Глава 14. Михаил Ульянов: «В России на актеров смотрят как на слуг»

Глава 14. Михаил Ульянов: «В России на актеров смотрят как на слуг»

«Я не стал таким умным, как Цезарь…»

Всякое случается в нашей жизни. Но эпизод, приключившийся со мной много лет тому назад, был очень уж удивительным, почти абсурдным по своей сущности. Он долго мучил меня и не давал покоя. И я все ждал встречи с человеком, который раскрыл бы мне тайну того давнего случая.

А произошло вот что. Я находился на Калининском проспекте (ныне Новый Арбат), в квартире у своей доброй знакомой, женщины уже немолодых лет. Раздался звонок в дверь, она вышла в переднюю, повернула ключ, и я услышал какую-то возню, стуки, тяжелое дыхание вошедшего и запанибратскую реплику: «Миша, тащи прямо в комнату». Какой-то мужик в телогрейке втащил на своем горбу огромный стол, опустил его на пол, поднял голову и – о боже, в «Мише» я узнал самого Михаила Александровича Ульянова, народного артиста, сверхпопулярного тогда человека, «символа», «совесть нации» и пр. и пр. За ним гонялись толпы поклонников, получить его автограф считалось удачей. Короче говоря, передо мной в образе заурядного грузчика из мебельного магазина предстал живой памятник. Я был не просто поражен, я был потрясен и, когда «грузчик» ушел, спросил у хозяйки квартиры, как же Ульянов сюда попал и почему он в таком виде. Знакомая что-то пробормотала, дескать, так вышло. Больше к этому разговору мы не возвращались, а через несколько лет она скончалась, унеся с собой тайну той встречи.

Михаил Ульянов

И вот мне представилась наконец возможность все узнать из первых рук, и оказалось, что случай, показавшийся мне из ряда вон выходящим, для Михаила Александровича – всего лишь типичные обстоятельства нашей советской действительности.

– Было такое. Дело в том, что Анна Максимовна Манке, в квартиру которой я и впрямь приволок, не помню уж, то ли кресло, то ли стол, была замечательной личностью, подругой моей жены еще со школьной скамьи. Но в один «прекрасный» день во время борьбы с «космополитизмом» Аню замели, естественно, без суда и следствия. Замели надолго. В лагере она вышла замуж, родила сына. Сталинская эпоха была страшна тем, что люди теряли свое человеческое обличье, и если на кого-то падало подозрение или тем более его арестовывали, то этот несчастный оказывался в вакууме: его мгновенно бросали друзья, родственники, сослуживцы. Все боялись, всех пронизывал животный страх: «А вдруг меня возьмут из-за него?» Ну, так вот, моя жена (актриса Алла Петровна Парфаньяк. – Ф. М.) – человек с характером, не бросила подругу и продолжала почти демонстрировать свою близость к ней: писала письма в лагерь, чего-то там хлопотала, советовалась. После смерти Сталина Аню освободили, она стала работать в Центральном доме литераторов, и теперь уже, не боясь, вся Москва бегала к ней с просьбами, ибо Анна Максимовна заведовала отделом по организации модных тогда литературных встреч с писателями.

Вот и вся история. История, я бы сказал, типичная. В ней отражено страшное время и его последствия. Вы удивились, увидев меня в необычном ракурсе, но ведь это тоже для нас типично, я бы сказал, буднично. Да, когда у нас артист тащит на горбу какую-то тяжесть, это не героизм, это норма, ибо сами знаете, не всегда найдешь человека, который помог бы при случае что-то там сделать по хозяйству, да и не всегда есть деньги оплачивать рядовые услуги. Такие, извините, мы прекрасные демократы. Ульянов или там кто-то другой на моем месте – это вам не Джек Николсон или Сильвестр Сталлоне, которые если и тащат что-то на своих плечах, так тащат миллионы, сокровища. Мы жили и живем другой жизнью. Мы не живем, мы боремся за жизнь. Этакая великая непрестанная Куликовская битва.

– Вас, Михаил Александрович, считают актером далеко не ниже, а выше многих мировых звезд, которые на виду у публики и от которых не отстает пресса. Но что-то толпы журналистов у входа в Театр имени Вахтангова я не заметил. Обидно. И за вас, и, как говорится, за державу. Или я не прав?

– Да не знает нас никто. Если по серьезному счету, то я могу назвать два-три имени, о которых знают за границей. В свое время знали Сергея Бондарчука с его великими, грандиозными картинами, знали немного Иннокентия Смоктуновского, хотя он заслужил явно не «немногого». А из нынешних, конечно, знают Никиту Михалкова в трех лицах божества, который по-хорошему везде успевает: и сняться, и руководить, и кинематограф спасать, и свои картины подать западному зрителю.

