Глава седьмая. Стол конференции против Атлантического вала

Глава седьмая. Стол конференции против Атлантического вала

Первые шесть дней в Нормандии решающая роль принадлежала авторам "Оверлорда"[16]{16} — подобно тому, как в минуту появления на свет младенца решающая роль принадлежит матери. В эти шесть дней врачи на другом берегу бессильны были чем-нибудь помочь новорожденному вторжению; они могли только сидеть и дожидаться, пока десантные баржи донесут его и бросят в жизненную борьбу. Они не властны были ускорить или замедлить роды, не властны были изменить ход вторжения или его маршрут. И в течение ближайших полутора месяцев вторжение еще оставалось слабым, неокрепшим младенцем, чья жизнь зависела от тех соков, которыми его ежедневно питало побережье; но уже после первой недели появились кое-какие возможности поддерживать его существование и у генералов — как только они покинули командирские суда и прибыли на берег, где уже раскинуты были для них походные палатки. Но все же успех первых младенческих шагов вторжения целиком зависел от здоровых основ, приобретенных в период утробного развития, когда

еще нерожденный младенец рос и набирался жизненных сил в чреве Южной Англии. И, кроме того, судьба его, как и всякого живого существа в момент появления на свет, определялась той волей к жизни, которая заложена в каждой из клеток, его составляющих. Если б не усилия отдельных солдат, тех, что высадились на побережье и дрались, борясь за собственную жизнь, — вся операция вторжения, столь основательно продуманная и подготовленная, была бы все равно, что дитя, родившееся вполне развитым, но мертвым.

На этом метафора кончается, ибо по сути дела в Нормандии имело место не одно вторжение, а три, и насущная проблема заключалась в том, чтобы объединить их в едином усилии, более мощном, чем простая сумма трех слагаемых. Английские войска высаживались на восточной части побережья, в районе, главные пункты которого получили названия «Юнона» и «Золото». В нескольких милях к западу от «Юноны» и «Золота» высадилась на берег другая самостоятельная десантная партия, американская; место ее высадки у подножия крутых песчаных откосов было названо «Омаха». Все эти участки побережья тянутся с востока на запад, параллельно южному берегу Англии.

Немного дальше к западу, за пределами сектора «Омаха», есть городок Изиньи, расположенный в глубине узкой бухты. Здесь французский берег делает изгиб под прямым углом к северу и вдается на тридцать миль в Ла-Манш, образуя полуостров Котантен, на оконечности которого находится порт Шербур. На полуострове Котантен, — мы будем называть его для простоты Шербурским, в нескольких милях от Изиньи расположен участок, который американцы назвали «Юта» Американский штурмовой отряд, захвативший «Юту», представлял вполне самостоятельную группировку, так же как другой американский отряд, действовавший на участке «Омаха», или англичане, высадившиеся в районах «Юнона» и «Золото».

Первоначальное задание у всех трех штурмовых групп было одинаковое: высадиться, форсировать и взломать береговую оборону и продвинуться в глубь страны, чтобы прикрыть районы высадки от огня противника. На этом этапе каждая партия действовала самостоятельно. Но, выполнив задание, всем трем надлежало тотчас же расширить свой плацдарм в обе стороны. При этом «Юнона» и «Золото» должны были соединиться с «Омахой», а «Омаха», дойдя до Изиньи, встретиться с «Ютой». После этого можно было считать, что англо-американское предмостное укрепление создано.

Важнейшая задача после создания предмостного укрепления выпала на долю той группировки, которая высадилась на Шербурском полуострове, в секторе «Юта». Ей предстояло овладеть портом Шербур. Здесь можно было избрать один из двух путей: либо немедленно повернуть на север и идти двадцать пять миль прямо к Шербуру, либо продолжать продвижение вглубь, пройдя те же двадцать пять миль, выйти к Атлантическому побережью полуострова, и тем самым отрезать его от основной территории Франции. Закрыв подкреплениям доступ к полуострову, можно будет сломить сопротивление противника и взять порт, когда заблагорассудится американскому командованию.

Взятие порта Шербур фигурировало в плане «Оверлорд» в качестве одной из основных задач, но способы решения этой задачи авторы плана предоставляли на усмотрение командующего полевыми войсками. В вопросе о развитии достигнутого успеха им пришлось ограничиться еще менее определенными указаниями. Было твердо установлено, что в течение двух месяцев должен быть занят еще один крупный порт, но командующему операцией предстояло самому решить, будет ли это Гавр, лежащий в устье Сены, в сорока милях к востоку от места высадки англичан, или же Брест, до которого было не менее двухсот миль пути — сперва к югу, а затем под углом, вдоль Брестского полуострова, по направлению к Атлантике.

Далее предполагалось, что после занятия Шербура и Гавра — или Бреста командующему естественно будет устремить свои взоры на Париж. Но после намека на эту волнующую возможность воображение авторов плана «Оверлорд» вдруг иссякло, и, по-видимому, испугавшись собственной смелости, они поспешили потребовать, чтобы командующий месяца на три, по крайней мере, прекратил активные действия, используя это время для накопления запасов в тылу, а также для отдыха, перевооружения и перегруппировки войск.

