Глава 7 Праведник Гражданской войны. Смерть и шаг в Белое бессмертие

Глава 7 Праведник Гражданской войны. Смерть и шаг в Белое бессмертие

Такой запутанности военных событий в Гражданской войне, какие происходили на Северном Кавказе осенью 1918 года, пожалуй, найти трудно. Вкратце их можно изложить так, как это сделал Валерий Клавинг, капитан дальнего плавания советского мореходства, который сумел за свою жизнь в самых разных местах познакомиться с белоэмигрантскими и отечественными архивами. Сделав это, он стал историком Гражданской войны.

Книга В. Клавинга «Гражданская война в России: белые армии» поражает своим лаконизмом, умением схватить узловые повороты тех событий начала XX столетия, когда Россия оказалась на историческом изломе, непредвзятостью оценок. Автор так описывает события на северокавказском Юге:

«…B это время (25.09.1918) умер генерал Алексеев — Верховный руководитель Добровольческой армии, и генерал-лейтенант Деникин принял пост Главнокомандующего Добровольческой армией.

Генерал Деникин был недоволен руководством боевыми действиями у Армавира и Михайловки командира 3-й пехотной дивизии полковника Дроздовского и предложил генералу Врангелю, командиру 1-й конной дивизии (с целью добиться, наконец, успеха), начать наступление на станицу Уруп. Левее, у станиц Попутная — Отрадная, генерал Покровский также получил приказ усилить натиск на войска Сорокина.

В это время между Сорокиным и Матвеевым шел спор: какого плана далее придерживаться, ведя борьбу с наступающими войсками Деникина. Сорокин предлагал ударить в направлении станицы Кавказской, с последующим ударом по Тихорецкой и Екатеринодару. Матвеев предлагал сосредоточить удар в направлении Ставрополя, с последующим соединением с войсками Астраханского региона.

Мнение Сорокина победило (и вскоре „за невыполнение приказа“ Матвеев был расстрелян 07.10.1918 — так Сорокин освободился от своего преуспевающего конкурента). Таманская армия, переформированная в две дивизии, по приказу Сорокина (двумя колоннами) была двинута 23.10.1918 на Ставрополь, через станицы Барсуковская и Темнолесская.

25.10.1918 левая колонна Сорокина после упорного боя захватила Барсуковскую и 30.10.1918 ночной атакой ворвалась в Ставрополь. Однако успехи войск Сорокина оказались временными. В этих заключительных боях на Северном Кавказе вновь отличились войска Добровольческой армии.

Интерес представляет также один из заключительных боев на Северном Кавказе. Как было уже сказано, к 30.10.1918 основные силы Таманской армии подошли к Ставрополю и объединились с войсками прежней армии Сорокина.

Но, как оказалось, вся эта группа войск в конце концов попала под удары всей Добровольческой армии — 2-я (генерал Боровский) и 3-я (генерал Дроздовский) пехотные дивизии сжимали кольцо вокруг Ставрополя по линии Кавказская-Ставрополь, подходя с северо-запада; с запада усиливала давление 1-я конная дивизия (генерал Врангель); вдоль линии Армавир — Ставрополь, с юга шла 1-я пехотная дивизия (генерал Казанович); западнее наступала 1-я Кубанская дивизия (генерал Покровский) и, замыкая окружение с севера от ветки дороги Ставрополь — Петровское, наступала 2-я Кубанская дивизия (полковник Улагай).

01.11.1918 сопротивление красных войск было сломлено, и первыми в Ставрополь ворвались кавалеристы Топоркова (из дивизии Врангеля и Бабиева). Основная часть Северного Кавказа оказалась в руках Добровольческой армии, хотя частям Красной армии все же удалось прорваться сквозь кольцо окружения, и их основная масса, отступая, направилась в направлении Петровского и Чечни…

Так победоносно для армии Деникина закончился „2-й Кубанский поход“ — Кубань и весь Северный Кавказ оказались в руках Добровольческой армии.

Этот успех и победы на Кубани и Северном Кавказе дорого стоили Добровольческой армии… Добровольческая армия потеряла таких генералов, как Корнилов, Марков, Дроздовский, Станкевич и других, не говоря уже о раненых. Гибель стольких генералов за полгода боев дает возможность оценить общие потери добровольцев: они — огромны!

Естественно, что и красные войска понесли значительные потери. В проигранных сражениях армии Автономова, Матвеева, Сорокина были разгромлены, а сами командующие (все трое) погибли.

Но война еще только начинала принимать гиперболические масштабы: почти вся Россия опоясалась фронтами противоборства — от Днепра до Тихого океана и от Мурманска до Крыма и Кавказа…»

Добровольческая армия продолжала вести наступательные операции, на этот раз поставив перед собой ближайшей задачей овладение губернским городом Ставрополем. Генерал-лейтенант Деникин с начальником армейского штаба Романовским рассудили так, водя карандашами по карте Северного Кавказа.

— Город надо брать без промедления, иначе красные, разбитые нами в последних боях, проведут переформирование своих войск. Как ваше мнение, Иван Павлович?

— Полностью согласен, Антон Иванович. Кого поставим для главного удара — Боровского, Врангеля или Дроздовского?

— Наступать надо главными силами армии. Идти на Ставрополь вдоль линии железной дороги от станции Кавказская.

