УВЛЕЧЕНИЕ КУПЕЧЕСКОГО ПАСЫНКА

УВЛЕЧЕНИЕ КУПЕЧЕСКОГО ПАСЫНКА

Молодому организатору театральной «потехи», так восхитившей ярославцев, исполнился в это время двадцать один год. Федор Волков родился 9 февраля 1729 года в Костроме.

Вдова костромского купца Григория Волкова, Матрена Яковлевна (в своем водевиле Шаховской неверно именует ее Марфой Романовной) после смерти мужа осталась с пятью сиротами-мальчиками. Старшему из них, Федору, едва исполнилось семь лет.

Вскоре Матрена Волкова снова вышла замуж за ярославского купца Федора Васильевича Полушкина и вместе с детьми переехала к мужу в Ярославль.

Когда Полушкин женился на Матрене Волковой, он тоже был вдовцом, к тому же пожилым — заканчивался шестой десяток его жизни.

Вероятно, у Матрены Яковлевны остались от первого мужа некоторые средства; в расчете на них Полушкин в 1736—37 годах основал в компании с купцом Тимофеем Шабуниным серные и купоросные заводы.

Старику Полушкину трудно было одному следить за заводским «произвождением». В 1741 году Шабунин вышел из соучастия в делах заводов и Полушкин взял в компаньоны купца Ивана Мякушкина[8]. Через два-три года и второму совладельцу «за совершенным оного неимуществом» пришлось оставить товарищество. Полушкин нашел себе помощников в собственном доме. Он принял к себе «в товарищи» своих пасынков — Федора, Алексея, Гаврилу, Ивана и Григория Волковых; старшему из них шел четырнадцатый год.

Сделку оформили по-коммерчески. Братья внесли Полушкину на ведение предприятий полторы тысячи рублей, а отчим, в обеспечение денег, заложил им свой двор с домом. В вознаграждение за труды по управлению заводами Полушкин обязался. отчислять братьям половину прибылей.

Конечно, практическое участие в заводских делах мог принимать только старший из братьев — Федор. Когда через несколько лет в семье Полушкиных возникла судебная тяжба, государственная Берг-коллегия (центральный орган для заведывания горными делами, учрежденный Петром I в 1719 году) не без основания увидела в сделке Полушкина с его пасынками некоторую фиктивность. Берг-коллегия предписывала Волковым «те купоросные и серные заводы производить с прилежным радением, а не для одного только вида, чтобы заводчиками слыть и от купечества отбывать».

Последний намек Берг-коллегии нуждается в некоторых пояснениях. Как известно, правительство Петра I принимало самые решительные меры, чтобы создать в отсталой России самостоятельную промышленность. Владельцы фабрик и заводов получили даровых рабочих в лице приписанных к предприятиям крепостных — так называемых «посессионных крестьян». Вдобавок в 1724 году был введен покровительственный тариф: иностранные товары облагались тяжелыми ввозными пошлинами. Однако молодая русская промышленность не сразу сумела воспользоваться данными ей преимуществами. Заводчики еще не успели почувствовать всех выгод покровительственного тарифа, как купцы уже испытали его практические неудобства: отечественные товары отличались высокой ценой при их низком качестве. Положение заводчика оказывалось выгоднее купеческого. И при проверке заводских предприятий, произведенной в 1730 году, многие фабриканты оказались «подложными». Они держали свои предприятия только для вида, чтобы пользоваться всеми привилегиями, предоставленными мануфактуристам. На эту категорию промышленников и намекала Берг-коллегия молодым ярославским фабрикантам.

Итак, Федор Волков, едва достигнув юношеского возраста, сделался заводчиком и должен был принимать деятельное участие в управлении серно-купоросными заводами и в кожевенной торговле.

В самостоятельную жизнь молодой купец-фабрикант вступал с довольно значительными по тому времени знаниями.