В вопросе о том, кто будет командовать боевыми действиями после осуществления десанта, план «Оверлорд» очень быстро утрачивает четкость и ясность, характеризующие ту часть, где говорится о распределении обязанностей при десантной операции. Командование всеми сухопутными войсками во время десанта и непосредственно после него возлагалось на генерала сэра Бернарда Монтгомери, полномочия которого ограничивались одним только условием: он не имел права подчинять войсковое соединение одной национальности командиру другой национальности, если это было "соединение менее корпуса". Но при этом имелось в виду, что должно наступить время, когда численность американских войск во Франции настолько возрастет, а вся территория оккупации настолько расширится, что подобная форма командования уже не будет удовлетворительной. Начиная с этого времени, командующий американскими силами уже не будет подчинен Монтгомери, но оба они, будучи уравнены в правах, станут подчиняться Союзному верховному главнокомандующему. Впрочем, в плане не намечалось никаких сроков такой кардинальной реорганизации. Подразумевалось просто, что она произойдет тогда, когда, по мнению верховного главнокомандующего, этого потребуют обстоятельства. Авторы «Оверлорда» были достаточно дальнозорки, чтобы сквозь туман нормандских берегов провидеть очертания Парижа. По-видимому, хотя об этом нигде прямо не говорилось, — они склонялись к мнению, что, покуда немецкие армии во Франции не будут разгромлены и французская столица не будет взята, полномочия верховного главнокомандующего должны оставаться за британским главнокомандующим. Так, во всяком случае, считали офицеры штаба Монтгомери.

Но как бы там ни сложилось дело в будущем, а пока разумелось само собой, что командование союзными вооруженными силами на континенте переходит к Монтгомери, как только минуют все трудности высадки — этапа, на котором никакая единоличная воля не могла влиять на ход операции, и лишь от мужества и находчивости фактических исполнителей зависело, быть или не быть в Европе союзной армии, требующей командира. И когда оказалось, что на территории Франции уже существует такая армия — точнее, две армии, английская и американская — Монтгомери стал издавать приказы, и кампания началась.

Все военные планы отправляются от оценки положения противника. В понятие «оценки» входят учет и анализ. Какие силы выставляет против вас неприятель, где именно он их выставляет, как намерен их использовать? То, что он в состоянии сделать, называется его возможностями. В европейских армиях то, что он, по вашим догадкам, собирается сделать, называется его намерениями. Американская армия не любит догадок, и потому намерения противника там не регистрируются. Однако в американском штабе учитываются шансы использования противником своих разнообразных возможностей.

Разведывательный отдел штаба, который в американской армии носит название отдела G-2, составляет общую картину предположительных действий противника. Она складывается из донесений очевидцев о том, что удалось увидеть и услышать непосредственно на линии фронта, из материала допросов военнопленных, из данных аэрофотосъемки и воздушной разведки, из информации, полученной от перебежчиков и агентуры во вражеском тылу, из перехваченных радиопередач противника или его телефонных переговоров (там, где это возможно) — и даже из анализа официальных сообщений и коммюнике противника. Все эти данные систематизируются отделом.

Оценка сил противника производится непрерывно. Отдел G-2 уже с самого начала знает довольно точно, какими войсками располагает противник, ему известны названия, номер и состав каждой части. Во время войны отдел следит за каждой частью, изучает ее особые качества, ее очередных командиров, отмечает все ее потери, все придаваемые ей подкрепления, учитывает ее снаряжение, снабжение боеприпасами и, что особенно важно, ее моральное состояние.

В утро вторжения береговая оборона противника — прославленный Атлантический вал — давала ему возможность нанести атакующим тяжелый ущерб. Командующий неприятельскими войсками легко мог подтянуть достаточное количество вооруженных сил из своих резервов, чтобы получить над нами численный перевес. Головной эшелон вторжения состоял из семи дивизий, не считая авиадесантных, — но для того, чтобы высадить на берег хотя бы все элементы штурмовых дивизий, понадобилось бы не менее двух дней. В состязании на скорость между десантными баржами союзников и немецкими железнодорожными эшелонами шансы были явно неравны. В течение первых шести дней немцы в любую минуту могли ввести дюжину свежих дивизий в бой против союзных войск, располагавших только теми боеприпасами, которые они могли захватить с собой, сражавшихся без общего командования, без контроля, без коммуникаций, без возможности маневрировать. Намерения противника были довольно ясны: сбросить нас всех в море — если только удастся.

И все же передовые части англо-американского вторжения не были ни уничтожены, ни сброшены в море — вопреки ликующим утверждениям берлинского радио в утро вторжения. Только под утесами в секторе «Омаха» произошла кратковременная заминка: первые штурмовые эшелоны егерей, саперов и пехотинцев американской 1-й пехотной дивизии были в течение шести часов прижаты огнем противника к берегу, покуда не подошли эсминцы охранения и не обстреляли прямой наводкой устроенные в обрывах доты, — после этого солдаты бросились вверх по песчаному склону под личным водительством полковников и бригадных генералов. Боевой клич гласил:

— Черт побери, умереть мы и наверху успеем! Вперед!

И одолев обрыв, десантная партия «Омахи» прорвала, линию обороны противника и на второй день вторжения остановилась уже только по приказу самого Монтгомери.

Англичане на участке «Золото» и американцы на участке «Юта» сразу же прорвали довольно узкий пояс береговых укреплений и к полудню продвинулись на несколько миль в глубину. Предварительная воздушная бомбардировка и артиллерийский обстрел с моря не причинили большого вреда бетонным оборонительным сооружениям, но посеяли панику и беспорядок в немецких войсках, подтянутых к побережью. Ударных частей там не было, и гарнизоны состояли главным образом из солдат старших возрастов, слишком долго прослуживших в оккупационной армии; кроме того, в рядах немцев большой процент составляли мобилизованные жители завоеванных Германией стран Восточной Европы, которые не проявляли особого боевого пыла.