Да и как нас можно узнать (Михаил Александрович раздраженно повышает голос), если у нас в Москве-то картины не идут. Вот сейчас я снялся в двух фильмах, но их нигде не показывают. Так как же о нас узнать? Американцы заполонили весь мир – хорошим кино, плохим, великим, замечательным или халтурным, но заполонили. Поэтому, хочу я или нет, спросите в любой деревне – и вам скажут, кто такой Де Ниро или Сталлоне. Да что они – лучше нашего Юрия Яковлева или Анатолия Папанова? А Сергей Юрский или Олег Борисов – это актеры российского ли только масштаба! Это из того, прошлого поколения, но я могу назвать и иных молодых, которые вынуждены сниматься в какой-то проходной белиберде, в «клубничке». А почему? А потому, что за «клубничку» платят. Ведь всем надо кормить семью, детей, одеваться хотя бы сносно. Вот и унижаются. Вспоминаю в связи с этим такой случай. Лет 20 назад я был на фестивале в Сан-Себастьяне с «Братьями Карамазовыми». Нас представляла знаменитая испанская актриса Кармен Сильвия, прелестная, красивая женщина. Когда она вышла на подиум, зал взорвался, как сумасшедший, – ее любила вся страна. И вот наши организаторы решили показать советский фильм в каком-то рабочем клубе, на окраине города. Как же обойтись без лобзаний с гегемоном?! Едем мы туда и видим, что наша богиня Кармен как-то неадекватно себя ведет: чем-то возмущается, строит недовольные гримасы, наверное, матом по-испански проходится. Спрашиваем переводчика и узнаем: она ужасно не хочет ехать в этот рабочий клуб, для нее это оскорбление, девальвация ее реноме в глазах зрителя. А нам хоть бы хны! Я не говорю, что это плохо – такое массово-затейное общение с народом, но я ничего и хорошего в этом не вижу. Не можем мы, не умеем нести свою марку, ценить талант, да и преподнести себя, свое искусство не можем. А вы говорите, Сталлоне…

– Вы получали приглашения на роли от зарубежных продюсеров?

– А как получишь при таком положении вещей? Сейчас нет, а когда-то приглашали в Германию. Я тогда снялся в нашумевшей картине «Битва в пути». Фильм понравился Вальтеру Ульбрихту, руководителю ГДР. И он приказал всей стране просмотреть его как партийный документ. Короче говоря, зовут меня на какие-то там съемки. Стали обсуждать гонорар за работу. И в конечном итоге выходило, что из семисот марок за съемочный день мне приходилась ничтожная доля. Да еще и с унижениями, с получением рублями, а то и с предложением пошива парочки выходных костюмов вместо денег. Вот так мы позволяли себя принижать. Подачками, лестью.

– Михаил Александрович, не хочу вас обидеть, но скажите, почему вы постоянно в своих воспоминаниях оглядываетесь на прошлое? Ведь вас любят и сегодня, вы и сегодня – в самом прямом смысле – честь и слава русского искусства. Неужели вы считаете, что все уже в прошлом, и, как сказал Блок, «мы – дети страшных лет России – забыть не в силах ничего»?

(Замолчал, вздохнул, подумал).

– Люди моего поколения, события моей давней жизни – это не прошлое. Это настоящее, ибо оно живет с нами, в нас тлеет и в нас смердит. Да, когда я разговариваю с молодыми актерами нашего театра, для них мои штудии – давняя история. И это тоже нормально. Для них все, что там, далеко, не так страшно и не так болезненно, как для нас. Поэтому я не согласен с вами, что все уже в прошлом. Да и кто знает, в прошлом ли. Как сказал один умный актер, обращаясь к молодым: «Вы непуганое поколение». А мы – пуганое. И я живу настоящим с точки зрения прошлого. Уж слишком за мной жуткий тянется хвост. Это притом что я не самый несчастный человек на этой Земле.

– Как я понимаю, вы считаете, что страх еще сидит и сегодня в сердцах и душах тех, кто постарше. Скажите, а чего вы сегодня боитесь? Не манифестов же бесноватого Макашова?

– Я боюсь сегодня нашего беззакония, боюсь нашего беспредела, боюсь слабости нашего государства, боюсь безволия наших вождей, я боюсь за детей, я боюсь за поколение, которое звереет. К великому сожалению, у меня нет никаких шансов жить без тревог и волнений в нашей стране. Я всегда должен оглядываться. На улице, в подъезде. Хотя я не имею никакого отношения к бизнесу, к деньгам. Я всего лишь актер.

– Вы боитесь и за свой прекрасный вахтанговский театр?

– Не боюсь за него только в одном, что это и впрямь театр с великими большими традициями. С сильной корневой системой. Но нынче жизнь требует иных театральных форм. Более гибких, более доступных зрителю. А у нас громоздкий стационарный российский театр. Мы уже с трудом вписываемся в страшную суетную жизнь. Не творчески (творчески – это вопрос не трагический), мы не вписываемся экономически, финансово, зарплатно. Мы брошены на произвол судьбы. Простаивают прекрасные актеры – Яковлев, Борисова, Максакова, да и ваш покорный слуга.

– Но у вас такие возможности, связи, мне кажется, что Ульянов откроет левой ногой любую дверь.