— Значит, главный удар наносят дивизии Боровского и Дроздовского. Так?

— Так. Но этих сил для овладения Ставрополем мало. С запада удар наносит конная дивизия барона Врангеля. Если он отличится, то утвердим его начальство над дивизией.

— А кто пойдет на Ставрополь от Армавира, Антон Иванович: Казанович или Покровский?

— Поручим Казановичу. Покровскому же сподручнее вести наступление в казачьих местах, южнее. С севера Ставрополь закрыть дивизией кубанцев полковника Улагая.

— Какие будут приказания командирам дивизий?

— Первое. Полковнику Дроздовскому — передать в 1-ю конную дивизию Врангеля свою 2-ю пехотную бригаду генерала Чекотовского. Иметь обязательно в атакующем строю Самурский полк, его бойцы из ставропольских крестьян…

— Но, Антон Иванович, смею заметить, 3-я дивизия в таком случае лишится почти половины своих штыков.

— Ничего. Верится, что «дрозды» после неудачи у станицы Михайловской первыми войдут в Ставрополь. Им грехи надо замаливать боем А самурцам надо повидать семьи.

— Значит, Дроздовский все поставит в бою на карту?

— Все. Лишь бы себя он сберег для Белого дела, Иван Павлович. Все норовит быть впереди, среди атакующих «дроздов».

— Я уже говорил ему об этом, Антон Иванович. Место командира целой дивизии не под пулеметными очередями.

— Так все это. Но кто-то же должен из нас вести за собой добровольцев в атаки…

Белые брали Ставропольскую группировку красных войск в полукольцо. Уже одно это говорило о том, что защита города и атаки на него будут вестись с упорством, кровопролитием, драматично для сторон. Но цена Ставрополя на театре Гражданской войны была действительно высокой: завладев им, Добровольческая армия открывала для себя пути к Волге — Астрахани и Царицыну, на Дон с северным направлением.

То есть речь шла о том, в чьих руках окажется стратегическая инициатива. Все это должен был решить бой за Ставрополь в конце октября 1918 года. В деникинских приказах тех дней четко прослеживались мысли: «В Ставрополе судьба нашей борьбы за Северный Кавказ… Это последняя стратегическая позиция красных на российском кавказском юге…»

Ситуация в Ставропольской губернии вызывала большие надежды у белого командования. Советская власть не пустила здесь крепких корней. Более того, в антибольшевистских выступлениях местное крестьянство бралось за оружие. Да и все прошедшие ранее на Ставрополыцине выборы не свидетельствовали в пользу социалистических партий.

Особую известность имел, пусть и неудачный в итоге, «мятеж» крестьян Свято-Крестовского уезда в конце июня 1918 года. Это было так называемое восстание «ворончаков», в котором участвовало более десяти тысяч крестьян Ставрополья. Среди селян-«ворончаков» оказалось и немало солдат Самурского полка, сохранивших свои винтовки после возвращения с фронта.

…Пожалуй, наиболее яркими белыми мемуарами о крайне ожесточенной борьбе за Ставрополь, в боях за который, собственно говоря, и оборвалась жизнь М. Г. Дроздовского, являются «Записки» главнокомандующего Русской армии в Крыму генерал-лейтенанта барона Петра Николаевича Врангеля. Они были впервые опубликованы в издававшемся в Берлине сборнике «Белое дело» в 1928–1929 годах.

Врангель относился к числу непримиримых врагов Советской власти, что, разумеется, с пристрастием отразилось на его мемуарах. Но они в данном случае интересны тем, как он оценочно рассказывает об участии 3-й пехотной дивизии «дроздов» в напряженной и кровопролитной схватке за губернский город Ставрополь.

Собственно говоря, боями на Ставрополыцине и закончилось очищение Добровольческой армией большей части территории Северного Кавказа от сил Красной армии. Исследователи называют эти бои заключительными на Северном Кавказе: основные силы Таманской армии, которые объединились под Ставрополем с войсками прежней армии Сорокина, в итоге оказались под ударом всей белой Добровольческой армии.

Это был один из самых ярких эпизодов Гражданской войны на российском Юге в последних числах октября 1918 года. Белые вторично взяли Ставрополь 2 ноября. В тех событиях мемуарист-белоэмигрант генерал П. Н. Врангель исполнял обязанности временного командующего 1-й конной дивизии.

«…Таманская дивизия красных, осевшая главным своим ядром в районе Ставрополя (последний незадолго перед этим был нами оставлен), постепенно охватывалась кольцом наших войск.

2-я пехотная дивизия генерала Боровского и 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского, оперировавшие вдоль линии Кавказская — Ставрополь, подходили к городу с северо-запада; с запада направлялась к Ставрополю моя дивизия; с юга вдоль линии Армавир — Ставропольская железная дорога шла дивизия генерала Казановича, имея правее себя части 1-й Кубанской дивизии генерала Покровского. Наконец, с севера, отрезая путь к северу от железнодорожной ветки Ставрополь — Петровское, действовала 2-я Кубанская дивизия полковника Улагая.

Я просил генерала Деникина обеспечить мне свободу действий, изъяв из подчинения генералу Казановичу. Несмотря на возражения последнего, к которым как будто склонялся начальник штаба главнокомандующего, генерал Деникин согласился со мной. Бригада полковника Мурзаева (линейцы и черкесы) временно оставалась в подчинении генерала Казановича. Взамен ее мне передавались из 3-й пехотной дивизии бригада генерала Чекотовского, Офицерский конный и 1 — й Черноморский казачий полки.

