Эпизод второй Нюся не совсем здорова

Эпизод второй

Нюся не совсем здорова

Улица выглядела как обычно. Ничего особенного в ней не было. Улица была как улица. На асфальте тут и там поблёскивали чугунные крышки люков. На крышках красовались названия чугунолитейных заводов. Поребрик был гранитный, ровненький. На тротуарах кое-где были заметны трещины. Но их количество и их толщина не вызывали никаких опасений – такие трещины всегда можно увидеть на тротуарах. В одном месте асфальт был сбит, и виднелась рыжеватая глина. Вероятно, здесь чинили подземный трубопровод, но асфальт починить ещё не успели. Бетонные урны для мусора были расставлены аккуратно, на одинаковом расстоянии друг от друга. Правда, одна урна была опрокинута и около неё лежала кучка вывалившегося мусора – окурки, комки грязной бумаги, корки апельсина. Но и такое часто можно увидеть на улицах, и ничего сверхъестественного, тревожного в этом, разумеется, нет.

На улице стояли высокие фонари с белыми стеклянными, наклонёнными головами, над улицей висела чёрная сеть проводов и тросов, прикреплённая к стенам домов. У перекрёстка торчали два светофора, мигавшие то красным, то жёлтым, то зелёным. У тротуара на некотором расстоянии друг от друга располагались легковые машины; был среди них и один мотоцикл. У подъезда одного из домов была оставлена детская коляска вишнёвого цвета. Верх коляски был поднят. На сетке, что была натянута внизу, у колёс, лежал какой-то пакет в серой бумаге. К ручке коляски был привязан за поводок смешной, большеголовый, коротконогий, лохматый, чёрный скотч-терьер. Он сидел спокойно и смотрел на прохожих. Короткий хвостик его подёргивался. Пёс был в хорошем настроении.

По улице проезжали автобусы, троллейбусы, такси, грузовики с прицепами и самосвалы. Проехал даже автокран. Стрела его была опущена. На кончике стрелы болталась красная тряпица. По тротуарам проходили пешеходы, мужчины и женщины, взрослые и дети. Взрослые были молодые и старые. Дети были совсем маленькие, просто маленькие, покрупнее и довольно большие. Совсем маленьких взрослые везли в колясках, просто маленьких – вели за руку. Те, что были покрупнее, и те, что были довольно большими, шли сами. Вообще детей было много, и это тоже выглядело естественно. Вдоль улицы и поперёк неё пролетали голуби и воробьи. Они садились на карнизы домов и на подоконники. Некоторые из них забирались повыше, на телеантенны, или скрывались в зелени деревьев, кое-где выглядывавших из-за домов. Улицу, опасливо озираясь, перебежала кошка. Она шмыгнула в ближайшую подворотню.

Словом, улица была как улица. Концом света на улице не пахло. Д. подошёл к автобусной остановке. Здесь стояло несколько человек. Пожилая женщина с большой чёрной и, кажется, пустой сумкой. Пожилой военный с жёлтым, туго набитым портфелем, какой-то южный человек в широченной и плоской, как блин, кепке и с толстыми чёрными усами и юная парочка, видимо, студенты. Она – довольно миленькая, стройненькая, глазастенькая, в розовой кофточке с короткими рукавчиками и в потёртых, но дорогих импортных джинсах. Он – немножко нескладный, длинный, худой, рукастый и ногастый, с очками на носу и тоже в потёртых, но дорогих заграничных джинсах с фирменными этикетками, многочисленными застёжками и большими карманами на коленках. Молодые люди негромко разговаривали.

– Алфёровых тоже надо пригласить. Они собирались ехать в Прибалтику, но передумали. И Евгения Савельича. Он сейчас немного нездоров, но к тому времени, наверное, выздоровеет. Конечно, Елизаровых. Мы же были у них на свадьбе. И вообще – приятные люди. Николая Николаевича с Прасковьей Петровной. И Сергея Никитича с Маргаритой Эдуардовной, и Лёшку Антипова. Он небось с Веркой Савельевой придёт, и хорошо. Они уже вроде бы помирились. Ещё Петуховых, всё их семейство – дядю Кузьму, тётю Надю, Аркадия, Константина, Ниночку, Сонечку, Мишку, Володьку.

