ГОРОД КРАКОВ И ЕГО УНИВЕРСИТЕТ

ГОРОД КРАКОВ И ЕГО УНИВЕРСИТЕТ

Эпоха инкунабул в Европе приходится на три последних десятилетия татаро-монгольского ига на Руси и первые десятилетия после освобождения от него. Конечно, развитие книжного дела тогда не могло стоять для нас в числе первостепенных задач, тем не менее до Руси доходили сведения о печатных книгах и, несомненно, вызывали интерес.

В немецких источниках содержится рассказ о «мастере искусных книг» из города Любека Бартоломее Готане, знавшем русский язык и переводившем с немецкого дипломатические документы для московских послов. При Иване III он приехал в Москву, «был в большой милости у великого князя и поставлял ему книги». Однако, по свидетельству тех же источников, Готан намеревался склонить русского князя к печатанию книг на «латинском и русском языках для введения в России обрядов Римской церкви». Пребывание мастера в России закончилось трагически: его обвинили в шпионаже и, если верить рассказу автора хроники города Любека Реймара Кока, «бросили в воду и утопили». Тем не менее в начале XX века В. Я. Уланов высказал предположение (большинством современных исследователей отвергаемое), что именно Бартоломей Готан «мог научить своему мастерству современных ему русских, которые хранили его искусство <…> Из этой-то школы, по всей вероятности, и вышли… Иван Федоров с Петром Мстиславцем».

Согласно одной из современных гипотез, Иван Федоров мог освоить искусство книгопечатания в Кракове. Один из самых авторитетных исследователей жизни и деятельности первопечатника, Е. Л. Немировский, в 1960-х годах обнаружил в списке студентов Краковского университета упоминание некоего Ивана Федорова Москвитина, удостоенного в 1532 году ученой степени бакалавра, и выдвинул осторожное предположение, что это и есть наш первопечатник.

Как же мог оказаться поповский сын из Москвы за тысячи верст от родного дома в Польском королевстве? От кого мог Иван Федоров услышать о древнем городе Кракове и его университете?

Известно, что в конце XV века русские иконописцы-псковичи были приглашены в Краков для росписи часовни Святого Креста на Вавельском холме. После присоединения Псковских земель к Московскому царству Василий III переселил триста псковских семей в Москву. Поселились они на Варварской улице близ Кремля. Среди переселенцев вполне мог оказаться и кто-то из живописцев, в молодости побывавших в Кракове, и не исключено, что Иван Федоров был с ним знаком.

Так или иначе, будущий первопечатник отправился в дальний путь.

Шел ли Иван Федоров пешком, как многие юноши тогдашней Европы, жаждущие познаний? Пристал ли он к торговому обозу? А может быть, оказался в свите какого-нибудь дипломата? Путь был долгим и многотрудным, но вот перед глазами путешественника предстал возвышающийся на зеленом холме над полноводной Вислой старинный город Краков.

Первое упоминание Кракова относится к X веку. Он был торговым пунктом на знаменитом «Янтарном пути», соединяющем Балтику с Западной Европой. В самом конце X века князь Мешко I, основатель Польского государства, присоединил Краков к своим владениям. В 1320 году король Владислав I Локоток, объединивший разрозненные польские княжества под единой властью, короновался в Кракове, сделав его столицей Польши.

Однако народная фантазия дополнила скупые сведения о начальной истории Кракова поэтическими легендами. Иван Федоров, несомненно, услышал от гордившихся своим городом краковчан много древних преданий.

Согласно одному из них, в давние времена на Вавельском холме в глубокой пещере обитал кровожадный дракон. Храбрый воин по имени Крак победил дракона, выстроил на холме город, назвал его своим именем и стал в нем править. У Крака были двое сыновей и дочь — прекрасная Ванда. После смерти отца сыновья заспорили, кто из них станет правителем, и младший убил старшего, за что был отправлен в изгнание. Правительницей стала юная Ванда. К ней посватался немецкий князь Ридигер, но он не пришелся Ванде по сердцу, и девушка отказала ему. Оскорбленный князь собрал войско и пошел на Краков войной. Силы были неравны, но Ванда дала обет принести свою жизнь в жертву богам, если они даруют ей победу. Обет был услышан. Войско Ванды разбило превосходящих по численности врагов. Ридигер, не вынеся такого позора, пронзил свое сердце собственным мечом, а Ванда, во исполнение обета, бросилась в Вислу. Ее похоронили на берегу и насыпали над могилой высокий курган, до сих пор называемый Могилой Ванды.

Рассказывали Ивану Федорову и другое предание: будто бы вавельский дракон поселился в пещере, когда Краков уже был большим и процветающим городом. Дракон стал требовать от краковчан скот и людей себе на прокорм. Многие смельчаки пытались победить дракона, но все погибли в неравном бою. Тогда подмастерье сапожника по имени Скуба пошел на хитрость: вместо туши барана он подбросил чудовищу баранью шкуру, начиненную смолой и серой. Дракон сожрал угощение и почувствовал сильный жар во внутренностях. Он принялся пить воду из Вислы, и пил — пока не лопнул. В городе по этому случаю устроили праздник, а Скуба сшил из шкуры чудовища сапоги для всех краковчан.