Продолжая наступление, дивизия 28 октября подошла к станице Сенгилеевской. Противник, разбитый и подавленный предыдущими боями, оказывал слабое сопротивление и ночью, прикрывшись арьергардами, отошел на Ставрополь. 30 октября мои части подошли к Ставрополю и к вечеру закрепились на опушке леса к западу от города.

Правофланговая бригада полковника Топоркова держала связь с частями генерала Казановича в районе села Татарка.

На левом моем фланге части генерала Чекотовского соприкасались с частями 3-й пехотной дивизии полковника Дроздовского, левей которого, южнее станции Пелагиада, охватывая Ставрополь с севера, вела бой 2-я пехотная дивизия генерала Боровского.

Мой резерв, корниловцы и екатеринодарцы, под общей командой доблестного командира Корниловского полка полковника Бабиева… сосредоточилась в немецкой колонии Иогансдорф. Пути отхода противника на восток и северо-восток были отрезаны к северу от железнодорожной ветки Ставрополь — Петровское кубанцами полковника Улагая, к югу 1-й Кубанской дивизией генерала Покровского. К вечеру обе эти дивизии связались с соседями и тактическое окружение таманской армии красных было завершено.

В сумерки я объехал позиции; стоял туман, густой пеленой нависший над городом. Последний казался вымершим. Не видно было ни одного огонька, изредка, то здесь, то там, вспыхивали разрывы наших снарядов; глухие артиллерийские выстрелы доносились с северной части города. В наступивших сумерках резко стучали пулеметы. В роще, привязанные к кустам, стояли казачьи кони и, греясь вокруг костров, пили чай казаки. Продрогший, я вернулся в чистую и богатую колонию Иогансдорф и, напившись чаю с превкусным местного изделия сыром, лег спать.

На рассвете меня разбудили. Противник перешел в наступление, обрушившись на части полковника Дроздовского, 3-я пехотная дивизия понесла жестокие потери и, преследуемая противником, отходила на север вдоль линии железной дороги, при этом был ранен полковник Дроздовский. Левее 3-й пехотной дивизии, оставив станцию Пелагиада, отступали и части генерала Боровского.

Подняв по тревоге резервную бригаду и приняв необходимые меры по обеспечению своего левого фланга, я приказал дивизии перейти в наступление, дабы облегчить положение соседей. Противник держался крепко. Недостаток в патронах почти исключал возможность действий в пешем строю, атаковать же конницей в лоб город было невозможно. Наше наступление могло вылиться лишь в демонстрацию.

Между тем противник, продолжая теснить нашу пехоту, к вечеру 31-го подошел к самой станции Пелагиада. Я решил использовать выгодно складывающуюся обстановку и ударить во фланг и тыл врага. Растянув бригаду полковника Топоркова, я с рассветом 1 ноября, с четырьмя полками, скрытно пройдя лесом, неожиданно вышел в тыл противника и, развернув 1 — ю бригаду, атаковал его.

Не ожидавшие удара красные бросились к Ставрополю, преследуемые полковником Бабиевым с Корниловским полком и несколькими сотнями екатеринодарцев. Вскоре длинные колонны пленных потянулись к лесу. Полковник Бабиев на плечах бегущих приближался к городу. Я выслал заслоном к северу Офицерский конный полк с оставшимися в моем распоряжении несколькими сотнями екатеринодарцев и черноморцев к расположенному в предместьях города монастырю.

Там засели красные, поражая корниловцев фланговым огнем. Вскоре около нас стали посвистывать пули. Огонь учащался, несколько казаков и лошадей было ранено. Развернув полки, я выхватил шашку и лично повел их в атаку. Дружно, громко раздалось „ура“, сотни понеслись. Огонь стал беспорядочным, притих, и наконец врассыпную из монастырской ограды и уличек поселка побежали люди. Мы ворвались в поселок. Кое-где на улицах шла рубка…

Спешив сотни, я занял околицу, приказав отвести коней за монастырскую ограду. Стали прибывать раненые, их перевязывали тут же у монастырских стен. Но вот из монастырских ворот вышел батюшка и несколько монахинь. Пули свистели и щелкали о монастырскую ограду, тут же хрипела и билась раненая лошадь, но вышедшие, казалось, не видели этого.

С крестом в руке, кропя святой водой казаков, шел иеромонах, спокойно и безмолвно обходили раненых монахини, предлагая хлеб и чай. Мать игуменья тут же под огнем благословила меня иконой. Трогательная картина врезалась в мою память…

В монастыре мы нашли двух офицеров, которые в течение нескольких дней укрывались здесь, переодетые монахинями.

Около полудня я получил донесение Бабиева, он со своими славными корниловцами ворвался в самый город, захватил вокзал и стоявший там бронепоезд противника. Бабиев доносил, что пока держится, но что патронов мало и что красные, засев в домах, дерутся отчаянно. Он просил подкреплений.

Я выслал ему две сотни и послал донесение главнокомандующему, прося присылки каких-либо частей для закрепления достигнутого успеха. Через несколько часов я получил ответ, что ко мне спешно двинуты на помощь один полк стрелков из дивизии генерала Казановича и инородческий дивизион от полковника Дроздовского.