Еще большую роль сыграло то поразительное обстоятельство, что союзникам удалось добиться эффекта полной внезапности, как стратегической. так и тактической. Элемент стратегической внезапности определялся тем, что немцы все время ожидали вторжения со стороны узкого пролива Па-де-Кале, обеспечивающего самые благоприятные подходы, и нормандскому побережью придавали лишь второстепенное значение. Кроме того, они были убеждены, что вторжение может осуществиться не раньше, чем через месяц. А потому они отдали все свое внимание укреплению обороны Па-де-Кале и на том успокоились, тем более что наши беспрерывные маневры убеждали их в том, что мы еще не готовы.

Что касается тактической стороны, то немцы вправе были рассчитывать, что по тем или иным признакам узнают о вторжении хотя бы за два дня до первого десанта. Но даже в этом судьба им отказала: по счастливому стечению обстоятельств, последние два дня перед высадкой, когда наша флотилия уже шла к французскому берегу, небо над Ла-Маншем было покрыто сплошным слоем облаков. Правда, облачность была не такая уж низкая, чтобы самолет не мог пролететь под нею, но немецкая воздушная разведка в зоне Ла-Манша давно уже свелась к формальному выполнению высотных полетов. А с высоты в тридцать тысяч футов 4 и 5 июня весь Ла-Манш был скрыт сплошной облачной пеленой. Таким образом, союзная армада приближалась к побережью Франции незамеченной.

Когда союзники нанесли удар, растерявшиеся защитники Атлантического вала, оглушенные и захваченные врасплох, стали откатываться в еще большем беспорядке, чем тот, который царил в десантных частях в первые дни высадки. Но самый большой конфуз произошел в штабе высшего немецкого командования. Наконец-то жертвы Дьеппа окупились хотя бы отчасти. Дьепп на несколько часов серьезно напугал немцев, решивших, что началось развернутое наступление, и по всему побережью дан был сигнал тревоги. Потом, когда выяснилось, что дьеппская операция была всего лишь местным рейдом союзных войск, — у многих долго горели уши. В июне, когда первые донесения о приближении союзной эскадры дошли до главной квартиры генерал-полковника фон Клюге, главнокомандующего Западным фронтом, ни диспетчеры у карт, ни, вслед за ними, младшие офицеры не решались поднять тревогу и разбудить своих начальников, пока сообщения не подтвердились. Почти шесть часов прошло, прежде чем была снята хотя бы одна телефонная трубка. Немецкими войсками в Нормандии командовал непосредственно подчиненный фон Клюге фельдмаршал Роммель; 5 июня он развлекался в Берлине.

Даже когда немецкое командование, наконец, опомнилось, оно не могло преодолеть своей первой психологической реакции, этакого ощущения "не может быть!" А к тому времени, как это ощущение прошло, возможность ударить по отдельным войсковым группам союзников прежде, чем они соединятся, была упущена безвозвратно. Такова участь всякой армии: она зависит от быстроты реакции своих командиров. Без приказа сверху ничто не может совершиться, как бы талантливы, энергичны и мужественны ни были младшие командиры и их подчиненные.

Спохватившись, что одну лошадь увели из стойла, немцы бросились навешивать замок на ворота конюшни, чтобы спасти остальных. Первым мероприятием вражеского командования, с которым пришлось столкнуться Монтгомери, был отнюдь не приказ о контратаке предмостного укрепления, чего все ожидали, а решение сковать наши силы на этом плацдарме — локализовать район боевых действий, пока не выяснятся дальнейшие намерения союзников.

Чтобы блокировать предмостное укрепление, противник начал со всей возможной быстротой подтягивать тактические резервы, но вместо того, чтобы предпринимать хотя бы местные контратаки, ограничился образованием непрерывной линии фронта, вдоль которой войскам было приказано окапываться. Скоро стало ясно, что немцы не хотят двигать силы, сосредоточенные в районе Па-де-Кале. Кто знает, окажется ли высадка в Нормандии единственной или хотя бы основной попыткой вторжения? Снимать войска с русского фронта и везти их через всю Германию противник тоже явно не собирался.

Характер местности заставил противника сосредоточить большую часть своих танков вокруг восточного фланга предмостного укрепления, перед городов Кан, так как в этом районе союзники высадились неподалеку от равнины, спускающейся к реке Сене. Если бы Монтгомери удалось прорвать здесь фронт, форсировать Сену, взять Гавр и двинуться дальше на восток, вся немецкая армия во Франции оказалась бы под угрозой. Продвижение союзников по течению Сены могло отрезать большую часть немецких дивизий.

Другие участки фронта внушали немцам меньше беспокойства. Американцы имели перед собой не гостеприимную равнину, а тянущуюся на много миль холмистую местность, которую французы называют Бокаж. Эта местность настолько удобна для обороны, что даже по специальному заданию лучше не придумаешь

В использовании местных условий Бокажа кроется секрет стратагемы, которая освободила Францию.

Нужно ясно представить себе, что пункты, выбранные для высадки десанта, расположены вдоль узкой прибрежной полосы, к которой с юга примыкает идущая полукругом территория, очень своеобразная, не похожая на остальную Францию. Бокаж начинается восточное Кана и сразу уклоняется к югу, вдаваясь в глубь страны в виде плоской дуги, миль на шестьдесят семьдесят от берега. Затем он поворачивает к западу и заканчивается на побережье, в устье Ла-Манша у города Авранш в самом изгибе, от которого начинается Брестский полуостров.