Во времена Ивана Федорова Краков славился многими архитектурными достопримечательностями. К числу самых древних построек принадлежал костел Святого Андрея, возведенный в XI веке. Тяжеловесные формы, стены метровой толщины, отсутствие украшений придают его суровому облику сходство с крепостью. Действительно, в 1241 году краковчане укрывались здесь от татар, захвативших и опустошивших город.

Иван Федоров мог любоваться знаменитым Мариацким костелом, построенным в XIV веке и украшенным двумя островерхими башнями разной высоты. По преданию, костел строили двое братьев, поспоривших, кто возведет башню выше, и проигравший убил своего удачливого соперника.

Поражал необычностью и великолепием королевский дворец, в начале XVI века перестроенный итальянским архитектором и причудливо соединяющий в себе черты итальянского Возрождения и местных польских традиций. Внутренние покои дворца были расписаны фресками, выполненными Гансом Дюрером — братом знаменитого Альбрехта Дюрера.

Окружали город мощные оборонительные сооружения. Крепостные башни носили имена ремесленных цехов, отряды которых должны были их защищать в случае опасности, — Башня плотников, Башня столяров, Башня позументщиков и т. д. Наиболее внушительно выглядел так называемый «барбакан» — огромная круглая башня, одна из самых массивных в тогдашней Европе, увенчанная целым рядом мелких башенок. Барбакан был возведен в конце XIV века, когда возникла угроза нападения на город турок.

К числу архитектурных достопримечательностей Кракова относится и здание университета. Краковский университет был основан в 1364 году польским королем Казимиром III Великим. В королевском указе определялась цель деятельности университета: «выпускать мужей зрелого разума, украшенных всеми достоинствами», и говорилось: «Пусть же откроется сей животворный источник, а из полноты его да черпает сполна каждый, кто знания жаждет». В 1400 году университет был реорганизован королем Владиславом Ягайло (в честь этого Краковский университет до сих пор носит название Ягеллонского). Жена Владислава — королева Ядвига, умирая, пожертвовала университету все свои драгоценности, а себя велела похоронить с украшениями из дерева. На вырученные от продажи драгоценностей деньги в центре города было возведено новое величественное здание университета с широкой «профессорской» лестницей, ведущей сразу на второй этаж, где размещались аудитории, и просторным внутренним двором, опоясанным великолепной аркадной галереей.

Обучение в Краковском университете было организовано по образцу других европейских университетов, главным образом Парижского.

В Европе к тому времени существовало уже немало университетов.

Само слово «университет» по-латыни означает «союз» и подразумевает объединение учащихся и учителей. Во многих средневековых европейских городах издавна существовали школы, одни из таких школ влачили жалкое и незаметное существование, другие же приобретали всеевропейскую известность, и в них съезжались ученики из самых разных городов и стран. Между приезжими школярами и местными жителями нередко возникали конфликты. Горожане брали со школяров непомерную плату за жилье, втридорога продавали им провизию, городской суд в случае каких-либо недоразумений всегда принимал сторону горожан. Чтобы защитить свои права, учащиеся вместе с учителями стали объединяться в союзы — университеты. Первые университеты появились в XII–XIII веках.

Если до этого столкновения происходили между отдельными школярами и отдельными горожанами, то теперь противостояние двух хорошо организованных сообществ — городов и университетов приобрело такие масштабы, что для урегулирования их взаимоотношений потребовалось вмешательство высшей государственной и церковной власти.

Все началось с обычной драки. В 1200 году в Париже студент-немец послал своего слугу в кабачок за пивом, но пировавшие там горожане поколотили чужака. Студенты явились в кабачок гурьбой и, в свою очередь, поколотили горожан. Горожане послали за городским старшиной, который явился в сопровождении вооруженной стражи, чтобы арестовать студентов. Студенты сопротивлялись, и пятеро из них были убиты. Университет обратился с жалобой к королю, и тот даровал университету особую привилегию, согласно которой университет получал независимость от местной власти. Студенты и преподаватели отныне не подлежали городскому суду, а лишь церковному.

Постепенно университеты разных стран приобретали общенациональное значение. Парижский университет стал гордостью Франции. Сложилась даже поговорка: «В Италии — папа, в Германии — император, во Франции — университет».

Университеты осознавали свою силу и, случалось, демонстрировали ее властям. Так, в 1229 году в Париже снова произошло столкновение студентов с горожанами, начавшееся также с драки в винном погребке, в результате которой среди студентов оказалось много раненых и изувеченных. Университет обратился с жалобой к королеве на нарушение своих привилегий, а когда она отказалась удовлетворить эти требования, в знак протеста прекратил занятия. Пол года университет был закрыт. Это событие вызвало общественное негодование, королеву обвиняли в том, что закрытие университета приносит «ущерб церкви и государству и позор французской короне». В конце концов в дело вмешался папа римский Григорий IX, который подписал хартию, расширившую льготы университетов. В числе прочего университетам официально разрешалось в знак протеста против какой-либо допущенной по отношению к ним несправедливости приостанавливать чтение лекций.