Между тем, перейдя в наступление, противник к вечеру, после жестокого боя, выбил из города части полковника Бабиева и вновь овладел вокзалом Его попытки выбить нас из монастыря успехом не увенчались. Части полковника Топоркова к вечеру несколько продвинулись вперед, захватив городской питомник.

Поздно ночью подошли инородцы, а на рассвете стрелки, которых я направил к полковнику Топоркову. Туда же перебросил я и бригаду Чекотовского, решив использовать сосредоточение противником большей части своих сил против моего левого фланга. Около девяти часов подошел высланный в мое распоряжение наш бронеавтомобиль „Верный“.

Послав вперед лошадей к полковнику Топоркову, я на броневике проехал к нему и отдал приказ ударной группе — запорожцам, уманцам, черноморцам, Офицерскому конному полку и стрелкам при поддержке „Верного“ перейти в общее наступление.

Я в предыдущую ночь не ложился и, вернувшись в монастырь, лег спать и заснул как убитый. В четыре часа меня разбудили, ординарец передал мне донесение полковника Топоркова. После жестокого уличного боя, где неприятель отчаянно отстаивал каждый дом, части полковника Топоркова овладели городом.

Я с трубачами и конвоем проехал в Ставрополь. В городе кое-где шла еще перестрелка. На улице и тротуарах лежали убитые лошади, опрокинутые повозки, трупы красноармейцев. Услышав звуки трубачей, народ выбегал на улицу. Многие крестились, плакали, некоторые совали в руки казакам хлеб, папиросы, деньги. Пожилая женщина, бросившись к моей лошади, схватила за стремя и пыталась поцеловать мою руку…»

Врангель был прав в том, что ранение полковника Дроздовского вызвало замешательство в рядах его бойцов. Такое часто бывает на войне, когда из строя выбывает командир, с именем которого связывают успех в схватке. Так и было в бою за Ставрополь: «дрозды» отступили, но не настолько, чтобы противник мог торжествовать.

Командующий Русской армией в Крыму генерал-лейтенант П. Н. Врангель описал и тот беспредел двух враждебных друг другу сил, который они творили в Ставрополе и его окрестностях. Это была одна из самых «неприглядных картинок» Гражданской войны на российском Юге. «Картинок», в которых перекладывать вину с одного на другого, наверное, ради истинной правды отечественной истории не стоит.

«…Город под владычеством большевиков пережил ужасные дни. Последние недели в связи с поражением красных на Урупе начались разногласия и раздоры в верхах армии. Борьба между красными вождями закончилась расстрелом в Ставрополе красного главковерха Сорокина.

Последние дни город был объят анархией. По всему городу шли самочинные обыски и аресты. Многих несчастных перед смертью подвергали жестоким пыткам. Во дворе губернаторского дома, где я остановился, мы нашли несколько десятков трупов жертв, расстрелянных по приговору помещавшегося в доме комиссарского суда. Некоторые трупы были с отрубленными пальцами, у других оказались выколотыми глаза.

При отступлении из города противник оставил огромную военную добычу. Склады с мануфактурой, сукном, обувью, подковами и т. д., все это необходимо было уберечь от расхищения и привести в порядок. Я издал приказ, коим объявлял населению, что впредь до прибытия гражданских властей всю полноту военной и гражданской власти принимаю на себя, и требовал в течение 24 часов сдачи населением всего оружия, предметов военного снаряжения и укрывающихся в городе большевиков.

Комендантом города я назначил ротмистра Маньковского, бывшего моего сослуживца по Уссурийской дивизии, недавно прибывшего на Кубань, предоставив в его распоряжение дивизион инородцев. Ротмистр Маньковский отлично справился со своей задачей, хотя задача эта была далеко не легкая. В огромном незнакомом городе при отсутствии местной администрации, значительном скоплении войск и естественном озлоблении местного населения против всех, кто так или иначе был причастен к большевикам, поддерживать порядок было крайне трудно.

На следующий день после занятия города имел место возмутительный случай. В один из лазаретов, где лежало несколько сот раненых и больных красноармейцев, ворвались несколько черкесов и, несмотря на протесты и мольбу врачей и сестер, вырезали до 70 человек прежде, нежели, предупрежденный об этом, я выслал своего ординарца с конвойными казаками для задержания негодяев. В числе последних, по показанию очевидцев, находился один офицер; к сожалению, преступники успели бежать.

Другой случай был почти такого же порядка. На другой день по занятии нами города ко мне явился офицер, отрекомендовавшийся хорунжим Левиным, начальником особого отряда при ставропольском губернаторе. Хорунжий Левин вернулся, предоставив себя и своих людей в мое распоряжение. Я приказал ему принять в свое ведение тюрьму, где находились пленные красноармейцы и задержанные в городе большевики.

Через несколько часов мне дали знать, что хорунжий Левин расстреливает арестованных. Я приказал немедленно хорунжего Левина арестовать, однако он успел расстрелять несколько десятков человек. По прибытии в город губернатора (полковник Глазенап. — А. Ш.) я передал ему хорунжего Левина, и дальнейшая судьба его мне не известна.