За пределами Бокажа Франция — равнинная страна. Но Бокаж по своему рельефу представляет скопление маленьких возвышенностей, не имеющих ярко выраженных гребней или вершин. Земля на этих возвышенностях изрезана крохотными лоскутками полей, и каждое такое лоскутное поле обнесено густой живой изгородью, идущей по гребню. Впрочем, даже если бы этих изгородей не было, сами гребни, на которых они растут, служат для поля не менее надежной защитой, чем каменные ограды Новой Англии. Картина не везде одинакова. Многие поля окружены еще и канавами в три-четыре фута глубиной, и изгородь растет между канавами смежных полей. У некоторых ограда двойная: ряд деревьев и канавы, а между ними насыпь. Деревья, образующие изгороди, стоят густыми и плотными рядами, и Бокаж иногда называют еще "Краем изгородей".

Длинных прямых шоссе, типичных для Франции, в "Крае изгородей" почти нет. Дороги здесь узкие и извилистые. Но бесчисленное множество карликовых полей, разделенных густыми изгородями, создает идеальные условия для обороны. Сочетание живых изгородей с земляными насыпями, — а иногда еще и с канавами, наполненными водой, — дает систему укреплений, которые словно возведены по учебнику фортификации. Изгороди мешают видеть, что делается на соседнем поле, а на каждом таком поле может уместиться орудие, достаточное, чтобы остановить танк. Сами танки должны продираться сквозь изгороди, переваливать через насыпи, открывая при этом свое брюхо, словно картонная мишень в тире. При отступлении по Бокажу противник может удерживать каждое поле столько времени, сколько понадобится, чтобы нанести тяжелый ущерб нападающим, а затем скрыться из вида за следующей изгородью, словно специально подготовленной в качестве косой отсечной позиции для таких маневров.

Только потому, конечно, что непосредственно за прибрежной зоной Нормандии начинается "Край изгородей", немцы позволили себе так слабо ее укрепить. Они рассуждали логично: если враг и высадится на побережье, дальше его не трудно будет задержать, пока не подойдут необходимые подкрепления. По краям Бокажа холмы, которые делают его неприступным, обрываются и переходят в низменность, тянущуюся на юг — к Луаре, и на восток — к Сене Боевое задание для войск, высаживающихся на подступах к Бокажу, состоит в том, чтобы как можно скорей пробиться через него и выйти на указанную низменность. (Нужно отметить, что особенности "Края изгородей" выгодны и для наступающих: если уж те закрепились на захваченной позиции, не так-то просто выбить их оттуда). Итак, лишь только на берегу оказалось достаточно войск, чтобы было кем командовать, перед главнокомандующим Монтгомери наметилась цель: вырваться из Бокажа. Кольцо обороны, которое немцы все туже стягивали вокруг союзников, делало эту цель еще заманчивее. Осуществление прорыва в любом направлении не только обеспечивало свободу маневра для союзных танков на равнине, но также опрокидывало целиком германский фронт. Можно было рассчитывать — чем черт не шутит — что удастся окружить значительные силы обороняющихся, потому что, если в "Краю изгородей" трудно продвигаться вперед, то и отступать не легче. В конце первой недели разведывательный отдел штаба 21-й армейской группы, которой командовал Монтгомери, на основании полученной информации сделал вывод, что немцы использовали уже все свои тактические резервы. Именно тогда Монтгомери и принял свое смелое решение разбить стоявшую против него немецкую армию силами одной своей британской Второй армии, без всякой помощи американцев.

Немалую роль в этом решении сыграли успешные действия союзной авиации, направленные к так называемой "блокаде поля боя". Блокировать поле боя с воздуха — это значит, перелететь линию фронта и напасть на тыловые коммуникации противника. Это значит — разрушать его железнодорожные мосты, бомбить узлы дорог, уничтожать полевые склады и даже штурмовать колонны на марше, когда солдатам пришлось уже высадиться из вагонов и грузовиков. Полной блокады при этом не достигается никогда, но значительно снижаются темпы питания линии фронта. В Нормандии такая блокада района предмостного укрепления была особенно существенной потому, что действия той и другой стороны зависели от скорости наращивания сил; причем подкрепления союзников шли через Ла-Манш и были ограничены соблюдением определенного и неизменного графика, а в распоряжении немцев была разветвленная сеть превосходных железных и шоссейных дорог Франции.

Решающим моментом для блокады района предмостного укрепления должно было явиться разрушение мостов через Сену, так как тогда немецким эшелонам, идущим из Восточной Франции, пришлось бы делать большой крюк через Париж, чтобы добраться до фронта. И вот за одну ночь была перевернута страница военной истории — все до единого мосты через Сену, от устья и до столицы Франции, были взорваны союзной авиацией. Ничего подобного до сих пор не видел мир. Теперь поток немецких подкреплений превратился в жалкий ручеек: войска вынуждены были переправляться на паромах или по временным понтонным мостам, которые днем приходилось прятать. А железнодорожные эшелоны разгружались в Париже, и оттуда солдаты пешком или на велосипедах продвигались к фронту, и в ночной темноте за ними ползли обозы. Для того чтобы осуществить эту операцию, воздушным силам союзников пришлось, разумеется, начать с уничтожения прифронтовых аэродромов немцев так, чтобы отогнать их авиацию на удаленные за несколько сот миль тыловые базы. После этого нашим самолетам уже не трудно было численно подавлять и сбивать неприятельские истребители в воздушных боях над линией фронта.