Детство и отрочество Феди Волкова проходили в обстановке более благоприятной, чем это свойственно было купеческой среде, говоря словами Островского — «жестокой» и «дикой». О характере его матери и влиянии ее на сыновей до нас не дошло никаких свидетельств. Зато вотчим Полушкин, повидимому, занимал особое место в среде ярославского купеческого сословия. Человек энергичный и предприимчивый, он принадлежал к тем немногим тогда людям его круга, которые, будучи неграмотными, уже вполне понимали пользу просвещения. Заботливый семьянин полюбил своих пасынков. Особое внимание он обратил на старшего из них, Федора, в котором видел своего помощника и преемника в торгово-промышленных делах.

Получив первоначальное образование у местного священника, дьячка или приказного, живой и «острый», как свидетельствует первый биограф Волкова — Новиков, мальчик не мог больше продолжать свое образование в Ярославле: первое в городе учебное заведение — Славяно-латинская академия — было открыто только в 1747 году. Между тем Федор рано начал обнаруживать свою талантливость и незаурядные природные способности. Полушкин, по некоторым сведениям, послал его в Москву учиться в Заиконоспасской (Славяно-греко-латинской) академии — той самой, куда десятью годами раньше с таким трудом пробивался, шагая вслед за рыбным обозом, Михайло Ломоносов. Это произошло в 1739–1740 году, а через три года отчим уже взял Волкова из академии. За эти три года Волков мог дойти самое большее до класса «пиитики» (красноречия), то есть изучить основы арифметики, географии, истории, грамматики и катехизиса. Зато в Москве он мог серьезно заняться музыкой, к которой у него рано обнаружились большие способности — он хорошо играл на гуслях и на скрипке, пел по нотам.

В академии же молодой Волков впервые познакомился с так называемой школьной драмой; задачи религиозного воспитания соединялись в ней с учебными. Возможно, что Федору приходилось быть и исполнителем в этих школьных спектаклях.

Надо думать, что Волков уже в эти юные годы шел впередисвоих товарищей. Здесь, в академии, он мог заложить основу и своему блестящему самообразованию, впоследствии удивлявшему всех современников. Во всяком случае, Новиков свидетельствует, что Федор Волков с самых юных лет «пристрастно прилежал к познанию наук и художеств, и проницательный и острый разум споспешествовал ему без всякого, можно сказать, предводителя доходить в оных до возможного совершенства».

Но если обстоятельства учебы молодого Волкова в Заиконоспасской академии не могут быть пока документально освещены, то можно указать на человека, который имел или, по крайней мере, мог иметь значительное влияние на развитие молодого купеческого пасынка и способствовал его образованию.

Человек этот — пастор герцога Бирона, жившего в те годы в Ярославле в ссылке. После очередного дворцового переворота, произведенного сторонниками Анны Леопольдовны (в ночь на 9 ноября 1740 года), всесильный регент Эрнст Иоанн Бирон был переведен в Шлиссельбургскую крепость, судим (апрель 1741 года) за государственное преступление и приговорен к смертной казни четвертованием, которое ему заменили вечным заточением. При воцарении Елизаветы Петровны Бирона в начале 1742 года возвратили из ссылки и поселили для безвыездного житья в Ярославле.

Бирон жил недалеко от усадьбы Полушкина, на берегу Волги, в доме купца Мякушкина. Дом его стоял на площади Николо-Надеенской церкви, находившейся тогда, как видно из помещаемого плана, (см. стр. 27) в одном квартале с домом Полушкина.

Знакомство, перешедшее в дружбу, бироновского пастора и семьи Полушкина (или, может быть, одного только Федора) происходило между 1743 годом, когда Бирон жил в Ярославле, а Волков возвратился из Москвы, и 1746 годом, уже когда Полушкин отправил пасынка в Петербург научиться бухгалтерии и новейшим приемам коммерции.

Два-три года молодой Волков мог заниматься с пастором Бирона и немецким языком, необходимым для торговых дел, и общим образованием. Тот же Новиков отмечает в «Словаре», что на немецком языке Волков говорил впоследствии как природный ненец. В это же время Федор Волков «сам собою» учится рисовать и чертить — умение, которое вскоре сослужит ему очень важную службу.

В Петербурге Федор поступает в немецкую торговую контору. Богато одаренная натура Волкова сказалась даже здесь. Он начинает вести торговые дела свои и отчима с большой энергией, умом и сообразительностью.

