У оракула

У оракула

На следующее утро я подхожу к воротам, машу рукой охранникам, получаю в ответ дружелюбную улыбку и приветствие из-за оконных стекол.

– Живу здесь, как червяк в мешке с рисом, – сообщил я вчера вечером Джули по телефону, хвастаясь, что я настолько глубоко проник в промышленную жилу Ланьчжоу, что никто не может меня отсюда достать.

Она рассмеялась:

– Поверь мне, если бы кто-то захотел, ты бы вылетел оттуда за две минуты!

– А почему никто этого не захотел?

Она подумала несколько секунд, и в это время до меня и самого дошло:

– А, так толстый мальчик был сыном начальника!

Я спешу отсюда прочь. Ноги сами несут меня мимо серых многоквартирных муравейников и ужасных фабрик. Они не успокаиваются, пока не приводят меня вниз, к реке, где слабее доносится шум и запах тяжелой индустрии.

Я вижу горы и слышу нежное журчание воды, я оборачиваюсь и замечаю, что башни электростанции маленькие. Я иду вдоль реки на запад. Заметив храм на одном из холмов, я вспоминаю мастера Яня и его храм Пяти Святых. Однако, когда я поднимаюсь, перед моими глазами предстают лишь запертые молитвенные залы и тканевые вымпелы, которые развеваются на ветру. Не слышно ни одного колокольчика. Вокруг меня возвышаются молчаливые коричневые горы. Они кажутся лысыми и жесткими.

Улица проходит по району, как вена по руке. Магазинчики, закусочные и мастерские толпятся на ее обочине, и время от времени мне кажется, что я снова оказался в деревушке Гучэн, и повстречал Чжу Хая, приехавшего разделить со мной горшочек фондю. Я достаю телефон и пишу ему эсэмэс о том, что пора охлаждать колу, потому что я уже прошел полпути к его дому. Ответ приходит быстро: «Будь осторожен, маленький Ляй, впереди тебя ждет совсем непростая часть пути!»

Над улицей висит объявление. На голубом фоне нарисованы две белые стрелки, слева написано «ТИБЕТ», справа – «СИНЬЦЗЯН». Здесь дорога разветвляется на два направления, но я задумываюсь не над выбором направления.

Я не могу поверить своим глазам: передо мной стоит дом, килем разбивающий улицу пополам. К стене дома пристроен фруктовый ларек. Рядом, скрестив ноги, сидит мужчина и угрюмо смотрит на меня. А я стою и ухмыляюсь, глядя на подозрительно знакомую надпись за его спиной:

«САЛОН-ПАРИКМАХЕРСКАЯ ИЗ ВЭНЬЧЖОУ».

Занавески в окнах задернуты.

Я останавливаюсь, чтобы рассмотреть мужчину, фрукты и явно липовую парикмахерскую за его спиной. Я задумываюсь, понимает ли этот человек, в каком необыкновенном месте он сидит?

Этот перекресток как будто из сказки: каждый попавший сюда путник должен решать, хочет ли он попасть в горы или в пустыню, привлекает ли его сладость фруктов или лоно женщины, или же ему следует спросить совета у оракула, охраняющего перекресток и сверлящего его окаменевшим взглядом.

Я останавливаюсь. Мужчина закуривает сигарету и смотрит с подозрением. Я тем временем трепещу от волнения, когда представляю себе, что мог бы сейчас выбрать левую дорогу и выйти не на просторы Синьцзяна, а к высокогорью Тибета.

Я вспоминаю ползущую женщину. Сколько времени прошло с тех пор, как я видел ее? Уже месяц? Далеко ли она продвинулась с тех пор? Я пытаюсь представить себе, как она выберет на этой развилке дорогу в сторону Тибета, в какой-нибудь высокогорный храм или монастырь, и проползет мимо этого мужчины, не удостоив его взглядом. Она будет передвигаться на руках и ногах в сторону Лхаса или Шигадзе.

Решившись наконец тронуться в путь, я молча машу рукой мужчине и его фруктам и направляюсь в сторону Синьцзян. Я прохожу не больше сорока или пятидесяти шагов и замедляюсь, заметив здание с надписью «ГОСТИНИЦА». С облегчением захожу туда чтобы снять комнату, бросаю на кровать вещи и бегу обратно к перекрестку.

