ПОД МОСКВОЮ, В ЛЮБЕРЦАХ

ПОД МОСКВОЮ, В ЛЮБЕРЦАХ

Короткая жизнь Гагарина не была такой уж быстротекущей для него самого. Судьба круто испытывала Юрия и нуждой, и преодолением страха, и всемирной - не выпадавшей дотоле ни одному человеку! - славой. Бездонными бочками восторга перед ним; миллионами обращенных к нему умиленных глаз, а также глаз испытующих, проверяющих ум его на твердость, душу - на благородство.

Думаю, что врагов у него в мире не было. Может быть, существовали тайные завистники, которым казалось - как это кажется завистникам во всякие времена, - что фортуна слепа и палец ее ткнул наугад. Подвиг; таким образом, уже как бы и не подвиг, а просто везенье, удачный выигрыш. И как жалко, что это не им, завистникам, повезло; чем они хуже? И так далее, И тому подобное.

Конечно, нельзя предположить, что Гагарин провидел свой подвиг сквозь размытую пелену лет и шел именно к нему, к подвигу, неуклонно и целенаправленно. Что все, что он делал и говорил, - еще одна монетка в копилку судьбы. И он якобы знал, для чего копил.

Однако и наивных случайностей в жизни выпадает не тан уж много. Чаще они остаются незамеченными. Заметить - факт известной нацеленности зрения; одни люди замечают одно, у других внимание останавливает совсем другое. Случай сам находит человека? Может быть. Если человек достаточно к нему готов.

Летом 1949 года Юрий окончил шестой класс. Ничего радостного в этом окончании не было. Беззаботные школьные годы прерывались почти на половине. Он все больше понимал, что не суждено уже будет ему первого сентября пойти в седьмой класс и сесть за парту...

Семья Гагариных бедствовала. Деревенский домик, который в Клушине разобрали, а на окраине Гжатска поставили своими силами, состоял из кухни и двух тесных комнат; вторая была скорее боковушкой, чем отдельным помещением. А жило здесь восемь душ. Вернулись под родительский кров Валентин и Зоя. Зоя вышла замуж и родила дочь Тамару. Заработки у взрослых членов семьи были мизерными. Отец плотничал по найму в окрестных колхозах, часто с ним вместе надолго уходил и зять. Валентин работал монтером, но сорвался со столба и долго лежал в больнице с угрозой ампутации ноги.

Анна Тимофеевна почти уже не могла сводить концы с концами: покинув Клушино, она лишилась того собственного деревенского хозяйства, которое помогло ей растить детей и пережить войну. Хоть и сжималось ее сердце от тревоги за сына, ничего другого, как отправить Юрия в Москву, к дяде Савелию, придумать в семье не могли.

Савелий Иванович Гагарин, пожалуй, больше всех других братьев преуспел на жизненном поприще. Рано покинув деревню, он многое узнал, многому научился. И занимал видные должности, особенно по клушинским масштабам. Так, одно время был даже заместителем директора по хозяйственной части научно-исследовательского института. Женился он еще в Клушине на Прасковье Григорьевне Сидоровой, родной сестре той самой бабки Нюни, которая поила Юрушку чайком, а потом вышла навстречу с бумажным голубем.

Вот сюда-то к Савелию Ивановичу и Прасковье Григорьевне - на 2-ю Радиаторскую улицу, дом номер два, квартира четыре - и явился июньским утром их гжатский племянник в только что купленном на последние деньги дешевеньком пиджачке и чистой сорочке, отглаженной матерью со скорбной старательностью.

Савелий Иванович работал тогда в строительной конторе. Он попробовал было разузнать о ремесленных училищах именно своего, строительного, профиля. Но с каждым днем Юрины шансы все падали: набор повсюду был уже окончен.

Так в унылом ожидании прошло больше недели, пока дело не взяла в свои руки старшая дочь Савелия Ивановича Антонина, самый энергичный член их семьи.

Антонине было тогда двадцать пять лет. Она жила с мужем Иваном Ивановичем Ивановским и трехлетней дочерью Галей на Сретенке, по Ананьевскому переулку.