Однако основной интерес молодого ярославца сосредоточен не на этом. Главная его склонность — театр. С самых юных лет, отмечает Новиков, начал он упражняться в театральных представлениях с некоторыми приказными служителями. «Склонность сия, как и к прочим наукам и художествам, возрастала в нем по мере его в оных упражнений». Федор Волков целиком отдается охватившему его новому увлечению.

Старые биографы Волкова рассказывают, что как-то случайно он попал со своим хозяином-немцем на представление итальянской оперы в придворном театре; он пришел в полный восторг от виденного им в первый раз настоящего профессионального спектакля. Но правильнее предположить, что в итальянский оперный театр Волкова привела не одна простая случайность. Расположение к нему немца-хозяина могло только облегчить доступ туда, куда устремлялись все его мысли.

С молодым ярославским заводчиком случилось в середине XVIII века примерно то же, что в конце XIX века произойдет с другим талантливым представителем московской купеческой среды — Константином Сергеевичем Алексеевым, которого весь мир знает под именем Станиславского. Молодой купец на всю жизнь увлекся театром.

В спектаклях итальянской оперы, руководимой знаменитым тогда композитором Франческо Арайя, молодого Волкова пленила прежде всего внешняя постановочная роскошь. Итальянские опера и балет, приехавшие в Петербург в 1735 году, имели собственных мастеров-декораторов, машинистов, постановщиков, очень быстро прививших русской придворной публике вкус к необыкновенно пышным зрелищам. Эту особенность иностранных театральных постановок очень хорошо подметил один из журналов начала XIX столетия: «По недостатку изящных театральных произведений, великолепие декораций и машинное искусство в чудесных переменах заменяли правильность действия и доставляли удовольствие только глазам зрителей, а голова и сердце оставались без всякой приманки»[9].

Как и большинство зрителей итальянских опер и балетов, молодого Волкова увлекало не содержание пьес, а театральная техника — великолепные декорации и сложные эффекты сценических трансформаций.

Некоторые его биографы (И. Горбунов, В. Филиппов) на этом основании, повторяя слова Новикова, что Волков «имел прибежище к итальянским актерам», говорят о преобладающем влиянии итальянцев на молодого театрала-ярославца. Об идейном влиянии итальянской оперы вряд ли может итти речь. Но бесспорно можно принять другое свидетельство Новикова, что Волков по нескольку раз ходил в театр, старался обстоятельно рассмотреть его архитектуру, сценические механизмы, всевозможные приспособления. «И как острый его разум все понимать был способен, то сделал он всему чертежи, рисунки и модели». Так пригодилось Волкову его уменье рисовать: он сразу начал закреплять для себя основы театральной техники и технологии.

Оставалось получить представление о самом главном в искусстве театра — об актерской игре. Молодой энтузиаст театра обращается к другому театральному предприятию тех лет. В том же 1747 году в Петербург приехал со своей труппой частный немецкий театр Конрада Эрнста Аккермана. Глава труппы был знаменитым актером, впоследствии одним из членов известного гамбургского театра, основателем нового немецкого драматического искусства. Имя Аккермана упоминает убежденный защитник реалистической драмы Г. Лессинг в своей «Гамбургской драматургии». Книга Лессинга направлена против так называемого придворного классицизма XVII–XVIII вв. — самого влиятельного направления в аристократическом искусстве того времени. С тем большим вниманием отмечает знаменитый немецкий драматург и теоретик реалистические тенденции Конрада Аккермана.

Волков заводит тесное знакомство с двумя лучшими актерами аккермановской труппы — трагиком Гильфердингом и комиком Школярием. Продолжая осваивать у итальянцев сложную технологию сценических чудес, Волков проходит у немецких актеров как бы школу и теорию театральной игры. Он расспрашивает у них про все детали сценического поведения, внимательно изучает систему их работы на сцене.

Только необычайно даровитая натура могла охватить в такое короткое время — Волков пробыл в Петербурге никак не более двух лет — столько разнообразнейших театральных знаний, усвоить такие всесторонние сведения по всем отраслям сложного театрального дела.

В 1748 году Волков вынужден вернуться в Ярославль: скончался отчим Полушкин. Федор Григорьевич остается старшим в семье, руководителем и главным хозяином заводов и торговли.