– Да, да, Петуховых обязательно. И всех наших институтских – Воробьёва, Кузякину, Удальцову, Феоктистова Женьку, Шамшина Генку, Званцова, Борщаговского, Милку Барабанову…

– Штернам надо позвонить. Им, конечно, трудновато будет выбраться, но они собирались. Может, и приедут. Завтра же надо позвонить.

– А Бондырев? Или его не стоит? Напьётся, посуду начнёт бить. Но обидится страшно, если его забудем. Придётся и его. А он, конечно, Гусакова с собой прихватит, а может быть, и Аверьянова. Ну и пусть приходят, пусть посуду побьют. На счастье.

– Я поговорю с Ленкой. Она всё ещё злится на нас. Но сколько же можно злиться? В конце концов, она тоже была неправа.

– Потому и злится, что была неправа.

– Да, конечно. Но надо, чтобы она пришла. Нехорошо будет как-то, если она не придёт. Все это заметят. И вообще.

«Нет, – подумал Д. – Конец света ещё не скоро. Женятся. Замуж выходят. Свадьбы справляют. Никто ничего не боится. Никто не ждёт ничего ужасного. Всё идёт своим чередом. Нет».

Пожилой военный раскрыл свой портфель, вытащил из него газету, развернул её и стал читать. Д. увидел крупный заголовок: «Они хотят погубить человечество».

«Чёрт побери!» – ругнулся Д. про себя и тотчас вспомнил белёсые глаза старой ведьмы.

Подошёл автобус. Он был полупустой. Д. уселся на заднем сиденье. Автобус тронулся, но тут же остановился. Передняя дверь открылась. В неё, кряхтя и отдуваясь, влезла толстая тётка с какими-то узлами и свёртками. Снова поехали.

«Да, в старухе что-то было», – думал Д., глядя в окно. Автобус трясло, хотя ехал он не так уж и быстро. Водитель объявлял остановки. Двери открывались и закрывались. Пассажиры входили и выходили. Кто-то замешкался, не успел выйти и стал стучать кулаком в дверь.

– Не стучите! – сказал шофёр в микрофон. – Проспали, а теперь стучите! Вовремя надо выходить! Следить надо за остановками! Заранее надо к выходу готовиться!

Дверь открылась. Опоздавший выскочил. Автобус снова тронулся. «Да, да, чудная была старушенция! – продолжал размышлять Д. – И неспроста она мне встретилась, неспроста!»

В автобус вошла молодая женщина с плачущим ребёнком. Дитя плакало очень громко, взахлёб, с подвывом, плакало так, как плачут очень несчастные, брошенные, никому не нужные существа.

– Не реви! – говорила женщина. – Ты слышишь, что тебе говорят? Прекрати реветь немедленно! Ишь разревелся! Ну что ты орёшь, как зарезанный! Ну что ты воешь, как пылесос! Горе мне с тобой! Не ори, говорю! Не ори!

Ребёнок плакал всё пуще, наполняя автобус своим громогласным рёвом.

– Да не кричите вы на него! – сказал женщине кто-то из пассажиров. – Лучше помолчите. И он тоже замолчит.

– Не учите меня воспитывать моего собственного ребёнка! – возмутилась женщина, но после умолкла, и ребёнок стал плакать потише. Потом он уже только хныкал и вскоре совсем успокоился.

«Страшная была карга, – думал Д. – И впрямь ведьма. Такими детей пугают, чтобы не плакали».

В автобус вошли трое людей средних лет, двое мужчин и одна женщина. Они не произносили ни слова, но усиленно жестикулировали. Лица их подёргивались, глаза блестели. Жесты были мелкими, быстрыми. В жестах было что-то необычное и неприятное. Иногда люди улыбались. Улыбки были похожи на гримасы, на какое-то кривлянье. Будто они кого-то передразнивали, кого-то хотели разозлить. Женщина села. Мужчины встали рядом. Женщина внимательно следила за движениями их рук. Её руки тоже непрерывно двигались.

Зрелище было странное. Оно напоминало кинематограф начала века. «Глухонемые!» – догадался Д. Ему вдруг стало совестно, что он всё слышит и умеет говорить. Он отвернулся, но вскоре не вытерпел и опять взглянул на глухонемых. Его разбирало любопытство, глупое, животное, непреодолимое и непристойное любопытство. С таким же чувством отдалённые предки Д. следили когда-то за процедурой публичной казни. Д. опять отвернулся, успев заметить, что глухонемая женщина собирается выходить.