3 ноября прибыл в Ставрополь генерал Деникин. Он провел в городе всего несколько часов, выслушав доклад мой, и обещал, если позволит обстановка, дать отдохнуть дивизии…»

Деникин был прав в разговоре с Романовским; «дрозды» действительно если не самыми первыми, то в числе первых ворвались в много значащий для той и другой стороны Ставрополь. Но при всей викториальности события в тот день главнокомандующий Добровольческой армией был хмур: дежурный офицер по армейскому штабу 31 октября начал свой доклад о ходе боев за Ставрополь с удручающего для Деникина известия:

— Антон Иванович, ранен полковник Дроздовский. Сообщение принято по железнодорожному телеграфу.

— Как ранен? Где это случилось?

— «Дрозды» вели бой у городского монастыря. Дроздовский был на коне в передовой цепи. Там его и зацепила пуля.

— Ранение тяжелое?

— Подробностей пока нет. Известно одно — пуля попала в ногу.

— Где сейчас полковник Дроздовский?

— В дивизионном лазарете. Врачи осматривают рану.

— Хорошо. Кто вступил в командование 3-й дивизией за него?

— Временно командир бригады полковник Витковский.

— Правильное решение. Держите меня в курсе всех дел с ранением Михаила Гордеевича.

— Будет исполнено.

— Вот еще что. Если понадобится — доставить в екатеринодарский госпиталь отдельным поездом. Поезд можно взять у кубанского атамана У него есть мягкий вагон. Что еще у вас?

— Антон Иванович, наши ворвались в Ставрополь. Бои идут на улицах, красные в беспорядке отступают на северо-восток. Много взято пленных. Трофеи богатые.

— Кто отличился?

— Бойцы полковника Топоркова и «дрозды», приданные конной дивизии генерала Врангеля.

— Значит, опять «дрозды».

— Точно так.

— Немедленно найдите способ сообщить об этой победе Михаилу Гордеевичу. Он ее заслужил. Такая весть его только подкрепит…

Белоэмигрант Деникин в своих мемуарных воспоминаниях так рассказал о Ставропольском сражении поздней осенью 1918 года, в котором был, как оказалось вскоре, смертельно ранен полковник МГ. Дроздовский:

«10-го (октября по старому стилю. — А. Ш.) Дроздовский отразил наступление большевиков, и только на его правом фланге большевики сбили пластунов и овладели (станицей) Барсуковской…

В течение дня 14-го Дроздовский вел напряженный бой на подступах к Ставрополю, стараясь при помощи Корниловского полка вернуть захваченную большевиками гору Базовая…

23-го бой продолжался, причем 2-й Офицерский полк дивизии Дроздовского стремительной атакой захватил монастырь Иоанна Предтечи и часть предместья…

Большевистское командование еще раз напрягло все свои силы, чтобы вырваться из окружения, и на рассвете 31-го вновь атаковало…

Отбиваясь от наступавших большевиков с перемешанными остатками своей дивизии и ведя их лично в контратаку, доблестный полковник Дроздовский был тяжело ранен в ступню ноги…»

События последних дней жизни Дроздовского развивались так, как их описал Антон Васильевич Турку л, который пришел рядовым в Скинтейскую бригаду русских добровольцев в погонах штабс-капитана. Офицерской ротой стал командовать после похода Яссы — Дон. Летом 1920 года получил под свое начальство «цветную» Дроздовскую стрелковую дивизию, став генерал-майором.

Туркул не участвовал в боях за Ставрополь, будучи тяжело ранен пулей, повредившей кость ноги, и находясь на излечении в ростовском госпитале. Но он был из тех «дроздов», которые видели своего дивизионного командира в последние дни его жизни. Туркул писал в своих воспоминаниях:

«…Только к концу декабря 1918 года я смог снова ходить, правда, одна нога в сапоге, другая еще в валенке. Я отчаянно скучал в ростовской клинике. Профессор обещал меня выписать, я стал собираться в полк, но узнал, что в Ростов везут Дроздовского.

Михаил Гордеевич был ранен 31 октября 1918 года под Ставрополем, у Иоанно-Мартинского монастыря. Рана пустячная, в ногу. Капитан Тер-Азарьев, снимавший вместе с другими Дроздовского с коня, рассказывал, что рана не вызывала ни у кого тревоги: просто поцарапало пулей. Все так и думали, что Дроздовский скоро вернется к командованию.

Но рана загноилась. В Екатеринодаре он перенес несколько операций, после которых ему стало хуже. Он очень страдал и сам просил перевезти его в Ростов к профессору Напалкову. В Ростове было более пятидесяти раненых дроздовцев. Я собрал всех, кто мог ходить, и мы поехали на вокзал.

Дроздовского привезли в синем вагоне кубанского атамана. Я вошел в купе и не узнал Михаила Гордеевича На койке полулежал скелет — он так исхудал и пожелтел. Его голова была коротко острижена, и потому, что запали щеки и заострился нос, вокруг его рта и ввалившихся глаз показалось что-то теперь горестное, орлиное.

Я наклонился над ним. Он едва улыбнулся, приподнял исхудавшую руку. Он узнал меня.

— Боли, — прошептал он. — Только не в двери. Заденут… У меня нестерпимые боли.

Тогда я приказал разобрать стенку вагона Железнодорожные мастера работали почти без шума, с поразительной ловкостью. На руках мы вынесли Дроздовского на платформу. Подали лазаретные носилки. Мы понесли нашего командира по улицам Раненые несли раненого.

