Я Господь, Бог твой…
Я Господь, Бог твой…
И изрек Бог все слова сии, говоря:
Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства.
Когда мы сидим напротив такого человека, как Марек Эдельман, — убежденного атеиста, который, вне всяких сомнений, является образцом поведения для многих людей, в том числе и верующих, — естественно возникает вопрос: могут ли следовать заповедям те, кто отвергают Бога? Управляют ли эти заповеди — и если да, то в каких рамках, — нравственной жизнью приверженцев других религий и, в особенности, атеистов? Нужен ли Бог порядочному неверующему человеку? Впрочем, не следует ограничиваться атеистами — подобные проблемы волнуют всякого, кто сомневается, ищет, бросает вызов установлениям собственной религии, и возникают даже у людей глубоко религиозных, но способных задавать себе трудные вопросы.
И вообще: есть ли место Декалогу в современной западной цивилизации?
Весна 2007 года. К Мареку Эдельману приезжает группа учеников католической школы им. Эдит Штайн[1] из Гливице. Это идея Яцека Шиндлера, директора школы и учителя, который организует для своих учеников встречи с великими людьми. К Эдельману он привозит школьников уже не первый год. Ребята рассаживаются где попало — на стульях, на кровати Эдельмана, на полу. Один мальчик, заметно волнуясь, спрашивает у Эдельмана:
— Вы верите в Бога?
Восьмидесятидевятилетний Марек Эдельман отвечает:
— Оставьте его в покое. Он спит.
* * *
— Важнейший вопрос: что для вас самое важное?
— Когда-то я уже говорил: самое важное — жизнь, а если уж есть жизнь, то самое важное — свобода. Но потом кто-то отдает жизнь за свободу, и тогда неизвестно, что важнее. Точка. Браво. Что-то в этом роде. И так ведется испокон веку.
Это где-то напечатано, хватит повторять одно и то же. Не помню в точности, как я сказал, но сказано красиво.
— Да, это хорошо.
Мы помним и другие очень хорошие слова, которые однажды от вас услышали. Вы рассказывали, что, когда вас выгнали из больницы, к вам пришел старый знакомый и сказал: «Если будет худо, я тебя спрячу». Вы так откомментировали эту историю: «Надо приютить битого. Надо спрятать его в подвале. Не надо бояться. И вообще всегда нужно быть против тех, кто бьет».
— Действительно, когда меня выгнали из больницы, из Радома отозвался мой товарищ, Бляхницкий. Мы вместе работали, когда учились на третьем курсе. Он потом женился на богатой, уехал в Радом и там сразу стал ein grosse[2] — заведовал отделением на пятьдесят коек. Хороший мужик. Сам больной — у него был стеноз митрального клапана. Но до того мы сдавали экзамен по специальности — мы уже были врачами, но здравотдел потребовал, чтобы все получили бумажку, иначе зарплата будет ниже и тому подобное. Ну и профессор Якубовский сказал: «Приходите завтра на экзамен».
Стоим мы в коридоре: Рышек Фенигсен, Бляхницкий и я — нашлось только трое таких дураков. И вдруг Бляхницкий теряет сознание. Мы спрашиваем: «Чего ты волнуешься?» Он: «Я не сдам». Я говорю: «Идиот, да он не будет тебя спрашивать. Если б хотел, давно бы просто выгнал». Входим в кабинет, профессор только попросил у нас протоколы, подписал, и до свидания.
Но потом, когда меня уволили, Бляхницкий уже был большая шишка, заведующий отделением в Радоме. У них с этой его богатой женой была квартира — три комнаты с кухней, с альковом и так далее. На дворе 1968 год[3], и он приехал ко мне. У меня как раз была Эльжбета Хентковская, которую Бляхницкий знал, потому что раньше она у нас стажировалась. И он говорит: «Марек, я уже все спланировал. Альков мы отделим перегородкой, получится шкаф, и ты будешь через него входить и выходить. Сможешь у меня прятаться до конца жизни».
Он говорил так, будто снова была оккупация. Эльжбета от волнения расплакалась.
