2

2

Итак, Снесарев — «гость Великобритании на всей территории Индии». В этом официальном заявлении-приглашении очевидна явная географическая бессмыслица и дипломатическая бестактность, но Англия давно уже считала Индию продолжением своего острова, своей собственностью, и весь мир вынужден был считаться с этим.

Снесареву и Полозову начальный отрезок пути по сложнейшему горному маршруту из Средней Азии в Индию предписано было пройти разными дорогами, и эти, с позволения сказать, дороги могли стать роковыми, гибельными ежедневно, ежечасно. Снесарев «прорезывает» Памир с севера на юг, однако уместно ли слово «прорезывает» по отношению к человеку, который всего лишь песчинка в этих прадревних величавых горах? Но слово — снесаревское. В одном из писем младшей и духовно близкой сестре Кае (Клавдии Снесаревой, в замужестве Комаровой) он, уже завершая памирский отрезок пути, скажет: «Почти оканчиваю прорезывание Памира с севера на юг, и самому интересно обернуться (по карте) на пройденный путь — верхом и по таким высотам, которых в мире больше нет (разве Тибетские)…»

Грандиозные хребты, нелюдимые отроги и каменные цепи вершин и пиков, обледенелых и недоступных, узкие козьи тропы, то и дело перехваченные камнепадами («по какой круче и камням приходится идти, лошади портят себе ноги…»), глубочайшие пропасти, на дне которых — нерукотворные кладбища людей и коней, однажды сорвавшихся с немыслимой крутизны. Многосаженной толщи ледники — исполинские сгустки стужи. Если солнце — жара тропическая, если уходит солнце — без тулупа не выдержать и часа: словно насквозь пронизывает ледяная стужа. Облака где-то далеко внизу, поднимаются к заснеженным тропам и застят даже малую видимость. Обычная высота, по которой змеятся тропы, три-четыре версты, местами и более.

Поистине «крыша мира». Это — вечное. А временное — именно здесь сходятся границы и интересы трёх великих территориями и населением империй: Российской, Британской, Китайской. Где-то в Санкт-Петербурге, Лондоне, Пекине политические и военные умы разрабатывают планы, как покрепче утвердиться на «крыше мира», откуда не только далеко видно, но и можно грозить любой из империй. И потому в этих суровых, бедных, малолюдных и опасных местах всё чаще появляются путешественники, они же дипломаты, они же разведчики.

Крепостью духа, физически и морально английские офицеры подчас оказывались слабее русских, но, во-первых, их было больше в приграничных местах, во-вторых, за ними чувствовалась традиция общения с местным населением; наконец, и стимулы были весомей: английские офицеры за знание арабского, персидского, хинди, урду, пушту и других туземных языков получали от своего правительства надбавку до двух тысяч рупий, а за знание русского — до пяти тысяч рупий. Английские офицеры на протяжении веков отбирались и готовились для дела не менее тщательно, нежели чиновники английского кабинета, и дурных случайностей в британской армии было куда меньше, чем в армиях других стран. Они умели воевать, умели работать, умели отдыхать. У иных, правда, сквозило пренебрежение к «неумеющим», но за это, как молвится, на гауптвахту не сажают.

Снесарева сопровождали местный проводник-киргиз и двое казаков — все оказались надёжными, знающими помощниками. Можно сказать, обошлось без особенных приключений. Самое неприятное — три десятка вёрст надо было пройти по афганской территории, весьма опасной: здесь бы командировочное удостоверение никто не спрашивал, и вполне могло так статься, что, попадись малочисленная экспедиция на глаза афганцам, никому бы и не узнать, куда она подевалась. Но, по счастью, не встретилась ни одна воинственная горская душа, «проскочил благополучно — шёл рано и в полном тумане (т.е. в облаках)». Правда, выпало встретиться с нарядом китайских пограничников. Те поначалу вели себя миролюбиво, затем стали вдруг придирчивы, и русский офицер погрозился высечь не радушных к путешественникам сберегателей границ Поднебесной, что подействовало на них самым паническим образом. Английского Генштаба полковник Мак-Суини, прикомандированный к русским офицерам, но заболевший и вынужденный по болезни задержаться на русской территории, догнавший Снесарева уже непосредственно в Индии, рассказал, как, подобно фантастическому дереву, вдруг взмывшему из-под земли, разросся маленький инцидент. Англичанин встретил нарочного от китайского разъезда, посланного властям донести о том, что грозный русский офицер появился, остановился, всех разметал. Этот несчастный посыльный загнал свою лошадь и неутешно плакал, словно задержанную весть надо было доставить незамедлительно самому Богдыхану — властителю Поднебесной.