Весть, что несут Дроздовского, мгновенно разнеслась по городу. За нами все гуще, все чернее стала стекаться толпа. На Садовой улице показалась в пешем строю гвардейская казачья бригада, лейб-казаки в красных и лейб-атаманцы в синих бескозырках. Мы приближались к ним. Враз выблеснули шашки, замерли чуть дрожа: казаки выстроились вдоль тротуара. Казачья гвардия отдавала честь нашему командиру.

Тысячными толпами Ростов двигался за нами, торжественный и безмолвный. Иногда я наклонялся к желтоватому лицу Михаила Гордеевича. Он был в полузабытье, но узнавал меня.

— Вы здесь?

— Так точно.

— Не бросайте меня…

— Слушаюсь.

Он снова впадал в забытье. Когда мы внесли его в клинику, он пришел в себя, прошептал:

— Прошу, чтобы около меня были мои офицеры…

Раненые дроздовцы, для которых были поставлены у дверей два кресла, несли с того дня бессменное дежурство у его палаты.

Михаила Гордеевича оперировали при мне. Я помню белые халаты, блестящие профессорские очки, кровь на белом и среди белого орлиное, желтоватое лицо Дроздовского. Я помню его бормотанье:

— Что вы мучаете меня… Дайте мне умереть…

— Если не пойдет выше, он останется жив, — сказал мне после операции профессор Напалков.

Дроздовскому как будто стало легче. Он пришел в себя. Тонкая улыбка едва сквозила на измученном лице, он мог слегка пожать мне руку своей горячей рукой.

— Поезжайте в полк, — сказал он едва слышно. — Поздравьте всех с Новым годом. Как только нога заживет, я вернусь. Напалков сказал, ничего, с протезом можно и верхом. Поезжайте. Немедленно. Я вернусь…

Одна нога в сапоге, другая в валенке, я немедленно поехал в полк. Это было в самом конце декабря. Полк стоял в Каменноугольном районе, в Никитовке-Горловке. Я приехал голодный, озябший: еще на ростовском вокзале у меня вытащили последние деньги, и я ехал без копейки. Немедленно.

А 1 января 1919 года, в самую стужу, в сивый день с ледяным ветром, в полк пришла телеграмма, что генерал Дроздовский скончался. Он к нам не вернулся.

Во главе депутации с офицерской ротой я снова выехал в Ростов. Весь город своим гарнизоном участвовал в перенесении тела генерала Дроздовского в поезд. Михаила Гордеевича, которому не было еще сорока лет, похоронили в Екатеринодаре.

Позже, когда мы отходили на Новороссийск, мы ворвались в Екатеринодар, уже занятый красными, и с боя взяли тело нашего вождя.

Разные слухи ходили о смерти генерала Дроздовского. Его рана была легкая, неопасная. Вначале не было никаких признаков заражения. Обнаружилось заражение после того, как в Екатеринодаре Дроздовского стал лечить один врач, потом скрывшийся. Но верно и то, что тогда в Екатеринодаре, говорят, почти не было антисептических средств, даже йода.

После смерти Дроздовского 2-й Офицерский полк, в котором я имел честь командовать 2-й ротой, получил шефство и стал именоваться 2-м офицерским генерала Дроздовского полком.

Так стали мы дроздовцами навсегда..»

Так описал Туркул по прошествии ряда лет события, которые были связаны с последними днями жизни белого генерала, шагнувшего в историю из легенды, сложенной о нем соратниками в огненный год 1918-й.

Действительно, никто тогда и не мог подумать, что легкое (как казалось окружающим) ранение в ногу может стать причиной смерти Дроздовского. С поля боя его, снятого с лошади, вынесли на руках. В конном дивизионе «дроздов» нашлась тачан ка. Из дивизиона раненому командиру дивизии, державшемуся бодро, был дан конвой в полдесятка всадников. Конвойцам было приказано:

— Линии фронта нет. Если где налетят сорокинцы или зеленые, командира спасать любой ценой…

Известно, что первая перевязка была сделана в полевом полковом лазарете 2-го Офицерского полка, расположившегося в брошенном строении, одиноко стоявшем среди местами так и не снятого жнивья. Чистых бинтов давно уже не было, равно как и остро дефицитного йода. Санитары варили окровавленные бинты в котлах, высушивая их затем под зимним солнцем, на ветру.

Как обезболивающее лекарство раненому могли дать чарку водки или местной, хозяйской самогонки. Как ни странно, такое лекарство на людей чаще действовало, чем не действовало. Для таких случаев в лазаретах берегли для себя и своих спирт.

По распоряжению главнокомандующего Добровольческой армией раненого дивизионного командира привезли в столицу Кубани Екатеринодар. Там был еще с царских времен военный госпиталь и имелись достаточно квалифицированные врачи и медицинский персонал.

Можно только предполагать, что стало причиной заражения крови раненого. Но вне всякого сомнения, в первые дни лечение комфортом не отличалось. О стерильности выкипяченных бинтов говорить не приходилось. Впрочем, точно в таком же положении оказывались в годы Гражданской войны тысячи и тысячи как белых, так и красных бойцов. Они были в равных условиях, пополняя собой в санитарных потерях число умерших от ран.