Все эти преимущества предстояло использовать Монтгомери. Изучая карту обстановки, он словно видел повторение Эль-Аламейна: снова перед ним был противник, бросивший в бой все свои наличные силы и лишенный возможности планомерно подвозить подкрепления к театру военных действий. Таким образом, лишенного ресурсов противника можно было обойти искусным маневрированием, разбить и уничтожить. Учтя все это, сэр Бернард решил дать бой за Кан на собственный страх и риск. После взятия Кана английским бронетанковым силам открывался путь в долину Сены.

Первый и основной пункт плана «Оверлорд» — взятие американскими частями Шербура и укрепление Шербурского порта в качестве тылового опорного пункта развивающегося наступления — сэр Бернард теперь объявил задачей второстепенного значения. Начальник штаба Монтгомери, отвечая на соответствующий вопрос на совещании штаба, прямо заявил, что от Брэдли и его американцев, "разумеется, потребуется овладеть Шербуром, — но это лишь в порядке поддержания дисциплины". Характеристика, данная Монтгомери Черчиллем, подтвердилась: он был великолепен в поражении и совершенно невыносим в победе

В то самое утро, когда начальник штаба Монти вслух изъяснял свои чувства, генерал Брэдли принял самостоятельное решение: идти на Шербур обходным путем, то есть сперва отрезать весь полуостров и затем только атаковать самый порт. При первой же попытке выхода на океанский берег американская дивизия застряла в "Краю изгородей", продвинувшись за день не более чем на несколько сот ярдов. Командир дивизии был сменен, и в действие была введена еще одна дивизия, высадившаяся после перехода штурма в фазу наступления. На другом конце плацдарма — там, где был стык американских сил с английскими, вдоль так называемой международной разграничительной линии американская пехота на несколько миль опередила английскую и жаловалась, что ее фланг остается неприкрытым. Но Монтгомери, строя свой план захвата Кана, не учитывал этого обстоятельства. Он не чувствовал необходимости в помощи каких-либо американских частей.

Быть может, им руководили и другие соображения, когда, водя своими быстрыми голубыми глазами по разостланной перед ним карте обстановки, он размышлял о том, как она складывается сейчас, и о тех переменах, которые неизбежно должны были наступить в ней, если бы он не начал действовать. Его штаб, как заявили нам его офицеры в день нашего прибытия в ставку Монтгомери в марте 1944 года, был английским штабом, 21-я армейская группа, которой он командовал, состояла из одной английской и одной канадской армии. При формировании этих армий на южном берегу Англии состав их был укомплектован полностью. Из Канады можно было ожидать только пополнений в дивизии, находящиеся уже на поле боя. Английское правительство в силу особых соображений распылило свою живую силу на всем протяжении от Средиземного моря до Дальнего Востока. Из самой Англии тоже не предвиделось прибытия вновь сформированных дивизий. Но даже ожидаемые пополнения были малочисленнее, чем требовалось, и англичане знали наперед, что наступит день, когда им придется расформировывать одни соединения для пополнения других.

Между тем американские силы по ту сторону международной разграничительной линии уже теперь перерастали по численности силы империи. Сигнал к вторжению был дан тогда, когда число американских дивизий, прибывших из-за океана, сравнялось с наличием их в английской армии. Но за этими дивизиями следовали все новые и новые соединения — одни уже высаживались на берегах Соединенного Королевства, другие шли по морю, третьи грузились на суда, четвертые проходили подготовку, пятые еще только формировались. Сегодня, сейчас, авангард этой огромной армии находился под командованием сэра Бернарда Монтгомери. Если честь уничтожения немецкой армии должна была принадлежать Англии, приходилось спешить, пока силы империи на французском побережья и по ту сторону Ла-Манша находились в зените — и пока американцы не затмили их хотя бы просто численностью своих войск. А карта подсказывала блистательную победу, которую, по-видимому, можно было одержать с легчайшими потерями, — настолько подавляющим стало вдруг превосходство союзников.

Монтгомери и его военачальники представляли собою сочетание, единственное в своем роде. Они никогда не знали поражения. Они явились на войну под конец почти непрерывного ряда поражений, испытанных их соотечественниками. Они явились на войну в Африку, к самым воротам Александрии, вовремя предупредив падение Египта, а за Египтом — и нефтяных районов Среднего Востока. Три благоприятных обстоятельства помогли им справиться с кризисом. Во-первых, пустыня отделяла противника от его ближайшей базы снабжения, и он был вынужден обходиться тем, что было в наличии на фронте. Во-вторых, в их распоряжение поступили новые американские танки и грузовики, присланные на смену тому металлическому лому, который до сих пор составлял боевую технику средиземноморских армий. Впервые за всю военную историю Средиземного моря можно было действовать в условиях изобилия боевой техники. И, наконец, армия Монти нюхнула дерзкой самоуверенности своего командира. На солдат, которых столько били, это подействовало, как крепкое вино.

Вся обстановка в Африке была просто создана для Монтгомери. Его личные свойства — решительность, дисциплина, нетерпимость к тупым и бестолковым помощникам и к чванливым начальникам, а более всего его твердая вера в собственные силы, его непоколебимый эгоцентризм — все это сделало новыми людьми тех самых офицеров, которые столько раз могли разбить Роммеля и не разбили из-за тупости высшего руководства, неопределенности решений, недостатка техники и открытого противоречия между политическими и военными задачами. И солдат своих Монти также сумел сделать новыми людьми, потому что они почувствовали его живой дух, его боевое рвение, — и потому, что он дал им новое оружие в руки. Это оружие и этот дух помогла Монтгомери одержать победу при Эль-Аламейне.