— Всегда, независимо от того, кто этот битый, нужно быть с ним…
— Красиво я сказал, а? Неужели вам не нравится?
— Очень нравится.
— Вот и хорошо. Какие тут нужны комментарии? Ясно ведь: одна фраза — и человек весь как на ладони. У Ромена Гари в «Страхах царя Соломона» героиня удивляется, когда врач (правда, ему уже девяносто лет) говорит, что ему тяжело подниматься к ней на шестой этаж. Она-то знает, в каком подвале он прятался во время войны, и считает, что спасла ему жизнь, потому что тогда его не выдала.
По ее мнению, выдать человека, предать — это нормально, а не выдать — это геройский поступок! Стало быть, старенький доктор должен карабкаться к ней на шестой этаж. Она это заслужила — ведь она спасла ему жизнь.
Это нацистская ментальность, которая угнездилась в умах французов, а может, и других европейцев. Французы ведь были свободны. Париж был открытым городом. Немцы ездили туда развлекаться. Они мечтали попасть во Францию с армией. Пили коньяк, ходили в бордели к девочкам и так далее. Там им жилось потрясающе! Даже у нас в гетто можно было достать французские коньяки — немцы привозили их из Парижа, продавали спекулянтам, а те приносили в гетто. Нужно было только иметь деньги.
Да, в гетто были богатые люди. Торговали с немцами, друг друга обманывали, а торговля себе шла. Немцы не брезговали еврейскими деньгами.
Наоборот, были очень довольны.
Например, поначалу ходили к одному парикмахеру, потому что он хорошо стриг и брил. Казалось, теперь будет жить припеваючи. Но вдруг явились к нему, забрали все имущество, а самого застрелили. Такая вот ментальность: еврей — не человек. Понимаете?
Как говорит Ханна Арендт?
— Банальность зла[4].
— Банальность зла… Да нет, зло — не банальность, оно заложено в человеческом характере. Это худшее в человеке. Человек по природе плохой — иначе он вообще не мог бы существовать. Настолько плохой, что сто или десять тысяч лет назад вырезал всех своих врагов. И выжил, потому что ел и мясо, и траву, всё. Приспособился. А конкурентов уничтожил.
Точно так же великие государства держались на том, что убивали всех вокруг — если только у них были лучше арбалеты и стрелы.
Да и сегодня тоже, хотя бы здесь, в Польше… Что делали с порядочными людьми при Качинских?[5] Ведь чтобы прикончить человека, вовсе не обязательно его застрелить.
В том-то и беда: люди — они плохие. Впрочем, если посмотреть в глаза, видно, кто хороший, кто плохой. Навещает меня одна врачиха, большой ученый, международные конференции, книги, ее на руках носили. А тут вдруг сажают ее мужа — он тоже врач. В чем-то там его обвинили. Люди Качинского, кстати. Не знаю:
виноват он, не виноват… И она внезапно остается одна. Приятельницы боятся с ней здороваться. К тому же она ходит в хороших туфлях, в красивой блузке, продолжает неплохо зарабатывать… в общем, тут прибавляется самая обычная зависть, и отношение к ней становится все хуже.
Поганая у человека натура. Он — неудачный плод эволюции, цивилизация его еще не обуздала. Может, через тысячу лет станет другим. Внешне, возможно, не изменится, но цивилизация его обуздает.
— Инструментом для обуздания может быть Декалог.
— Религия. Декалог. Христос. Прекрасные вещи. Только внедрять их приходилось силой. Откуда взялись десять заповедей? Надо было как-то укротить евреев, идущих из Египта в Израиль. Они же были негодяи, бандиты. Сорок лет не могли дойти до этого Израиля, потому что постоянно друг друга резали. Всем хотелось попасть в эту землю, где молочные реки и кисельные берега, но никто не знал, где она. Знали только предводители, а они натравливали одних на других. Наконец самая сильная группировка навязала остальным эти десять заповедей, чтобы их усмирить. А кто не подчинялся, тех отправляли на тот свет. Десять заповедей навязали насильно — вот как обстоит дело с человеческой моралью.
— Но религия как-то цивилизует людей.