Цепью горных пиков, разделённых ущельями, тянулся Гиндукуш, которого тоже было не миновать. Казалось, никогда не закончится фантастическая зубчатая стена — холодная, вечная, никому не подвластная. Всё время надо было остерегаться ловушек горного пути, наш военный путешественник благополучно миновал их. Ещё в университетские годы побелев в висках, Снесарев стал вовсе седоголов, когда в высокогорной одиссее преодолел две «крыши мира».

В начале сентября спустились в долину Кашмира. Индия, «страна муссонов, двух жатв и сказочных богатств», великая Индия, «страна чудес, страна золота и алмазов, лучшая жемчужина в короне Её Величества королевы Великобритании», одной из богатейших своих провинций расстилалась перед ними, словно кашмирская шаль.

Живописнейший на земле край, полный легенд, одну из которых Снесарев знал ещё раньше: якобы издревле чтимые человеком эти места затопили водами злые демоны, но великан Кашаф, внук Брамы, возжаждал помолиться здешним храмам и сумел спустить воды, разгородив каменные завалы, прорыв в горах туннель; осушенная долина с тех пор стала носить его имя, постепенно трансформированное в Кашмир.

После полуторамесячного путешествия первый культурный угол — Гильгит. И, странная судьба, уже в Гильгите его захватывают ностальгические чувства: «Много тут интересного, а родины-то всё-таки нет… она далеко».

Далее столица Кашмира — Сринагар (Сурийнагар — город Солнца), далее — Равалпинди.

Английским офицерам полковнику Мак-Суини и майору Модлею надлежало сопровождать русских, и последние боялись отяготиться назойливым доглядом, цивилизованной слежкой. Но английские офицеры оказались вполне достойными спутниками, без мелочных придирок, хотя и не без спланированной опеки, весьма неудобной для планов русских: побольше разглядеть, запомнить, записать. Знакомя гостей с фасадными, экзотическими сторонами Индии, притеняющими разительный социальный контраст, Снесарева и Полозова сразу же обременили приёмами у официальных лиц британской администрации, встречами с местными князьками, раджами, принцами, причём встречами — словно бы с русским хлебосольством и размахом. Надо было не только непринуждённо поднимать бокалы, но и непринуждённо уходить от возлияний, поскольку Снесарев ещё с юности дал себе слово не пить. Об одном забавном эпизоде, возникшем в связи с этим, он позже расскажет и в книгах (его, непьющего, примут за мусульманина, скрывающего, что он мусульманин; и когда англичане, с умыслом или без оного, дадут ему однажды для прогулки дурного нрава лошадь, которая, норовя сбросить седока, завалится назад и поранит ему ногу, тамошние магометане станут молиться в мечети о его выздоровлении).

Запомнился отдых в виде охоты и ночёвки в лесу. Обезьяны, которых даже в любом индийском городе тьма-тьмущая, здесь чувствовали себя избранной кастой. Во всяком случае — нахрапистость поразительная. Одна из них бросилась к костру, схватила кусок мяса со сковородки и, обжегшись и дико вереща, запустила в сидящих камень. Кто-то из англичан был поранен, но что обезьянам до раненого, это их, обезьяньи, владения, убирайся с пути!

Английский писатель Киплинг хорошо знал тропический лес, и по его сказкам выходило, что лучше всё же обезьяны, чем гиены и шакалы.

Англичане, почувствовавшие проницательность выбора, сделанного русским военным министром, разглядели в русском офицере не только умного, образованного человека, но и опасного противостоятеля; позже один из их военных объявит, что Снесарев представляет общественную опасность для Британской империи. О русском офицере писали английские газеты в обоих земных полушариях. Одни имперские чиновники просто из любопытства желали познакомиться с ним, другие приглядывали за ним, может быть, чтоб не увидел лишнего. Русским генштабистам предлагали то поохотиться, то познакомиться с местными достопримечательностями, то поприсутствовать на параде в чью-то честь; всегда были предусмотрены лошади и крепкие, ловкие проводники для осмотра окрестных мест. Загородные прогулки, охоты, кавалькады. И встречи, встречи, встречи… приходилось подолгу, часами, вести ничего не значащие, но неизбежные полусветские разговоры, и сколько за это время можно было бы увидеть, почувствовать, узнать в непосредственном общении с простыми индийцами!

Выдалась, правда, встреча, в известном смысле существенная и для Снесарева памятная. В Симле, где располагалась резиденция вице-короля Индии, он был приглашён на встречу с лордом Керзоном, который в ту пору и занимал трон вице-короля. (Через четверть века на площадях советских городов возмущённые «нотой Керзона», британского министра иностранных дел, толпы энтузиастов воодушевлённо будут жечь чучела бывалого английского политика, Снесарев увидит это сожжение и на московских площадях и вспомнит, как не раз вспоминал, холодные, хорошо воспитанные глаза Керзона, его спокойные доброжелательные расспросы, а позже его же исполненную досады оценку деятельности Снесарева в Туркестанском военном округе и в Генштабе: «Опять этот неистовый капитан!»)