Правда, оружие находилось в пути еще задолго до того, как Монтгомери принял командование; правда, Роммель был достаточно измотан к моменту своего поражения, потому что дрался так же долго, как и англичане, и почти на таком же тощем пайке. Не все же до сих пор Роммель еще ни разу не был разбит, а Монтгомери с Восьмой армией разбил его. После поражения Роммеля при Эль-Аламейне ветер войны на Западе подул в сторону союзников. Роммель стал катиться под гору, а у подножья горы, в Тунисе, большое скопление войск, прибывших из Западного полушария, ожидало его, чтобы прикончить. Все это не могло не оказать влияния на Монтгомери и его штаб.

Чтобы понять поведение Монтгомери при Кане, необходимо представить себе все обстоятельства гибели роммелевского африканского корпуса. Вспомните дни перед тунисской победой, когда американцы беспорядочно отступали, напуганные стычкой, которая оказалась почти что блефом. Американским частям под командованием Паттона предстояло, пользуясь классической метафорой одного из официальных коммюнике, быть "стенками цилиндра, по которому поршень Восьмой армии погонит африканский корпус". А пехота и танковые соединения Брэдли должны были пройти через холмы пустыни, чтобы на краю Тунисского полуострова частью перебить, частью захватить в плен полтораста тысяч немцев. Именно тогда, вспоминая о смятении первых дней операции, Монтгомери обронил фразу, которая положила начало исторической распре.

Случилось это после окончания кампании. Монтгомери собрал на совещание своих старших командиров и предложил каждому из них выступить перед своей частью с докладом о том, как была одержана африканская победа. На этом совещании присутствовал в качестве наблюдателя и генерал Паттон. После совещания один английский офицер спросил у Паттона, как оно ему понравилось. Паттон ответил, что, на его взгляд, было слишком много разговоров. Когда этот ответ передали английскому главнокомандующему, Монтгомери сказал — и в американском штабе хорошо запомнили его слова[17]{17}:

— Следующий раз, когда я увижу Джорджи Паттона, я скажу ему только три вещи: уйдите с моей дороги, забирайте обратно своих солдат, чтобы подучить их, и оставьте мне ваше горючее".

Намек насчет обучения был не случайным; дело в том, что после поражения американцев в Кассеринском горном проходе офицеры фельдмаршала Александера вполне серьезно предложили американцам изменить план кампании с таким расчетом, чтобы американские войска могли пройти дополнительную подготовку, прежде чем вернуться на фронт.

Именно это имел в виду Терри Аллен, командовавший в то время американской 1-й пехотной дивизией, когда, обращаясь к своим солдатам перед Эль-Геттаром, сказал, что не только честь, но и боеспособность всей американской армии зависит от того, как покажет себя сегодня 1-я дивизия в бою с танковой дивизией врага. Эль-Геттар был первой маленькой победой американцев после кассеринского поражения.

Американское командование рассматривало эти первые неудачи как досадную, но вполне естественную стадию процесса боевой закалки вновь сформированных соединений, необходимый этап на пути превращения новичков в ветеранов. Но на Монтгомери они произвели неизгладимое впечатление, и под этим впечатлением он, видимо, еще находился и в Нормандии, когда сказал, что "от Брэдли потребуется взять Шербур в порядке поддержания дисциплины".

Обо всем этом думал английский главнокомандующий, накапливая силы на берегах Нормандии, перед маленьким французским городком Кан. Ту же установку разделяли и офицеры его штаба. Он был их начальником, и сами они были вылеплены по его образу и подобию. Наступил подходящий момент для VAapa по врагу, уже использовавшему, как при Эль-Аламейне, все свои наличные силы, — и этот удар мог быть нанесен английской армией, под руководством английского штаба, во славу и честь Англии. В Европе останутся еще немецкие армии, которые придется разбить после того, как падет Кан, но их можно будет уничтожать на ходу, постепенно, одну за другой, используя уже и американские силы, — после того, как Монтгомери возьмет их в свои руки. То, что после исходной победы командование американскими войсками останется за ним, сомнению не подлежало. Сэр Бернард приготовился нанести удар.

Результатом решения Монтгомери явилась битва за Кан, — то есть собственно две битвы, два последовательных развернутых наступления, продолжавшихся и после того, как сам город пал. Операция, начавшись в середине июня, длилась почти целый месяц и явилась неудачей, после которой английская армия на континенте так и не оправилась полностью. Это была первая и последняя битва в Европе, проведенная силами одних только англичан. Опасения Монтгомери оправдались; ему уже ни разу больше не удалось собрать под своим командованием достаточно имперских войск, чтобы действовать самостоятельно, и всегда приходилось заимствовать и технику, чтобы создать тот перевес в силах, без которого он не решался даже планировать наступление.

В конце концов, Монтгомери взял Кан, но с таким запозданием, что американские наблюдатели восприняли поздравительную телеграмму Сталина Черчиллю как шедевр иронии. Телеграмма гласила коротко: "Поздравляю с блистательной победой при Кане".

