БУНТ ЗА ЛУЧШУЮ ИМПЕРИЮ

БУНТ ЗА ЛУЧШУЮ ИМПЕРИЮ

Я бы выделил из всех стихов Бродского помимо блестящего цикла о любви также стихи на имперские мотивы, будь то античные римские, американские «Колыбельная Трескового мыса» или «Новый Жюль Верн», русские «На смерть Жукова» или даже «Одному тирану», «Народ» и «На независимость Украины». Характерно, что написаны были эти стихи в самые разные годы от 1964-го до 1989-го, то есть имперскость в творчестве поэта никогда не пропадала.

Иосиф Бродский вполне искренне писал, что «у поэта с тираном много общего. Начнем с того, что оба желают быть властителями: один — тел, другой — дум. Поэт и тиран друг с другом связаны. Их объединяет, в частности, идея культурного центра, в котором оба они представительствуют. Эта идея восходит к Древнему Риму…». Не случайно он так ценит великих императоров и тиранов, что римских, что русских. Петр Великий — пожалуй, самый любимый и часто вспоминаемый император в его стихах и статьях, но не обходит он вниманием и Ивана Грозного. «Помните переписку Ивана Грозного с Курбским? Так вот, Иван куда интереснее Курбского, со своей апологией деспотии, особенно когда он говорит „Россия есмь Израиль“». Кстати, и о Сталине он высказывался отнюдь не одномерно, без восторга, но и без примитивной либеральной отрицаловки. В диалогах с Волковым он рассуждает: «То есть о нем совершенно спокойно можно думать как об отце, да? Скажем, если твой отец никуда не годится, то вот уж этот-то будет хорошим папой, да?.. На мой вкус, самое лучшее, что про Сталина написано, это мандельштамовская „Ода“ 1937 года… Это, может быть, самые грандиозные стихи, которые когда-либо написал Мандельштам. Более того, это стихотворение, быть может, одно из самых значительных событий во всей русской литературе XX века… Ведь он взял вечную для русской литературы замечательную тему — „поэт и царь“. И, в конце концов, в этом стихотворении тема эта в известной степени решена. Поскольку там указывается на близость царя и поэта…» С имперских позиций он объясняет и сталинское возмущение Ахматовой после ее встреч с иностранцами: «Так это и должно быть. Ведь что такое была Россия в 1945 году? Классическая империя. Да и вообще ситуация „поэт и царь“ — это имперская ситуация».

Сравнивая Сталина с Троцким, он делал выбор в пользу Сталина, говоря, вопреки многим, что России еще повезло: при Троцком было бы гораздо хуже… Он ценил иерархию как в поэзии, так и в империи. Не случайно Бродский так возвышал великих полководцев — что римских, что русских, Суворова и Жукова. Кстати, его стихи о Жукове напрочь не воспринимали власовцы из второй эмиграции. Как говорит сам Бродский в беседе с Волковым: «Между прочим, в данном случае определение „государственное“ мне даже нравится. Вообще-то я считаю, что это стихотворение в свое время должны были напечатать в газете „Правда“. Я в связи с ним, кстати, немало дерьма съел… Для давешних эмигрантов, для Ди-Пи — Жуков ассоциируется с самыми неприятными вещами. Они от него убежали. Поэтому к Жукову у них симпатий нет. Потом прибалты, которые от Жукова натерпелись… А ведь многие из нас обязаны Жукову жизнью. Жуков был последним из русских могикан».

Воин, пред коим многие пали

Стены, хоть меч был вражьих тупей,

Блеском маневра о Ганнибале

Напоминавший средь волжских степей.

Кончивший дни свои глухо, в опале,

Как Велизарий или Помпей.

<…>

Маршал! Поглотит алчная Лета

Эти слова и твои прахоря.