Встреча была обставлена по всем правилам английского этикета, присутствовали министры и генералы, их жены. Русский гость, приглашённый вице-королём в надежде ещё и услышать снесаревский баритон (Снесарев на прежних встречах исполнил несколько музыкальных сочинений, весьма понравившихся англичанам), в письме к сестре Кае сообщит: «…Когда входили в столовую, придворный оркестр заиграл “Боже, Царя храни”. Я сказал своей спутнице, что я пришёл из далёкой земли и весьма тронут таким вниманием, и я ей не могу высказать, как волнуют меня те дивные звуки, которые я сейчас слышу… Обед был, конечно, великолепен, зала, украшенная гербами вице-королей Индии, ещё великолепнее, рядом играл оркестр… После обеда мужчины посидели отдельно и, наконец, перешли в большую залу. Здесь через несколько времени адъютант сказал мне, что Его Светлость удостаивает меня разговором. Я поднялся и пошёл к лорду. Он попросил меня сесть, и началась беседа. Лорд Керзон высокого роста, с длинным бритым лицом (усы и бороду бреет), серые глаза поставлены очень широко и имеют резко-сосредоточенное выражение, лоб крупный… Всё лицо можно назвать красивым (оно ровно розового цвета), если бы оно не было так холодно и самоуверенно…

Высокий хозяин спросил меня о путешествии, не устал ли я. Говорили о его сочинении о долине Гунзы (мы с ним из числа немногих, видевших её) и т.д. Как только я отошёл, подлетел адъютант и попросил меня петь…»

Снесарев исполнил «Азру»… Его попросили спеть ещё что-либо, он сел к роялю и, аккомпанируя, пропел «Я вас любил», что вице-королю весьма понравилось, но показалось незаслуженно кратким. Не столь давний дебютант Большого театра спел ещё «Лесного царя» Шуберта, которого любил и не раз исполнял на родине.

После Симлы Полозову надлежало возвращаться, а Снесарев продолжил путешествие. Он ещё и умудрялся вести путевой научно-географический дневник, а записи-листочки слал письмами сестре Клавдии, наказывая, чтоб она не только хранила их, но и с величайшей аккуратностью переписывала.

Остальные встречи не оставили памятного следа, слились в сплошной прогулочный марафон с разного рода празднествами, на которых ему приходилось петь, «вызывая незаслуженные восторги обеднённых голосами англичан и англичанок».

Официально-праздничных встреч стало поменьше после Лахора, города, в котором он месяц проболел лихорадкой. Усугубленная солнечным ударом, она измотала его более самого тяжкого горного перехода: полторы недели не вставал с постели. Памирскую стужу, и горный разреженный воздух, и головокружительную горную высоту — всё перенёс он благополучно, а здесь… Месяц из шести «индийских» месяцев — Снесареву это казалось невосполнимой потерей. Хотя он успел увидеть, запомнить, записать столько, что хватило бы не на один том. Впрочем, так оно и станется: придёт время — и он напишет два тома из задуманного четырёхтомного фундаментального труда «Индия. Страна и народ».

В Лахоре проживал Редьярд Киплинг. Снесарев уже читал его, позже всегда высоко ставил мощь его таланта, жёсткого и мужественного, национально-колониального. Взглядам, шагам, книгам английского писателя и русского военного мыслителя не раз выпадет пересекаться.

В Агре Снесарев осмотрел беломраморную сказку Индии — знаменитый Тадж-Махал, святыню мусульман. Настолько это творение дивно прекрасное, что оно, легендами и преданиями овеянное, является украшением всей Ойкумены, а когда, рассказывают здесь, смотреть на него при луне, кажется Тадж-Махал дивным цветком, который небо подарило земле. Осматривая дворец внутри, он не мог не обратить внимания на разрушенный временем потолок и на попытку его отреставрировать. «Как жалок и мал, — скажет он, — реставрированный английский кусок на огромном фоне потолка Великих Моголов». Снесареву не удалось увидеть Тадж-Махал при ясной луне. Пошёл дождь, небо увязло в тучах. В тот день в Агре ему исполнилось тридцать четыре года. Глядя на удлинённый бассейн у Тадж-Махала, стоя у реки Джамна, он вспоминал донскую родину, видя её в этот декабрьский день зимне-стылой, дремотной, с неба не переставая сыплет снег над Доном, да, наверное, и над всей Россией.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.