Монтгомери взял Кан только после двух развернутых наступлений, из которых каждое потребовало полного использования воздушных сил дальнего действия для удара по тактическим объектам. Сейчас же за Каном ему пришлось остановиться, после того как он погубил весь британский танковый корпус, бросая свои танки последовательными волнами под огонь немецких 88-мм пушек. Противостоявшую ему немецкую армию он не только не смог уничтожить, но даже просто нанести ей поражение. После Кана не могло быть и речи о том, чтобы прорваться через Бокаж. Силы Монтгомери были истощены.

Английские войска, дравшиеся при Кане, принадлежали к лучшим вооруженным силам империи, и судьба танковых соединений, участвовавших в битве за Кан, оказалась трагически сходной с судьбой английской конницы, увековеченной Теннисоном в "Атаке легкой кавалерии". Немцы встретили Монтгомери огнем зенитных батарей, которыми кишело все побережье Ла-Манша; зенитки прямой наводкой били из-за изгородей по наступающим танкам. Тактики из штаба Монтгомери рассчитывали встретить сопротивление только полевой артиллерии; вступление в бой зениток неожиданно погубило дело. Расчеты на разрушительную силу бомбардировщиков тоже не вполне оправдались.

Но больше всего в неудаче Канской операции Монтгомери повинны были изгороди Бокажа. Люди, учившиеся военному ремеслу на равнинах африканской пустыни, растерялись, попав в "Край изгородей". Перед изгородями спасовали личное мужество и инициатива солдат, переживших Африку, потому что эти храбрые и инициативные солдаты не освоились с местностью, на которой им пришлось драться.

Я говорю это на основании личных наблюдений, потому что на совещаниях по подготовке битвы за Кан группа офицеров во главе с молодым американским полковником по фамилии Бонстил точно предсказывала, какая участь ожидает танки в "Краю изгородей", но она осталась в меньшинстве. Что до меня, я только слушал и удивлялся, — уж очень велико было противоречие между высказываниями; одни говорили: будет так-то и так-то, а другие тотчас же возражали: нет, будет как раз наоборот. Я следил за ходом спора и слышал, как Бонстил предсказал, что танки будут уничтожены. Мне неизвестно, были ли доложены главнокомандующему обе точки зрения. В задачи штаба Монтгомери не входило опротестование планов сэра Бернарда. Но я знаю, что еще до того, как отдан был приказ завязать битву за Кан, причины неудачного исхода этой битвы были подробнейшим образом разобраны и изложены в так называемой "низшей инстанции".

Пока английские танковые силы терпели крах под Каном, американская пехота начала очищать Шербурский полуостров, избрав для этого самый трудный способ — без эффектных воздушных бомбардировок, без массирования танков и даже без огневых валов тяжелой артиллерии. Брэдли считал, что переход через Бокаж — дело пехоты и что нет коротких путей к победе[18]{18}.

Продираясь от изгороди к изгороди, то карабкаясь вверх, то скатываясь вниз, пехотные части, высадившиеся на береговом участке «Юта», шли на отсечение полуострова. Спустя двенадцать дней после высадки они перерезали у Барневиль-сюр-Мер последние немецкие коммуникации, связывавшие север и юг. Это оказалось даже не очень трудно, потому что немцы все еще не пришли в себя; все дело сделала одна дивизия, заслуженная 9-я пехотная, которую две другие прикрывали с флангов. Дойдя до западного побережья, Брэдли тотчас же повернул корпус из трех дивизий на север, и в течение четырех дней его войска с боями прокладывали себе путь к Шербуру. Еще четыре дня боев — на этот раз уже с настоящей артиллерийской и воздушной бомбардировкой, — и 26 июня первый укрепленный город Европы пал.

Наступление на полуострове было связано с беспощадным разрушением городов (тех, которые немцы вздумали оборонять) — пожалуй, самым сильным за всю кампанию. Взятие самого порта представляло серьезную задачу, так как он защищен полукольцом крутых холмов, очень сильно укрепленных бетоном и сталью. Вопрос решили быстрота и стремительность наступления. Натиск американцев ошеломил немецкий гарнизон.

Для овладения Шербуром Брэдли использовал меньше половины своих сил, но и остальным дивизиям у него нашлась работа. Прежде всего, надо было помешать немцам закрепить свои позиции на каком-либо участке фронта. Был отдан приказ: не приостанавливая наступления, продолжать продвигаться в глубь страны, подальше от болот и затопленных районов в месте соединения полуострова с материком. Атаки здесь не представляли эффектного зрелища; это были обыкновенные будничные боевые действия, связанные с тяжелыми потерями. Но день за днем войска продвигались вперед, и к моменту падения Шербура они были уже на несколько миль южнее основания полуострова. Теперь американцы имели достаточно простора для маневрирования, в их распоряжении находилась сеть отличных дорог, а противник был достаточно далеко оттеснен от побережья и от расположенных вдоль него складов и аэродромов. Когда Шербур пал, у Брэдли было в Нормандии уже тринадцать дивизий, и только шесть из них находились на первой линии, после того как был захвачен порт, — другими словами, в резерве оставалось семь свободных дивизий. Все было готово, оставалось пустить машину в ход.

Во время всей кампании по овладению полуостровом и расширению плацдарма у его основания Брэдли оставался номинально подчиненным Монтгомери. Однако, высказав вслух мнение, что задача, выполняемая американцами, имеет чисто академический интерес, английский главнокомандующий предоставил американского командующего его собственной инициативе. Только после поражения при Кане до сознания Монтгомери дошел, наконец, тот факт, что его неудача, в сочетании с успехом Брэдли, стоила ему полномочий главнокомандующего сухопутными войсками в Европе.