Увы, оракул оказывается обычным брюзгой, сидит себе около своих фруктов, курит и недоверчиво косится на меня. На мой вопрос, действительно ли за ним находится всего лишь парикмахерская, он лишь пожимает плечами. Я стою перед ним и глупо улыбаюсь, вокруг нас носятся машины. Потом я сообщаю ему, что пришел купить бананов.

– Ах, бананов, – повторяет мужчина, поворачивая ко мне голову, как будто он только что проснулся. Не глядя, достает с прилавка связку светящихся желтых фруктов и опускает их на весы. Два килограмма. Чтобы угодить оракулу, я покупаю еще маленькую дыню.

Если верить карте, я только что вступил на территорию Хэси Цзоулан, Коридора на западном берегу реки, одной из самых главных дорог Шелкового пути. Она начинается здесь, на Желтой реке, и идет на северо-запад. Из космоса она выглядит темно-зеленой. Однако я все равно очень удивляюсь, когда на следующий день оказываюсь в долине, живописнее которой трудно себе что-то представить: с изумрудными полями, раскидистыми деревьями, оросительными каналами и глиняными деревушками. Это кажется огромным садом, а горы только усиливают это впечатление, надежной оградой возвышаясь с обеих сторон.

Я пришел сюда во время урожая роз. По обочинам на материи рассыпаны груды темных цветов, и несколько раз я останавливаюсь и восхищенно воображаю себе, как хорошо было бы посмотреть на эту долину до сбора урожая.

Почти в половине третьего я стою перед рестораном и жду. Откуда-то доносится гудок, потом еще один, и вот уже отовсюду на меня налетают эти звуки. Хозяин ресторана прикладывает палец к губам: гудок служит сигналом к трехминутному молчанию. В 14.28 вся страна замолкает в память о жертвах землетрясения в Сычуане.

Это время выбрано не случайно. В Китае это называется «тоуцы». Ровно семь дней после смерти души умерших все еще находятся на земле, потом в последний раз с ними прощаются домашние, и потом они перейдут в другой мир.

Когда гул замирает, над долиной растекается тишина. Мы с хозяином стоим в дверях и смотрим на улицу, и вокруг так спокойно, что даже тихий шорох морозильных камер режет слух. Я вспоминаю красные записки, которые я видел на стенах повсюду, с тех пор как покинул Ланьчжоу. Это списки пожертвований, на которых сообщалось, сколько денег отдельные группы и лица отправили на место катастрофы. Посильное воздаяние за смерть и разгром, постигшие регион.

Минуты молчания заканчиваются, я сажусь за один из столов рядом с хозяином. Он включает телевизор, достает чайник и две маленькие чашки. Полуденное солнце светлыми нитями проникает сквозь дверную занавеску, я слышу хриплый рев мотоцикла.

По телевизору показывают передачу о жертвах землетрясения. Под звуки пианино на экране появляются лица звезд и политиков, присутствующих на передаче. Ведущий рассказывает историю о молодой матери, которая во время катастрофы закрыла собой ребенка. Позже его нашли в руинах под трупом женщины, малыш не пострадал и спокойно спал. В руках он держал мобильный телефон, на экране которого сохранились последние слова матери: «Малыш, если ты выживешь, не забывай: мама любит тебя!»

Подбородок ведущего дрожит. Волна эмоций захлестнула весь зал.

– Давайте пошлем ей ответ! – восклицает плачущий голос. – И если она получит его на небесах, то она узнает, что каждый из нас будет так же любить ее ребенка, как она сама!

Аплодисменты, музыка, море сочувствия.

– Не выношу такие шоу, – вырывается у меня.

– Нет-а-а? – хозяин ресторана с любопытством смотрит на меня.

– Они чересчур слащавые.

– Как и большинство передач в Китае.

– Да, но разве люди не понимают, что в Сычуане погибло так много людей только из-за того, что их дома были плохо построены?

– Конечно, мы это знаем. Но у нас здесь то же самое. – Он показывает на окно. – Вот там видна школа. Если будет землетрясение, она точно разрушится.

– И вас не тошнит от таких передач?

Он смеется:

– Это всего лишь телевидение. Ничего больше.

– Телевидение, принадлежащее тем же людям, что построили ваши дома.

– Нет, они сидят в местном самоуправлении. Им все равно, что там продвигает Пекин, они делают то, что хотят. И если им больше нечего украсть, они просто смываются. Их дети все равно учатся у вас, за границей.

Раньше я часто уже слышал эту жалобу. Речь идет о добрых намерениях центрального правительства и коррумпированных чиновниках на местах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.