Первым делом Антонина перевезла Юру к себе. Они поднялись на второй этаж, отомкнули дверь коммунальной квартиры, прошли в четырнадцатиметровую комнату супругов Ивановских - и тут только Антонина хорошенько разглядела своего двоюродного братца, судьбу которого взялась устраивать.

В родительский дом она влетела как вихрь, сто слов и все с укоризной: зачем время тянули? Ведь сейчас день потерять, что целый год в Юркиной жизни. Но у себя дома примолкла, села в стороне, по-бабьи жалостливо разглядывала его. Он был щуплый и малорослый, совсем не по годам. И какой-то очень уж беленький, по-детски чисто умытый, ребячливо смущенный а своей отглаженной рубашке.

Шариком подкатилась Галка; он принялся с ней играть, да так ловко, так самозабвенно, будто всю жизнь нянчил маленьких или сам еще не вышел из детства.

Вернулся Иван Иванович. Предупрежденный женой по телефону, он наводил справки уже в своей, металлургической, отрасли.

- Пусть продолжит нашу Ивановскую династию металлургов, - пошутил, тоже с сомнением бросая незаметный взгляд на приезжего мальчугана. - В следующем году и поступит.

Действительно, сделать было уже ничего невозможно: в Москве экзамены повсюду прошли.

- Но он не может вернуться в Гжатск! - горестным шепотом сказала жена.

- Тогда остается ремесленное училище в Люберцах. Может, там повезет, - отозвался не совсем уверенно муж.

- Поедем завтра же, - решила Антонина.

По дороге в Люберцы, слушая, как стучат колеса электрички на стыках рельсов, глядя в толстое стекло, Юра и не знал, что сделал первый шаг в свою собственную историю. До этого жизнь его текла по определенным канонам, но решение приехать в Москву было первым его собственным решением.

Впрочем, тогда еще ни Юра, ни его двоюродная сестра, ни дядя, ни директор РУ никак не могли и предполагать, в какую историю вступают они вместе с этим провинциальным мальчуганом.

Поначалу все складывалось безнадежно скверно.

Перед ремесленным училищем Антонина почти с ужасом увидела толпу дюжих горластых парней, гонявших по двору футбольный мяч. Все они были соискателями.

Сестра оставила Юру в стороне и с бьющимся сердцем, но с внутренней отвагой и гагаринским фамильным упрямством вошла в здание.

Завучем оказался сероглазый человек, чуть старше самой Антонины. Между ними немедленно протянулись нити понимания. Они заговорили дружелюбно, с тем контактом, который так легко возникает в молодости.

- Я привезла к вам своего брата, - сказала она. - Он из Гжатска. Кончил шесть классов.

- Невозможно! - огорченно отозвался завуч. - У нас огромный наплыв. Большинство с семилеткой, есть даже после восьми классов.

- Но я не могу отсюда уйти! - воскликнула Антонина. - Поймите, от вас одного зависит все его будущее.

И горячо, почти вдохновенно, как случается в решительные минуты, она стала рассказывать обо всей короткой Юриной жизни в прифронтовом Клушине, о страшном немецком постое и теперешнем скудном существовании большой гагаринской семьи.

Завуч слушал с грустным пониманием. Большинство мальчишек за окнами обладали сходными биографиями.

- Вот что, - сказал он вдруг. - Через полчаса экзамены. Пусть ваш брат поднимается на четвертый этаж. Я внесу его в список. Как, вы сказали, его фамилия?

Антонина выбежала, не чуя ног.

- Скорее, Юрка, скорее! - И внезапно охнула: - Но ты же не готовился! Экзамены прямо сейчас.

- Тоня, не волнуйся, - вполголоса твердил он, пока они поднимались по лестнице, и заглядывал ей в лицо с нижней ступеньки, потому что она бежала впереди него. - Конечно, сдам. Не боюсь я никаких экзаменов. Я все знаю, ты успокойся...