Может быть, в расчеты штаба верховного главнокомандующего Эйзенхауэра и не входило скорое создание равноправного американского командования, подобная реорганизация требовала оперативной деятельности от самого штаба верховного главнокомандования, хотя бы для координации действий обеих армий. Но Монтгомери уже разыграл все английские козыри[19]{19}, тогда как американцы опередили его, а продвижении вперед, действуя на свой страх и риск по инициативе Брэдли, и теперь располагали большим количеством войск и достаточным простором для развертывания операций. У СХАЭФа не было выбора.

Монтгомери сделал еще одну попытку утвердить свои права главнокомандующего. Он предложил, чтоб американцы развернулись вокруг неподвижного фланга англичан в окрестностях Кана и, как метлой, вымели бы весь Бокаж. Он не только предложил это; он отдал соответствующий приказ. Но к тому времени, когда этот приказ дошел до штаб-квартиры Брэдли, перед Эйзенхауэром уже лежал на столе разработанный Брэдли план операции, которая мог бы решить исход войны. Предпочесть идеи человека, только что потерпевшего поражение и даже неспособного собственными силами продолжать борьбу, предположениям генерала-победителя, имеющего в своем распоряжении многочисленные свежие резервы, — было бы слишком нелепо. Эйзенхауэр взял назад неограниченные полномочия, которые он вручил Монтгомери на время десанта, и первый акт драмы о командовании и управлении на континенте пришел к концу.

В качестве верховного главнокомандующего, готовящегося приступить к осуществлению своих функций, Эйзенхауэр не стал облекать Брэдли теми полномочиями, которые прежде имел Монтгомери. Формально он даже не освободил Брэдли от обязанности подчиняться оперативному руководству Монтгомери. Он просто позволил ему поступать по собственному усмотрению, вопреки формальностям. Но для каждого было совершенно ясно, что собственно произошло: командование на Западном фронте перешло от великого Монтгомери к скромному Брэдли.

Сам Эйзенхауэр не мог фактически осуществлять командование на фронте, хотя бы уже по одному тому, что его штаб совершенно не соответствовал этому назначению. Штаб, который ему дали (только немногие из штабных офицеров были подобраны им самим), не был полевым штабом. Не такие перед ним стояли задачи, и не так он был организован. Штаб этот был создан для координации военных усилий англичан и американцев, а не для руководства боевыми действиями. Он был приспособлен для того, чтобы учитывать принятые решения, а не для того, чтобы выносить их. Стратегические решения принимались в высших инстанциях, Советом начальников генеральных штабов обеих стран и главами обоих государств. Тактические решения СХАЭФ должен был получать в готовом виде от командующих фронтами. Он был задуман как организация-люкс, многоязычный посредник, причем ему были приданы всякие ВАК, АТС, МП, ПА[20]{20} и такое количество меди, что хоть открывай литейный завод.

Таков был СХАЭФ с самого начала, таким и остался до конца, хотя на последнем этапе кампании история безуспешно пыталась навязать ему более активную роль. Впоследствии, когда все кончилось, выстрелы отгремели, мертвых похоронили и военнопленных отпустили по домам, СХАЭФ поручил своим офицерам для связи с прессой написать его портрет — на метафорическом белом коне, с обнаженной саблей в руке, во главе союзных армий, идущих в бой. Но никого из побывавших на фронте этим обмануть не удалось.

Покуда Брэдли брал Шербур, а Монтгомери гробил свои танки под Каном, СХАЭФ в Англии поспешно приводил себя в боевую готовность, собираясь перекочевать во Францию, как только какая-нибудь из армий захватит подходящее для его пребывания место. На шестой день вторжения Эйзенхауэр принял августейший Совет начальников генеральных штабов на предмостном укреплении и изложил им, что Монтгомери обещает сделать с немцами. Когда выяснилось, что Монтгомери этого с немцами не сделал, главнокомандующим фронтом у Эйзенхауэра сделался Брэдли — в силу своих заслуг, а также ввиду отсутствия конкуренции, ибо плановики Монтгомери устали, видимо, так же, как и его войска.

К тому времени, когда Брэдли унаследовал оперативное командование на фронте, его собственная армия стояла вдоль Сен-Лоской дороги, одной из немногих магистралей, прорезающих Бокаж. Дорога эта идет от Сен-Ло в направлении на запад, к Атлантическому побережью. Почти два месяца, действуя осмотрительно и осторожно, Брэдли вел свою пехоту от рубежа к рубежу; теперь настало время для реализации замысла, еще более честолюбивого, чем канский замысел Монтгомери.

Битва за Сен-Ло требовала вначале мощного наступления пехоты на сравнительно узком фронте (около пяти миль), и это наступление должно было продолжаться до тех пор, пока не будет прорвана начисто полоса немецкой обороны. Пробив брешь во внешнем кольце обороны врага, Брэдли намерен был пустить за пехотой танки. План был смелый и рискованный, потому что танки не вырывались при этом сразу на равнину, до которой было еще сорок миль. Находясь уже в немецком тылу, наши танки должны были преодолеть эти сорок миль, продираясь сквозь изгороди Бокажа, и лишь у основания Брестского полуострова выйти на ровную местность. Расчет был только на скорость, на то, что им удастся пройти быстрее, чем отступающие немцы успеют догнать их или подвезти резервы, чтобы их отрезать.