В екатеринодарском госпитале при первых признаках заражения крови Дроздовскому было сделано несколько операций. Но хирурги оказались бессильны победить быстро прогрессирующую гангрену ноги. Тогда и стало ясно, что Михаил Гордеевич обречен на смерть, с которой он имел мужество бороться.

Лечащий врач по многу раз в день отвечал на один и тот же вопрос многих людей:

— Делаем все, что в наших силах… Операции переносит стойко, хотя сами понимаете, что у нас есть: зайдите в любую аптеку города… Состояние тяжелое… Теперь вся надежда на его организм, силу воли…

Деникин интересовался ходом лечения командира дивизии «дроздов», которая продолжала сражаться в самом пекле тяжелых боев: Красную армию выбивали с Северного Кавказа на север, к Волге. Главнокомандующий делал все возможное, чтобы морально поддержать раненого Дроздовского, которому врачи ставили все более неутешительные диагнозы.

12 декабря 1918 года Деникин вызвал к себе начальника армейского штаба генерал-майора Романовского, которого он знал давно и потому мог доверительно разговаривать с ним.

— Иван Павлович, как наш Дроздовский?

— Плохо, Антон Иванович. Екатеринодарские врачи иллюзий насчет него не имеют.

— А все же как он?

— Ему все хуже. Боли усиливаются, лишился сна, пожелтел. Но держится на удивление бодро.

— Вчера я, Иван Павлович, имел беседу с командой «дроздов», что прибыла в тылы за снарядами к трехдюймовкам.

— И что же, Антон Иванович, вас обеспокоило в том разговоре? Правильно я вас понимаю?

— Правильно, Романовский. Подпоручик-батареец обратился ко мне с просьбой высказать мне все, что у него накипело о Дроздовском. Вы же знаете, как «дрозды» его любят и боготворят. Я разрешил.

— И что же вы услышали от подпоручика?

— Упрек. Мне, как главнокомандующему, и вам, как начальнику моего штаба.

— Нас с вами упрекнули? В чем же?

— В бездушном отношении к Михаилу Гордеевичу.

— Это как понимать, Антон Иванович?

— А то, что он единственный из наших трех командиров пехотных дивизий не носит генеральских погон.

— Так вот оно что. Действительно, Антон Иванович, этот батареец говорил с вами о наболевшем по душам.

— Говорил горячо, но вежливо, чинов не переступал. Прав он или не прав в нашем отношении к Дроздовскому, Иван Павлович? Мы же с вами два корниловца, поэтому можем друг другу в глаза говорить все открыто.

— Можем и должны. Мое мнение таково: Дроздовский заслужил первого генеральского чина только за то, что походом из Румынии привел к нам три тысячи белых бойцов. Да еще каких! А сколько боев выиграли «дрозды» на одних ударах в штыки!

— Надо признать то, что Дроздовский — наша легенда. Чин полковника он и без нас бы перерос.

— Значит, писать приказ о присвоении Дроздовскому Михаилу Гордеевичу, командиру 3-й пехотной дивизии, чина генерал-майора. За вашей подписью и каким числом?

— Сегодняшним числом, Иван Павлович. 12 декабря 1918 года. Приказ объявить по армии.

— Будет сегодня же исполнено. Как объявить ваш приказ Дроздовскому? Ведь он в Екатеринодаре.

— Приказ объявите ему лично вы, Иван Павлович. Я уже приказал приготовить для такого случая поезд. Одновременно возьмете с собой в Екатеринодар тяжелых раненых последних дней…

Дроздовский был в ясном сознании, когда ему в палате был зачитан приказ главнокомандующего Добровольческой армией генерал-лейтенанта А. И. Деникина. Рука его не дрогнула, когда он принимал генеральские золотые погоны. Но со стороны было заметно, как замутнились глаза раненого.

Из толпившихся в дверях врачей, медсестер и медбратов, ходячих раненых к лежавшему Михаилу Гордеевичу подошли с поздравлениями несколько человек. В руках они имели скромные по времени букетики последних цветов, какие еще держались в екатеринодарских садах.

В тот же день новоиспеченный генерал-майор получил с фронта не одну поздравительную телеграмму. Они пришли от его любимых и любящих его белых «дроздов» — из полков и батальонов, эскадронов и батарей. И даже от экипажа пулеметного бронеавтомобиля «Верный» за подписью капитана Нилова:

«Команда броневика „Верный“ гордится вами, Михаил Гордеевич. Выздоравливайте и возвращайтесь к нам Капитан Нилов. Ставрополь».

Дроздовскому не довелось шить генеральский мундир. «Дрозды» прикрепили погоны к уже видавшему виды кителю-френчу с бело-эмалевым Святым Георгием на груди и к шинели, которая была не его. Он все же нашел в себе силы и попросил Романовского передать главнокомандующему:

— Скажите Антону Ивановичу, что это награда не мне лично. Она дана моим «дроздам» за их верность России. Передайте, Иван Павлович, слово в слово.