Четыре часа, пока Юра писал сочинение и решал арифметические задачи, Антонина бродила вокруг дома.

- Задачки сошлись с ответом? А какие были слова трудные? Как ты их написал? Мягкий знак не забыл? - она тормошила его.

Он же повторял, как прежде:

- Да все хорошо, Тоня. Ты не беспокойся. Антонина вторично отправилась к завучу. Тот просмотрел только что поданные ему списки.

- А знаете, ваш брат действительно очень хорошо сдал. «Четыре» и «пять». Мы его принимаем. Но общежития дать не могу. Все койки уже заняты. Попробуйте устроить у местных жителей. В прошлом году наши ученики снимали там углы.

Антонина и Юрий перешли железнодорожную линию, постучались в самый первый дом. Открыла старуха. Да, конечно, у нее жил ремесленник. И занимался тут, и спал. Тихий прилежный постоялец (она испытующе скользнула глазами по пришедшим). У нее очень хорошие условия, почти что отдельная комната. Берет недорого: всего двадцать пять рублей в месяц.

«Почти отдельная комната» оказалась тесным чуланом без окна, отгороженным грязной ситцевой занавеской. В чулан вмещались только раскладные козлы с соломенным тюфяком да больничная тумбочка, заменявшая и стол и шкаф. Лампочка малого накала болталась на шнуре.

Антонина оглядела этот затхлый закуток и за руку вывела брата на вольный воздух. После нескольких неудачных попыток они вернулись в училище. Третий раз за день Антонина постучалась к завучу.

- Ведь он не сможет платить даже одного рубля, поймите. Как-нибудь, хоть в коридор, поставьте кровать.

- Некуда. Не могу!

- Тогда... все равно зачисляйте! Будет у меня в Москве жить.

Завуч открыл было рот, чтоб отвергнуть и эту возможность... Но Тонины карие глаза так упрямо сверкали, а гладкие упругие щеки так ярко пламенели, что молодой человек только вздохнул и улыбнулся. Рука его сама собою потянулась к перу. «Явиться на занятия 25 августа», - написал он на бланке.

- А если для меня не будет койки? – совестливо бормотал Юра, когда они уже вечером возвращались обратно в электричке.

Антонина бесшабашно махнула рукой.

- Да забудут тогда все уже про твою койку! Приезжай пораньше и занимай любую.

...Спустя двадцать лет ко мне постучался нынешний завуч Люберецкого ремесленного училища Владимир Ильич Горинштейн. Я знала, что он работал там и в гагаринские времена, и с нетерпением ждала его. Каково же было мое изумление, когда оказалось, что этот представительный, седеющий мужчина и был тем самым молодым человеком, отчасти решившим судьбу Юрия! Между прочим, он решал ее дважды. Именно благодаря его уговорам Гагарин, уже окончив училище, поехал в Саратов, а не в Ригу, куда собирался. В Саратове же был аэроклуб, о котором случайно, на волейбольной площадке, узнал будущий космонавт.

Но об этом речь дальше.

Я исподтишка рассматривала своего гостя. Вся гага-ринская жизнь, подобно удивительной комете, взошла над землей, набрала высоту, протянула свой сверкающий след по небосклону и погасла за эти двадцать лет, а Владимир Ильич по-прежнему продолжал учить мальчишек ремеслу, принимать их, неумелых, дерзких, ленивых, никак еще не определившихся в житейском круговороте, чтоб через два-три года отправлять в путь с дипломами, с профессией, с мастерством в руках...

Менялись времена, менялись поколения. Сам облик учеников становился совсем иным. Если в первые послевоенные годы ремесленные училища были формой активной помощи государства осиротевшим семьям - детям требовалось заменить отцов-кормильцев, воспитать их, выучить, вывести в люди, да и сами ребята, хлебнувшие лиха, стремились поскорее стать на ноги, то понемногу обстоятельства вокруг менялись к лучшему: раны военных разрушений затягивались, жизнь становилась сытнее, и в ремесленное училище стали попадать не те, кто и хотел бы учиться дома, да не мог, а юноши и подростки, искавшие, напротив, режима повольготнее, чем школьный.