— Да. Некоторых. Но не всех. И нецивилизованные сильнее, потому что десять заповедей смягчают характер человека, не позволяют ему взять в руки нож, чтобы убивать всех вокруг. Один мой приятель заявлял: «Когда меня бьют по одной щеке, я подставляю другую». А я ему на это: «Знаешь, это не так уж и хорошо». А он: «Ну да, но я ведь верующий…»
— А может, все же какая-то из заповедей для вас важна и актуальна?
— Какая заповедь? Перестаньте. Заповеди — это сказка…
Шевах Вайс
Нужно ли безоговорочно верить в одного Бога, чтобы прочитать кадиш[6] на кладбище?
Выступая несколько лет назад в Едбавне[7], я вспомнил своего деда, перед войной прощавшегося на вокзале с родственниками, которые уезжали в Израиль. Он сказал мне тогда: «Сынок, только оставайся евреем».
С тех пор я не перестаю задавать себе вопрос: что значит быть евреем? И что значит быть евреем после Холокоста? Забыть? Простить? Отомстить? Поверить, что такое никогда больше не случится? А может быть, построить еврейское государство, в котором наша судьба будет в наших руках и мы будем стремиться к спасению в земной жизни? <…>
Наше наследие включает в себя сто шестьдесят девять слов десяти заповедей, которые изначально были моральным законом для нас и для всей западной цивилизации. Это — свидетельство, не требующее подтверждения. Я знал, что быть евреем значит жить у себя на родине и никогда не спускаться с нравственных высот человечества.
Марек Эдельман был атеистом и не очень любил Израиль. Он считал, что это не еврейское, а религиозное государство. В Израиле действительно много религиозных евреев, но вместе с тем много неверующих. Эдельман говорил, что это не имеет значения, поскольку государственная идея такова: все преследуемые евреи — а преследуют их за веру — приезжают и становятся гражданами Израиля.
Да, в широком значении слова вера в одного Бога для Израиля важна. Но разве это странно или непонятно?
Возьмем довоенные годы… Еврейского государства еще не было. Самым важным для евреев тогда было то, что их преследуют. Леон Пинскер[8], в России испытавший на себе, что такое антисемитизм, в конце XIX века опубликовал книгу, в которой писал об антисемитизме как об эпидемии, которой никогда не будет конца. И говорил, что обрести свободу можно, только покинув страны изгнания и вернувшись на историческую родину.
Но как бы сегодня выглядел еврейский народ, если бы любимая политическая организация Марека Эдельмана Бунд[9] победила и евреи получили автономию? Оказались бы они в безопасности? Нет.
Невозможно, описывая историю еврейского народа, обойти вниманием еврейскую религию. Лишенный корней и религиозного самосознания народ не обрел бы и своего государства. Быть может, эта религиозность стала причиной усиления антисемитизма. Тем не менее варварское преследование евреев не имело и не имеет никаких оснований.
Однако вера в одного Бога чревата и другими бедами, связанными с Холокостом. Еще в качестве депутата кнессета я побывал в Польше с группой израильтян, в детстве ставших жертвами освенцимских экспериментов. Тогда на развалинах синагоги в Тарнове мы увидели надпись: «Здесь убивали людей, а Бог молчал». Да, в нашей религии нет однозначного ответа на вопрос, где был Бог во времена Холокоста.
Одни говорят, что человек не в состоянии понять Бога. Другие — что у Бога был план, который нам не дано постичь. Третьи — что Бог во времена Холокоста не видел того, что творилось… Или считал, что так и должно быть… Или — хоть он и Бог — неспособен остановить преступление…
А часть евреев сочла, что Бога нет.
Я сам все еще надеюсь, что смогу ответить на свой вопрос.
Шевах Вайс — израильский публицист и политик. Родился в 1935 году в Бориславе (Львовское воеводство, сейчас Украина); связан с Партией труда (Авода), был спикером кнессета, послом Израиля в Польше. Председатель общественного совета Мемориального института «Яд Вашем», доктор политологии, профессор отделений средств массовой информации в Хайфском и Варшавском университетах, автор нескольких десятков книг — в том числе детских, научных (в области политологии) и по тематике Холокоста.