– Не шутите, быть может, когда-то такое и было возможно. А впрочем, при наших тоталитарных структурах искусство всегда пребывало в остатке. На нас всегда глядели, как на слуг, сверху вниз. А нынче только при умных интеллигентных губернаторах театры еще как-то держатся. Ведь что такое театр: по-житейски рассуждая, в него можно и не ходить. Только это будет одна жизнь, а если ходить, то это уже другая. И человек другой. Губернатор, любящий, скажем, домино, театру не поможет. Слава богу, Юрий Лужков к 75-летию театра подарил нам средства на светотехнику и радио. Ну и, конечно, продолжают нас спонсировать сургутские нефтегазовики.

– Михаил Александрович, хочу сделать вам комплимент: год назад вся Москва отмечала ваше уже 70-летие, годы все-таки бегут, Лету не остановишь. Тьфу-тьфу, вы прекрасно выглядите, такой свежачок-бодрячок. Физзарядку делаете по утрам?

– Да нет, но хотелось бы. То делаю, то бросаю. Не скажу, что уж очень строго слежу за здоровьем, никакой диеты не соблюдаю, единственное, что не курю и не пью.

– И никогда не курили, и никогда не пили?

– Что вы, 25 лет отдымил и пил довольно много. А нынче спасает работа, вот без нее и впрямь сопьешься.

– Вы трудоголик, с утра до вечера на сцене, в кабинете, в министерстве?

– Да почти. Круглые сутки занимаюсь одним тяжким делом – как худрук стараюсь, чтобы театр не утонул, чтобы труппа не распалась по примеру других столичных трупп.

– Обедаете дома или в ресторане при Щукинском училище?

– Дома. Моя жена замечательно готовит.

– А разве она не в театре?

– Я же не могу по блату дать ей работу. Как и многие другие, она не занята, на пенсии.

– Тогда легче ходить парой на презентации, тусовки, рауты.

– Что вы, я закончил это дело после «Председателя», когда меня разрывали на части. Все это пустое, болтовня, поцелуйчики. А нынче тем более, посмотришь, как на фотографиях в газетах жрут звезды нашей жизни, открыв пасть, заглатывая куски, так и тошнит от всего этого.

– Ну знаете ли, мэтр, всем нынче есть хочется. А на званых вечерах вкусно кормят.

– Это точно, все хотят есть.

– Михаил Александрович, ходят такие слухи, будто бы Ульянов, отыграв всех великих на сцене и в кино, от Цезаря до Ленина и Жукова, и слишком уж войдя в роль, и в жизни трансформировался в этакого железного человека с командирскими манерами и безоговорочно командует всеми – от собственной жены до народных артистов. Но, я думаю, что это не так?

– Конечно, не так. Чепуха какая-то, бред. Командовать я могу только на сцене, в образе героя. Я играл Наполеона, но пока второго-то Наполеона, слава богу, не появлялось. Я играл Стеньку Разина, но вот он я, живой пока, не казненный. Я играл Юлия Цезаря, но я не стал таким умным, как Юлий Цезарь. Я играл Ленина, Кирова, Сталина, ну и что…

– Между прочим, о маршале Жукове. Скажите, вы лично общались с маршалом?

– Знаете, так вышло, и очень об этом сожалею, нет, не общался. Три договоренности о встрече с Георгием Константиновичем были по роковому стечению обстоятельств, причем и с его, и с моей стороны, не использованы. Еще раз говорю, очень об этом скорблю.

– Памятник Жукову работы Клыкова у Кремля вам по душе?

– Нет, не нравится категорически. Ужасный памятник.

Какие-то прямые лошадиные ноги, неестественная посадка седока, непропорциональная фигура. Да и стоит-то он не на месте, ему место напрямки от Минина и Пожарского, спасителей Отечества. Самый лучший памятник маршалу стоит в деревне Стрелковка, на родине героя.

– Скажите, спасла бы сегодня Отечество «железная рука» диктатора? Наподобие вашего героя с волевым подбородком.

(Молчит…)

– Н-нет… Я не за «железную руку». Потому что всякая «железная рука» подавляет все остальное. Примеров в истории много.

– В генерале Лебеде есть что-то от Жукова?

– Нет. Лебедь очень экстравагантная фигура. Жуков таким не был.

– В театры-то ходите, ну кроме своего родного, в который вы ходите уже 50 лет?

– Недавно смотрел обе постановки «Гамлета». Петера Штайна на сцене Театра Советской армии – очень скучный, какой-то никакой, пресный. А сатириконовский, Стуруа, спектакль, конечно, мощный, видно, сделан он крупнейшим нашим режиссером, но Костя Райкин в него не вписался. У него вышел такой разухабистый Гамлет, что я ему не поверил. Высоцкий тоже не был аристократом, но в нем кипела, бушевала мучительная струна, он играл неистово, отчаянно. А Костина злоба переходит в неприятие образа, и мне видится не Гамлет, а уркаган.

Декабрь 1998

Михаил Александрович Ульянов скончался 26 марта 2007 года в Москве. Похоронен с воинскими почестями на Новодевичьем кладбище.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.