И все двадцать лет, пока совершалась блистательная гагаринская судьба, Горинштейн оставался в Люберцах, не уставая разрушать дурацкое предубеждение все новых и новых юнцов против замасленных спецовок, против «черного» труда на заводе, против самого слова «рабочий».

Сообщество шестнадцатилетних, прежде чем стать коллективом, обязательно проходит период вольницы. Общежитейские спальни превращаются в ватаги; комната идет на комнату. Не избежали этого и однокашники Юрия. И хотя в книге «Дорога в космос» журналисты Денисов и Борзенко записали с его слов:

«Жили мы... в деревянном домике. Наша комната, на пятнадцать человек, находилась на первом этаже. Жили мирно, дружно. Во всем был порядок...» - видимо, Юрий Алексеевич удержал в памяти не процесс, а его результат. Случалось всякое, особенно в первый год. Даже скоропалительная «забастовка» из-за невыданных спецовок...

В психологии ребят перелом происходил не сразу. Ремесленник еще не рабочий, но уже и не школяр. Ровесники девятиклассникам, так же, как и те, сидящие за партами, они, однако, каждый второй день превращались в рабочий класс - пусть пока в самую тоненькую его веточку!

И хотя поначалу в цехе с конвейера, куда ставили начинающие формовщики, в том числе и Юрий, свои изделия, шел густой брак; хотя мастер к концу смены хватался за голову при виде перекошенных стержней в опоках - все-таки они делали что-то уже собственными руками. Пальцы, недавно способные лишь держать ученическую ручку, становились со дня на день гибче, цепче, взрослее. А какой юнец не спешит стать мужчиной!

Да и первая получка, из которой половина тотчас была отослана Юрием в Гжатск, - разве это не наполняло его, как и других парнишек, внутренней гордостью и удовлетворением?

Завуч ремесленного училища наблюдал эти крошечные метаморфозы из месяца в месяц, из года в год все двадцать лет.

- Юра показался мне поначалу, - рассказывал он, - слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести... Вроде бы ему не по силам. Да и образование недостаточное: шесть классов. Мне сейчас трудно припомнить, почему я пренебрег всеми этими отрицательными моментами и что заставило все-таки принять Гагарина? Наверно, та целеустремленность, которой он отличался всю последующую жизнь; его желание учиться... Ну что ж, раскаиваться нам не пришлось. Случайно сохранилась ведомость за первую четверть: у него прекрасные отметки. Но был ли он особенным? Нет. Просто работящим, живым, обаятельным,

...Сознаюсь, из всех школьных друзей Гагарина больше всего в сердце мне вошел Александр Петушков, ; Саня Петушков.

Спустя двадцать лет я разыскала его дом. У самой трамвайной остановки, далеко от центра, за дощатым заборчиком открылся двор - такой миниатюрный, стиснутый будками и сараями, укрытый со всех сторон, будто коробочка. А в жестяной ванне, плеская нагретой солнцем водой, восседал голыш: Петушков-младший. Внутри дом оказался тоже не больше пятачка: сени с русской печью и спальня вроде канареечной клетки на четыре души. Одна душа, Петушков-старший, была на заводе; вторая, Петушков-средний, в пионерском лагере; Петушков-младший, как известно, плавал в жестяной ванночке, а мать и супруга Галина Сергеевна в домашнем ситцевом платье, простоволосая, поила меня квасом из запотевшего ковша.

Есть семьи, в которых за простотой обихода скрывается особый лад, неуловимая поэзия отношений.

Чета Петушковых познакомилась в ранней молодости. Это произошло в саратовском оперном театре на балете «Лебединое озеро». Студенту техникума и фабричной девчонке были по карману лишь самые дешевые билеты. Они сидели тесно на галерке и смотрели на сцену почти с высоты птичьего полета. Наверно, стройные фигурки балерин выглядели для них несколько плоскими, но они не отрывали жадных глаз и впитывали прекрасное, может быть, более полно, чем те, кто сидел в партере. Нет, как это счастливо получилось все-таки, что они не истратили каждый порознь мятую рублевку ни на мороженое, ни на табак - и вот сидят рядом. Как оказалось, теперь уже навсегда.