Он возвращается из столицы, обогащенный большим запасом художественных и общих знаний, охваченный страстным влечением к театру.

Но в Ярославле все осталось по-старому. Дома Волков застает все те же грязные конторские книги, будничную торговую сутолоку, надоевшие дела заводского хозяйства, сонные лица братьев и мастеровых. Вдобавок его ожидает еще судебная тяжба.

У его отчима осталась от первого брака дочь Матрена, по мужу Кирпичева. После смерти отца она вступила в тяжбу с братьями Волковыми. Началось с того, что муж Кирпичевой предъявил ко взысканию вексель на две тысячи рублей, выданный ему покойным Полушкиным. В ответ на это братья Волковы просили Провинциальную канцелярию учесть заложенный за полторы тысячи рублей двор Полушкина, так как срок этой сделки давно истек. Тогда Матрена Кирпичева заявила, что единственной наследницей после смерти отца осталась она одна. Пасынки же, по ее словам, обманным образом завладели не только имением отчима, но и его запечатанным сундучком, в котором хранились разные деловые бумаги, векселя и письма. Двора своего Полушкин пасынкам не закладывал, утверждала Кирпичева, и закладная была составлена происками братьев Волковых. В доказательство она ссылалась на то, что ее отец «грамоте и писать не умел».

Дело затянулось, и в 1753 году Кирпичева возобновила жалобу на своих сводных братьев. Федора Волкова в это время уже не было в Ярославле. Кирпичева прямо обвиняет Волковых в том, что они не знают заводского искусства (т. е. техники), не интересуются заводскими делами и привели предприятие в плачевное состояние. Вдобавок, подчеркивает она, братья Волковы заводских людей «вместо надлежащей должности употребляют при себе в комедии и в прочие свои услуги».

Берг-коллегия не устранила Волковых от заводских дел, но признала за Кирпичевой право быть соучастницей в них.

В середине 1754 года в Берг-коллегию обратились с прошением уже заводские рабочие. Они также жаловались на нерадивость Волковых к заводскому делу, вследствие чего заводы пришли «во всеконечный упадок и подрыв», а они, рабочие, только числятся при заводах, но чем им кормиться — не знают.

Ярославская Провинциальная канцелярия производит новое следствие. Из Волковых в то время в Ярославле находился только один Иван, заявивший, что к заводским делам он не причастен. Старшие же его братья: Федор — «при российском театре актиором», Алексей и Гаврила в Москве, Григорий в Петербурге. Канцелярии оставалось лишь удостоверить, что все заводы Полушкина в Ярославле и Унже совершенно запущены, строения начали гнить, что Волковы о заводах, действительно, не заботились.

Конец тяжбе и заводскому делу Волковых положил указ Берг-коллегии от 18 августа 1754 года, признававший наследницей завода Кирпичеву и исключавший братьев Волковых из сословия заводчиков («и впредь их заводчиками не считать, а быть им на ряду с купечеством»).

Вскоре Матрена Кирпичева умерла, а с ней прекратилось и прямое потомство Федора Полушкина.

В торговых делах и судебных хлопотах Федор Волков прэвел около четырех лет (1748–1751). Он скрашивал свою унылую ярославскую жизнь первыми театральными опытами, к которым, как указывалось, привлек братьев, товарищей и заводских мастеровых. Но главным его развлечением и отдыхом служили поездки в Петербург, которые ему, владельцу и руководителю промышленных и торговых предприятий, приходилось, вероятно, совершать не раз. Одна из этих деловых поездок окончательно определила жизненный путь молодого ярославского купца, так тяготившегося своим занятием.

В Петербурге Федор Григорьевич продолжая посещать итальянские оперные и немецкие драматические спектакли, настойчиво и систематически изучал те и другие, вникал в тайны театральной техники и технологии, делал сценические зарисовки и т. д.

И все же дальнейшую судьбу Федора Волкова решили не мелодичные арии Франческо Арайя, не немецкая драма даровитого Аккермана.

Свое жизненное призвание Федор Волков ясно почувствовал на первом русском театральном спектакле, который он увидел в Сухопутном Шляхетном корпусе.