Но Дворжака это не устраивало. Чтобы сохранить время и творческий запал для новых произведений, он поручает делать эти переложения своему юному приятелю, студенту философского факультета Йозефу Зубатому. Не торопится он и с написанием второго цикла «Славянских танцев», которых настойчиво требует Зимрок. Он убеждает «милого господина Зимрока» повременить с этими танцами: «Сейчас я чувствую потребность написать что-нибудь серьезное — трио или скрипичную сонату; это сохранило бы мне теперь хорошее настроение».

Издатели вынуждены были соглашаться. Дворжак для них — золотая жила. Его имя все чаще появлялось в газетах Берлина, Вены, Лейпцига. Прославленный Иоахим пользуется приездом Дворжака в Берлин, чтобы устроить в его честь музыкальный вечер и в присутствии автора сыграть его квартет и секстет. Элерт хлопочет об исполнении «Славянской рапсодии» в Висбадене. Ее играют в Берлине, Мюнхене, Карлсруэ, Будапеште, Вене. Дирижер Венской филармонии Ганс Рихтер вызывает телеграммой Дворжака. Во время исполнения Дворжак сидит вместе с Брамсом в оркестре у органа. Потом Рихтер вытаскивает его оттуда, чтобы представить публике. Симпатии публики и музыкантов на стороне Дворжака. Из шестидесяти новинок сезона третья «Славянская рапсодия» Дворжака им нравится больше всего. Рихтер устраивает в его честь банкет. Ганслик хочет писать о Дворжаке, просит композитора дать ему некоторые биографические данные и портрет для воспроизведения. Управляющий Придворной оперой интересуется, когда в Праге будет исполняться «Ванда». Он намерен приехать послушать оперу, чтобы потом поставить ее в Венском театре. По этому поводу Дворжак писал своему другу Алоису Гёблу, управляющему княжеским имением в Сихрове: «Брамс горячо рекомендовал меня ему. Недоставало еще, чтобы в Вене поставили мою оперу! А?»

Кривая успеха Дворжака шла стремительно вверх. И чем выше она поднималась, тем больше издателей искало контакта с композитором. Как стая волков теснились они вокруг Дворжака, и каждый старался урвать самый лакомый кусок. Чтобы не упустить право первенства, прозорливый Фриц Зимрок стал подумывать над тем, как бы ему купить оптом все, что выйдет из-под пера Дворжака.