5

5

Еще в конце 1916 года Снесарев в дневнике вдоль одного из абзацев ставит знак NB и надпись: «философия войны». В самом абзаце говорится: «Цель войны — убить дух сначала отдельного бойца, потом — массы их, а затем — всей нации; и для этой единственной и довлеющей цели нельзя ничего забывать, нельзя давать перерывов или уступок… Отсюда смешны писательства корреспондентов, описывающих братания врагов в дни праздников; этот кислый сентиментализм показывает только одно — непонимание сути военного дела».

Примерно в ту же пору, чуть раньше, его товарищ Кирей в час совместной прогулки в Карпатах вдруг вспомнил изречение Чингисхана: мол, какое высшее счастье в жизни «гнать перед собою бегущего врага, топтать его поля, ласкать его женщин». Фронтовой товарищ сказал это без видимого эмоционального и нравственного отношения, без своей оценки, и Снесарев, помолчав, тогда тихо, но убеждённо возразил, что это людоедское заявление и желание. Да, человечеству трудно, а может, и вовсе невозможно уйти от войн. Но если человек и не может избавиться от комплекса врага, в любом случае негоже топтать поля и ласкать женщин, не желающих ласки людоеда или просто чужого, противного в любом случае насильника-испоганщика. И как бы побивая одно изречение другим, вспомнил слова Платона: «Не опустошать страну и не поджигать домов».

В начале двадцатых в Академии Генштаба Снесарев читает лекции по философии войны — курс, прежде не читанный ни в российской, ни в военных академиях других стран. (В 2003 году — отпечатанная на машинке рукопись курса лекций «Философия войны» издана в Москве в «Антологии отечественной военно-политической мысли».)

Наверное, блок лекций, готовь его учёный позже специально для книги, приобрёл бы большую стройность и законченность, но военный учёный-педагог вынужден был считаться с разными уровнями первичной подготовленности слушателей, и лекции были именно лекциями, какие учёный для своих слушателей сопроводил весьма существенным наставлением, разумно подвигающим их остерегаться пусть и самых знаменитых противоположных характеристик войны, не могущих дать всей полноты истины: «Вы должны сделать два заключения. Первое, что о войне вы не можете найти столь авторитетного голоса в одном направлении, чтобы ему нельзя было подыскать другой голос не менее авторитетный, но говорящий противоположное. И вы теперь будете знать, что когда в газете ли, в обществе, в заседании хотят выиграть в пользу или против войны и торгуют для этого тем или иным авторитетом, что это приём ложный, только рассчитанный на слабое знание слушателей. А второе — то заключение, что коллективное суждение людей о войне не только не даёт нам обстоятельного выяснения её существа, но даже лишает нас достаточных отправных данных для суждения».

И впрямь сколь исторически весомы имена — осудители и противники войны: Геродот, Платон, Вергилий, Монтень, Паскаль, Кант, Вольтер, Руссо, Ламартин, Лев Толстой. Однако не менее значимы в истории мировой культуры и имена противоположной стороны — сторонники и благословители войны: Гераклит, Аристотель, Макиавелли, Фридрих Великий, Гегель, Байрон, Гумбольт, Клаузевиц, Прудон, Ницше. Целые когорты находим среди тех, кто видел в войне промысел извечный, естественный, равно как и среди тех, кто считал её неестественным, злочеловеческим занятием; тех, кто усматривал нравственные начала войны, было не меньше тех, кто вовсе порицал её за привычно-безнравственный ход. Наконец, особая статья, великие умы человечества, в двойственном восприятии которых война — и преступление, и очищение, она — и разрушающая и возрождающая. И здесь имена известнейшие: Блаженный Августин, Шиллер, Пушкин, Гюго, Достоевский.

Снесаревская «Философия войны» (как и изданная в 1939 году за границей «Философия войны» А.А. Керсновского, подростком ушедшего с белыми в эмиграцию) — из неустаревающих книг, поскольку здесь в подходах исторических, нравственных, геополитических, экономических рассматривается, быть может, самое роковое общественное явление. Вопрос, который за многотысячелетнюю историю человечества так и не решён.

В самом деле, миновало лишь несколько десятилетий после кончины Снесарева, а сколько больших и малых войн прогремело и гремит на нашей малой планете, сколько образовывалось всяких коалиций, сколько объявлялось у России «друзей» в неутолимом желании сделать её не-Россией, то есть поделённой и бессильной!

Война мировая идёт постоянно, она обретает иные формы, материальные ресурсы, звуки, нежели, скажем, фронтальное наступление танками и полками, нежели орудийная канонада, да и от прежних не отказывается: стоило в России конца двадцатого века всплыть и выхватить руль на редкость, на удивление бездарным политическим верхам и последним дать «свободную волю» слабости или близорукости, пойти на несоразмерные уступки и потери, как пояс невидимой войны, покамест — угрозы, вплотную лёг у российских границ, и по всей натовской опояске западных российских рубежей стали располагаться отнюдь не мирные базы, ракетные установки, радиолокационные станции.