Я молча пожелала счастья Александру и Галине Пе-тушковым. Счастья их детям, а потом, когда дети вырастут и сами станут взрослыми, их внукам.

Но вернемся в Люберцы, в 1949 год.

Их было трое, смоленских мальчишек: Чугунов, Петушков и Гагарин. Смоленское землячество. Они заприметили друг друга еще в актовом зале, после сдачи экзаменов, и дальше уже так и держались вместе. И тогда, когда пришли на завод, и впервые увидали там, как из вагранки чугун течет подобно воде. И позже, когда решили - кровь из носу! - кончать седьмой класс, хотя это была бы нагрузка сверх учебы в ремесленном и сверх работы на заводе.

Первым такую мысль подал Тима Чугунов.

- Я, ребята, пойду в вечернюю, - рассудительно сказал он. - Надо.

- Я тоже, - подхватил тихий Саня. Юрий размышлял не больше секунды:

- И я.

- У него было такое свойство, - рассказывал потом Петушков. - Он не начинал первый, но сразу подхватывал все толковое и уже ни за что не отступал.

- Как же вам хватало времени?

- А после отбоя выйдем из спальни, сядем на лестнице, под лампочку, и учим уроки. Потом наш воспитатель Владимир Александрович Никифоров, видя, что у нас это не блажь, что мы решили заниматься по-настоящему, дал нам комнатку на троих. Мы каждый день сидели до часу. Каждый занимался молча. Если что-нибудь не пойму, спрошу Юру; он быстренько объяснит, и снова у нас тишина, только страницы шелестят. Юра со своей помощью не навязывался, но так уж получилось само собою, что мы старались делать как он.

А я подумала: уже тогда в нем стали проявляться почти незаметные поначалу черты героя своего времени: уменье объединять вокруг себя людей и поворачивать мир его светлыми сторонами.

...Рассудительный Тимофей Чугунов оказался плотным приветливым мужчиной.

- С Юрой всегда было интересно, - говорит он. - Он больше нас читал и уже обо многом знал из того, о чем мы и не слыхали. Уроки ему почти не приходилось готовить - запоминал в классе. А энергии было так много, что без дела он просто не мог оставаться. Отсюда, мне кажется, возникла и его любовь к спорту. У него было много азарта, однако азарт никогда не делал его бесчувственным или злорадным. Как-то мы бегали на лыжах, шел зачетный кросс, и вдруг Юрин соперник сломал палку и так растерялся, что остановился посреди дистанции, Юра, не останавливаясь, сунул ему свою палку и все-таки обогнал его.

Хотел ли он стать летчиком? Не знаю.

Когда в Люберцах над нами пролетал самолет, мы долго смотрели ему вслед, и, конечно, всем нам очень хотелось бы очутиться в кабине... И все-таки Юру больше тогда увлекала физкультура. Нет, он в своих мечтах никогда не зарывался, трезво выбирал возможное. Хотя и самое трудное из возможного!

Когда ремесленное училище было окончено, Петушков и Чугунов получили направление в Саратовский индустриальный техникум. Что касается Юрия, то в ту пору он мечтал совсем о другом поприще: ему действительно хотелось поехать в физкультурный, в Ригу.

Иногда будущее решают сущие мелочи. В Саратов сдавать экзамены можно было ехать тотчас, а в Ригу - спустя месяц.

- Ну и где ты будешь этот месяц болтаться? - усовещивал своего воспитанника Владимир Ильич Горинштейн, как каждый производственник, не желавший, чтоб пропадали зазря два года литейного обучения.

- Юра, а мы? Как же ты без нас? - завздыхали Тима и Саня.

Юра немного помялся и... передумал. Чашечка невидимых весов вздрогнула и качнулась. Вектор решительно указал на космос. В Саратов.