В автобус влез изрядно захмелевший человек. Ноги у него подгибались. Голова его моталась из стороны в сторону. Пиджак был расстёгнут. Рубашка вылезла из брюк и висела некрасиво. Он хватался за поручни, стараясь сохранить вертикальное положение, и наваливался на сидящих пассажиров.

– Осторожнее, гражданин! – сказал ему кто-то.

– Да стойте же вы на ногах! – сказал ещё кто-то.

– Напились, так сидите дома! – произнёс ещё кто-то.

– Не хулиганьте! – крикнула какая-то пассажирка.

– Эк тебя развезло! – добродушно заметил какой-то пассажир.

– Дурачьё! – промолвил вдруг пьяный. – Чего вы тут расселись? Куда вы едете? Зачем? Вы думаете, что вы куда-нибудь приедете? Недоноски! Куда идёт этот автобус? Я вас спрашиваю – куда идёт этот автобус? Молчите! Едете, и не знаете куда! Живёте, и не ведаете зачем! Плывёте, и понятия не имеете, куда вас несёт течением! Трезвенники! Потребители общественного транспорта! Добропорядочные питекантропы! Образованные неандертальцы! Вы думаете, что если вы движетесь, ваше движение непременно имеет смысл!..

– Замолчите! – сказали пьяному.

– Прекратите! – крикнули ему.

– Высадить его надо! – сказал кто-то. – Пусть едет на такси!

– Таких не берут в такси, – произнёс кто-то.

– Так пусть топает пешком! – не унимался кто-то.

– Пешком ему не дойти, пешком он не может. Вы же видите, в каком он свинском состоянии, – продолжал кто-то.

– Так что же, мы должны его терпеть?

– Да, придётся его потерпеть.

– Ну это вы бросьте! Этого ещё не хватало! С какой это стати нам его терпеть?

Водитель, видимо, слышавший монолог пьяного, сказал в микрофон:

– Граждане! Не слушайте хулигана! Сохраняйте спокойствие! Автобус едет точно по своему маршруту!

– Я сам выйду, – сказал пьяный угрюмо. – Я сам не желаю ехать с вами в этом дерьмовом автобусе, в этой телеге, в этой колымаге, в этом катафалке! Я сам не хочу больше ехать по этому паршивому маршруту! Я сам вас навеки покину!

Сказав это, пьяный, шатаясь, стал пробираться к выходу.

– Не пускайте его! – крикнула какая-то сердобольная женщина. – Он же не доберётся до дому! Он же заблудится! Он же под машину попадёт!

– Не мешайте ему, пусть выходит, – сказал Д., – он хочет на свободу. Не попадёт он под машину. – А сам подумал: «Этот тоже что-то предчувствует, чего-то боится, чем-то озабочен, не иначе».

Дверь открылась. Пьяный выпал из автобуса на асфальт.

– Подождите, подождите! – закричали все шофёру. – Вы его задавите! Он под колёса угодит!

– Ну его к дьяволу! – крикнул шофёр в микрофон. – Я сейчас милицию позову! Он у меня в вытрезвителе переночует! Я ему, подонку, устрою сервис!

Пьяный медленно встал на четвереньки, потом поднялся во весь рост, погрозил кулаком автобусу и неверной походкой, колеблясь и спотыкаясь, побрёл прочь.

В автобус, кряхтя, влез маленький плешивый старичок с большой, дряхлой, ожиревшей от старости немецкой овчаркой. Собака стала тыкаться носом в ноги пассажирам. Кто-то сказал недовольно:

– Собак надо возить в намордниках!

– Она не кусается, – кротко сказал старичок. – Она за всю свою жизнь никого ещё ни разу не укусила.

– Мало ли что не укусила! – не умолкал недовольный. – А сейчас возьмёт и укусит! Кто знает, что у неё на уме! Развели собак! Проходу от них нет! И что в них хорошего? Жрут и гадят – только и всего!