И уже в новом веке и тысячелетии торжествует война (её информационные, психологические, сетевые, биологические, возможные климатические модификации), этнические пожары полыхают по всем континентам, какая уж тут оливковая ветвь… Войти в мировую цивилизацию! Воздать хвалу общечеловеческим ценностям! Приветствовать единое глобальное сообщество! Разумеется, разумеется… Кто из христиан с их вселенскостью, кто из русских с их «всемирной отзывчивостью», в чём убеждён был Достоевский, кто из людей совести и чести в разных народах не мечтал о всечеловеческом под горней сенью и благодатью, единстве и братстве — при неповторимости исторического бытия и облика наций. Но об этом ли забота наступающего мирового порядка, устраиваемого «элитным» мировым «правительством»? Устраиваемого для золотого легиона избранных и числом уже определённых? Умеющих быть «свободными» в инициативах безморальной вседозволенности, подмены знаков и действительных ценностей, сгона в окраины нищеты «слабых», «неудачных», то есть живущих по заповедям совести. И для оных ростовщически натренированных «волонтёров свободы» обездоленные, страдающие, больные не более как досадная помеха. Действительно, как любил повторять Снесарев, что им Гекуба? Единый дом породнённого человечества, исповедующего заповеди добра, совести, милосердия, им ни к чему. Их единое глобальное общежитие — замятинский тотально контролируемый Дом счастья для энтузиастов-«нумеров», где демократия — без народа, «права личности» — без истинно свободной и ответственной личности, шаги прагматического прогресса — без Божественного начала и людей, хранящих высокие традиции.

Войны гремят, кровь льётся, слова ненависти изрыгаются… Bellum omnium contra omnesV. Добро и зло неустанно скрещивают свои мечи.

И вспоминаешь, не можешь не вспомнить, что слова «меч» и «враг» есть в Евангелии, и не по упрощённым и подменённым толкованиям пацифистов нам должно чувствовать и знать Книгу Благой Вести, а ещё осмыслить произведения отечественных мыслителей, их глубоко духовные, трагические размышления о религиозной этике войны, суть которых очевидна даже в нижеприводимых коротких роднящихся мыслях.

Достоевский: «В долгий мир жиреют лишь одни эксплуататоры народов»; он же: «Война из-за великодушной цели, из-за освобождения угнетённых, ради бескорыстной и святой идеи лечит душу, прогоняет позорную трусость и лень».

Бердяев: «Ваша картина вечного мира народов — буржуазная идея. Вы хотите внешнего спокойствия и благополучия, не искупив греха, не победив зла»; он же: «Мировая война проиграна Россией потому, что в ней возобладала толстовская моральная оценка войны… Толстовская мораль обезоружила Россию и отдала её в руки врага» и, наконец: «Впереди в плане духовном предстоит ещё самая страшная война, война царства антихриста с Царством Христовым».

Лосский: «Война есть великое зло. Но проповедь безоглядного пацифизма, призывающего к отказу от воинской повинности, могла бы… привести… к хаотической анархии, которая страшнее всякой войны».

Карсавин: «В войне совершается такое великое добро, как жертва своей жизнью за других».

Ильин: «Смысл войны в том, что она зовёт каждого восстать и защищать до смерти то, чем он жил доселе, что он любил и чему служил… Война учит нас жить так, чтобы быть готовыми встать на защиту того высшего, которое мы любим больше себя»; он же: «Только для лицемера или слепца равноправны Георгий Победоносец и закалываемый им дракон».

Стеггун: «Становясь лишь на христианской почве злом, война на ней же, и только на ней, становится смыслом, т.е. грехом человечества. На почве атеистической цивилизации она теряет этот свой глубинный религиозный смысл… перестаёт быть человеческой войной и становится нечеловеческой бойней. Это значит, что нравственный пафос христианства должен заключаться не в безоговорочном отрицании войны, а в требовании, чтобы её зло изживалось бы как грех, т.е. как трагический смысл политической жизни».

Снесарев, глубоко постигнув природу и временные облики войны как на опыте личном, так и на историческом опыте человечества и считая философию войны необходимой наукой, прилагает к ней, как и к другим сопредельным наукам, требования безусловного этического начала: «Науки, не объединённые и не облагороженные философски-этическим началом, разбрасываются по техническим мелочам и треплются на рынке сиюминутных человеческих настроений».

С подступающей горечью приходится думать, сколь поздно приходит к России снесаревское наследие, которое, какой труд учёного ни взять (не только «Философия войны»), имеет прямую обращённость в будущее. И не только учёным-геополитикам, не только военным кругам его надобно знать, но и всей читающей России.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.