Все же прими их — жалкая лепта

Родину спасшему, вслух говоря…

Имперскость его проявлялась и в увлечении историей российского флота. Правда, тут еще вмешивалась и семейная традиция, отец его был офицером флота. С детства он обожал морскую форму, все морские знаки отличия. «Не из-за эффектных его побед, коих было не так уж много, но ввиду благородства духа, оживлявшего сие мероприятие. Вы скажете — причуда, а то и вычура; однако порождение ума единственного мечтателя среди русских императоров, Петра Великого, воистину представляется мне гибридом вышеупомянутой литературы с архитектурой… Проникнутый духом открытий, а не завоеваний, склонный к героическому жесту и самопожертвованию, чем к выживанию любой ценой, этот флот действительно был мечтой о безупречном, почти отвлеченном порядке, державшемся на водах мировых морей, поскольку не мог быть достигнут нигде на российской почве». Если не видеть подпись автора — Иосиф Бродский, можно подумать, что такой текст написал Карем Раш. «По сей день полагаю, что страна только выиграла бы, имей она символом нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп и молот, а флаг русского флота — наш славный, поистине прекрасный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне».

Имперскость Иосифа Бродского — тема глубокая и обширная, ожидающая новых исследований. Самая что ни на есть великодержавная имперскость в том же стихотворении об Украине не менее вызывающа, чем стихи Пушкина о Польше. Не случайно его опубликовали только в «Дне литературы» и в «Лимонке»…

Эту тему также замалчивают все западные бродсковеды, не говоря уже о наших либералах. В стихах на имперские темы поэт, как и в молодости, напорист и энергичен, с ним интересно даже не соглашаться и спорить, как, например, с «Пятой годовщиной» или со «Стихами о зимней кампании 1980 года». Империя — любимая тема Бродского. Очень верно пишет его друг Чеслав Милош: «„Империя“ — это одна из словесных дерзостей Бродского. Римские завоевания не именовались „освободительными“ или „антиколониальными“. Они были не чем иным, как торжеством силы… То, что их страна является империей, может быть для русских источником гордости, а для американцев, с их странной склонностью к самобичеванию, источником стыда, но это неоспоримая реальность. „Империя“ для Бродского означает также сами размеры континента, монументальность как таковую, к чему он питает слабость».

Кстати, на мой взгляд, из всех западных друзей Бродского лишь славянин Чеслав Милош наиболее глубоко и точно понимал его поэзию, его характер, его пронизанную духом славянства душу. Он доступно объяснил западному читателю смысл творчества Бродского: «Меня особенно увлекает чтение его стихов как лишь части более обширного, затеянного им дела — ни больше ни меньше, как попытки укрепить человека в противостоянии страшному миру. Вопреки господствующим ныне представлениям он верит в то, что поэт, прежде чем обратиться к последним вопросам, должен усвоить некий код поведения. Он должен быть богобоязненным, любить свою страну и родной язык, полагаться на собственную совесть, избегать союза со злом и не отрываться от традиции». Прекрасное кредо!

Как Иосиф Бродский соединяет свою тягу к империи с тягой к свободе — это уже исключительная прерогатива поэта. Скажем, таким образом: «Если выпало в империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря». Империя хороша «…окраинами. А окраина замечательна тем, что она, может быть, конец империи, но — начало мира. Остального мира… В случае с Россией может что-то сходное произойти, исключать этого не следует…».

То есть на окраине разрушенной ныне Российской империи могут родиться новые гении… Дай-то бог. По сути, на довольно глухой по послевоенному времени питерской окраине у моря родился и сам Бродский:

Я родился и вырос в балтийских болотах, подле

Серых цинковых волн, всегда набегавших по две,

И отсюда — все рифмы, отсюда тот блеклый голос,

Вьющийся между ними, как мокрый волос…

Кстати, не забудем, что на окраине у южного моря, в Краснодарском крае родился Юрий Кузнецов. В Архангельской области, недалеко от Белого моря родились Николай Рубцов и Владимир Личутин. И даже Александр Проханов с южной грузинской окраины империи, земляк Владимира Маяковского. Вот вам и «поэты имперских окраин». На имперскую тему в творчестве поэта хочется поразмышлять отдельно. Оставим сейчас зарубку. Для Бродского даже любовь — «имперское чувство». Особенно такая, какая поглотила его целиком.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.