– Нюся, иди сюда! – позвал старичок собаку, усаживаясь рядом с кабиной шофёра. Собака подошла и положила морду ему на колени. Морда была умная, добрая и печальная. «Старые собаки всегда печальны», – подумал Д., сочувствуя старику и его овчарке.

– Успокойся, Нюсечка, не нервничай! – тихо говорил старик, поглаживая собаке голову. – Успокойся, нам недалеко ехать, совсем недалеко. Через две остановочки мы выйдем.

– Вот именно! – сказал тот же недовольный. – Две остановки можно было и пешком пройти! Ишь взяли моду! Собак в автобусах возят!

– Нюся не совсем здорова, ей трудно ходить, – так же тихо произнёс старичок.

– Отстаньте вы от собаки! – не выдержал Д. – Она вас не трогает! Я бы на её месте вас искусал!

– А я с вами, гражданин, не разговариваю! – зашипел недовольный. – И очень хорошо, что вы не на её месте! Не то бы вы мигом очутились там, где положено!

Д. не ответил. Собака посмотрела на него с благодарностью. Старичок – тоже.

В автобус ввалилась компания весёлых, но, кажется, трезвых молодых людей с магнитофоном. Из аппарата неслась какая-то зверская музыка, ещё более оглушительная, чем рёв умолкнувшего младенца.

Музыка сопровождалась неумолчным и вроде бы беспричинным хохотом жизнерадостных и, видимо, вполне счастливых, юношей.

«Это уже слишком!» – сказал себе Д. и вышел на ближайшей остановке. До дому оставалось недалеко, и остаток пути он прошёл пешком.

«Нет, неспроста повстречалась мне эта беззубая ведьма на свалке!» – думал Д., подходя к своему парадному. Из парадного выносили большой платяной шкаф. Рядом с парадным стоял громоздкий автофургон с надписью на борту: «Перевозка мебели». Дверцы шкафа были открыты настежь. В шкафу болтались вешалки. На дне его валялись какие-то тряпки.

«Хоть бы дверцы закрыли, – подумал Д., – неудобно же нести! Кретины!»

Дверцы вдруг захлопнулись сами, и шкаф стали затаскивать в автофургон. Он плохо затаскивался, и тащившие переругивались.

– Правее, мать вашу! – кричал один.

– Повыше! – говорил другой.

– Надо его развернуть! – советовал третий.

– Не надо его разворачивать, и так влезет! – возражал четвёртый.

– На хрена делают такие жуткие шкафы! – высказывался пятый. – Он же как дом! Вырежи окошки, живи себе и радуйся.

Шкаф наконец-то скрылся в фургоне.

«А что если и правда? – думал Д., поднимаясь по лестнице. – А что если и в самом деле? А что если старухино пророчество сбудется? А что если действительно скоро конец? Шкафы какие-то тащат. Переезжают куда-то. Бегут куда-то, бегут! Отчего бегут? Зачем? С какой, собственно, целью? Всё одно к одному, – продолжал думать Д., входя в свою крохотную однокомнатную квартирку, затворяя за собою дверь, снимая плащ и вешая его на вешалку. – Всё вызывает подозрения. Всё наводит на мрачные мысли. Всё как-то тревожно».

Комментарий

В автобусе кого только не увидишь, на что только не насмотришься! Интересно ездить в автобусе. И всё же пользование автобусом, как, впрочем, и другими видами городского общественного транспорта, слегка утомляет, а иногда и довольно сильно раздражает. Бывают случаи, когда из автобуса вылезаешь разъярённым и даёшь себе честное слово никогда, ни при каком случае в него более не влезать. Но, естественно, о данном себе слове быстренько забываешь, и снова едешь, и снова стоишь у окошка, поглядывая на знакомые физиономии проплывающих мимо домов, или стоишь, держась за металлическую штангу под потолком и стремясь сохранить равновесие на крутых поворотах. Хуже всего, если с автобусом вдруг случается какая-нибудь неприятность, если он останавливается в необычном месте и водитель объявляет, что всем придётся выйти, что сзади движется точно такой же автобус, на который и следует садиться. Что же касается пьяных, то их почему-то все любят и стараются их ничем не беспокоить, и проявляют по отношению к ним нежную заботу. А вот собак любят не все, хотя они куда симпатичнее пьяных и вполне заслуживают всеобщей любви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.