— Передам сегодня же вечером, Михаил Гордеевич. Еще раз поздравляю вас с генеральством…

Дроздовский все чаще стал терять сознание. Лечащие врачи понимали, что теперь их помощь ему совершенно не нужна. Через несколько дней после приезда Романовского раненый настойчиво потребовал от начальника госпиталя:

— Перевезите меня в Ростов, к профессору Напалкову. Он меня хорошо знает…

Отговаривать Дроздовского от такого переезда не стали. Все понимали, что его предсмертное желание. К тому же он знал, что в ростовском госпитале лежит много его подчиненных из числа тяжелораненых, людей ему лично знакомых и потому близких.

Встреча поезда с умирающим Дроздовским на ростовском вокзале была такой, как ее описал в мемуарах белоэмигрант А. В. Туркул. Других свидетельств, по крайней мере — письменных, тому событию нет.

Можно лишь добавить, что почести отдавала деникинскому генералу только «белая» часть города Ростова. Если утверждать, что весь город, то это будет неправда. Гражданская война и мирных горожан да селян делит на «наших» и «чужих». Иного в истории еще не было. В этом людям пишущим иллюзий строить не приходится, как описал в своих мемуарах дроздовец Туркул.

Дроздовский ушел из жизни в первый день нового 1919 года. Умирал ли он в сознании — этого мы не знаем. Но что в страшных мучениях — это точно.

Генерал-майора Дроздовского хоронили в столице Кубанского казачьего войска Екатеринодаре со всеми воинскими почестями. Были на похоронах и делегации частей 3-й пехотной дивизии Добровольческой армии.

Деникин был из тех белых вождей, которые чтили и заботились о сохранении традиций Российской императорской армии — русской армии. Главнокомандующий Добровольческой армией решил возродить традиции вечного шефства, когда полкам и другим воинским частям присваивались имена прославленных полководцев, военачальников, великих князей из династии Романовых и, наконец, европейских венценосцев, с которыми царствующий дом Российской империи роднили многие династические узы.

17 января 1919 года по Добровольческой армии был подписан приказ: 3-я пехотная дивизия переименовывалась в 3-ю генерала Дроздовского пехотную дивизию.

Так для истории Гражданской войны и многих последующих лет «дрозды» стали дроздовцами навсегда Гражданская война полыхала на российском Юге еще больше года, и те дроздовцы, что уцелели в ее пламени, стали белоэмигрантами, лишенными Отечества, за которое они отдавали свои жизни. Можно добавить, что также беззаветно отдавали на алтарь Отечества свои жизни и бойцы противной стороны. Мемуарист Антон Туркул уже в эмиграции скажет «Смерть Дроздовского? Нет, солдаты не умирают. Дроздовский жив в каждом его живом бойце».

Побежденных же история обычно судит. Но время берет свое и все расставляет на свои места Иначе и быть не может. Как это связано с жизнью и смертью белого генерала Михаила Гордеевича Дроздовского, «рыцаря Белого дела».

…Последним пристанищем генерал-майора Генерального штаба М. Г. Дроздовского стала крымская земля. Судьба уготовила герою Белого дела в последний раз тайное предание земле в Отечестве, на окраине Севастополя. Из Новороссийска Дроздовская дивизия уходила в Крым, не бросив на поругание останки своего первого командира. Туркул писал о том дне: «На рассвете „Император Индии“ и „Вальдек Руссо“ загремели холодно и пустынно по Новороссийску из дальнобойных. Мы уходим…

А над всеми нами, на верхней палубе, у капитанского мостика высятся два грузных оцинкованных гроба: Дроздовского и (генерала) Туцевича. Там стоят часовые. Тела наших вождей уходят вместе с нами. Оба гроба от утреннего пара потускнели и в соленых брызгах…

А в ветряную ночь после парада мы тайно погребли Дроздовского и Туцевича. Только пять ближайших соратников опускали их гробы в глубокую сухую могилу. Тогда мы не думали задерживаться в Крыму и опасались, что красные надругаются над усопшими. Их похоронили втайне, опуская их гробы на веревках в могилу при тусклом свете фонаря.

Только эти пять человек из всей Белой армии знают место упокоения двух наших вождей. План их могилы хранится в надежных руках…»

Для истории местонахождение могилы белого генерала Дроздовского, вероятнее всего, так и останется тайной. В воспоминаниях его «дроздов» нет упоминаний более детальных, чем у мемуариста Туркула. Во время Великой Отечественной войны 1941–1945 годов в окрестностях Севастополя дважды шли тяжелые и затяжные бои. В ходе их городские кладбища на окраинах оказались совершенно разбитыми. Да и давным-давно нет в живых тех людей, которые участвовали в тайных похоронах Дроздовского. Они унесли с собой тайну могилы своего военного вождя.

Неизвестна и дата перезахоронения белого генерала. Исследователи сходятся на том, что это была одна из мартовских ночей 1920 года.

Такова судьба Михаила Гордеевича Дроздовского, чей легендарный образ для отечественной истории вспыхнул в ярком пламени Гражданской войны в России, начавшейся для него с первой версты похода Яссы — Дон. И погас в первый день нового, 1919 года.

О таких людях историк А. А. Керсновский сказал в своей «Истории Русской армии»: «Кроме виновников русская революция знала еще и героев. В Содоме не нашлось и трех праведников. В России семнадцатого года их были тысячи.

Этими праведниками всероссийского Содома были офицеры русской армии и увлеченная ими русская учащаяся молодежь. Только они вышли из огневого испытания неистлевшими, прошли через кровь незапятнанными и через грязь незамаранными…»