Университеты неоднократно пользовались этой привилегией. Так, однажды Болонский университет покинул город на целых десять лет. Это было воспринято как большое несчастье, и когда университет, наконец, вернулся и возобновил занятия, в честь этого радостного события была воздвигнута церковь Марии Мироносицы.

Университетам покровительствовали многие императоры и папы римские. Так, Фридрих Барбаросca выдал Болонскому университету хартию, согласно которой под его покровительством находился всякий, кто «предпринимает путешествия ради научных знаний».

Университетскими привилегиями пользовались и учащиеся, и преподаватели, и те, кто обслуживал учебный процесс, — книготорговцы, продавцы пергамена, переписчики книг, аптекари, содержатели бань, посыльные, трактирщики. Все они имели льготы при найме помещений, освобождались от воинской повинности, дорожных пошлин, обязанности нести в городе караульную службу.

Университеты имели четкую организационную структуру и делились на факультеты. Термин «факультет» образован от латинского слова «способность» и первоначально означал объединение ученых, способных к преподаванию, то есть преподавателей. Но затем факультетами стали называть отдельные отрасли знаний. Парижский университет имел четыре факультета: богословский, юридический, медицинский и философский, о которых говорили, что они «подобны четырем рекам рая». Преподаватели университета должны были иметь ученые степени доктора или магистра, из своей среды они избирали себе главу — декана.

«Студент» по-латыни означает «занимающийся». В университет поступали юноши четырнадцати-пятнадцати лет и начинали свое обучение с философского факультета, который также называли артистическим (от «артес» — искусство). На нем изучали семь «свободных искусств»: грамматику, риторику, диалектику, логику, арифметику, геометрию и музыку. Артистический факультет считался подготовительным, дающим основы наук, не окончив его, нельзя было двигаться дальше. Окончивший этот факультет получал низшую ученую степень бакалавра. Бакалавр имел право преподавать и одновременно мог продолжать свое образование на одном из высших факультетов. Курс обучения на артистическом, медицинском и юридическом факультетах занимал по пять-шесть лет, на богословском — целых пятнадцать. По окончании высшего факультета давалось звание доктора или магистра.

Яркой особенностью всех европейских университетов, определяющей их быт и нравы, была многонациональность студенчества. Студенты из одних и тех же мест составляли землячества, землячества объединялись в провинции, провинции — в нации. Однако понятие нации было достаточно широким и включало в себя представителей многих народов. Так, студенты Парижского университета делились на четыре нации: галльскую, в состав которой входили французы, испанцы, итальянцы и жители Востока; английскую, включавшую в себя англичан, шотландцев и немцев, пикардийскую и нормандскую. Каждая нация избирала своего главу — прокуратора, а все нации сообща — ректора, который был главой всего университета. Прокураторы следили за порядком — посещением занятий, своевременностью оплаты, поведением студентов. Ректор надзирал за прокураторами.

При университетах создавались коллегии — общежития, содержавшиеся на пожертвования благотворителей.

Учебный год продолжался с 19 октября по 7 сентября. Осенью, на Пасху и летом в самое жаркое время года в занятиях устраивались перерывы. Это время совпадало с появлением в небе созвездия Малого Пса, отсюда появилось слово «каникулы» — «маленькая собака».

Занятия в европейских университетах велись на латинском языке, и даже между собой студенты должны были говорить по-латыни.

Основным видом занятий были лекции, в основу которых были положены сочинения наиболее авторитетных авторов: на артистическом факультете — сочинения Аристотеля, на медицинском — Гиппократа и Авиценны, на юридическом — сборники декретов болонского юриста XII века Грациана. Средневековая наука была схоластической, то есть опиралась на авторитет столпов той или иной области знаний, который считался непререкаемым. Студенты следили за объяснениями преподавателя по книгам. Как правило, книга была одна на трех — пятерых человек. Часто студенты сами переписывали книги, образец для переписывания можно было за небольшую плату взять на дом. Многие преподаватели составляли учебные сборники — конспекты.

Кроме лекций важной формой обучения были диспуты — отыскание наиболее искусных доказательств тезиса какого-нибудь знаменитого автора. Такие диспуты требовали хорошего знания материала, помогали совершенствовать умение логически мыслить и четко выражать свою мысль. Доказательство велось в основном при помощи цитат. Причем нередко страсти во время диспута накалялись настолько, что дело доходило до драки. Во избежание кровопролития между участниками диспутов стали строить деревянные барьеры и в университетский устав было внесено правило, запрещающее называть оппонента бранными словами. Обычно для диспута задавалась определенная тема. Но раз в четыре года устраивался диспут «о чем угодно». Диспутант брался доказать или опровергнуть любой тезис, причем мог сам выступать и за и против.

Диспут продолжался две недели, на это время отменялись занятия, все с захватывающим интересом следили за ходом мысли диспутанта. Участие в диспуте «о чем угодно» было показателем виртуозного владения искусством логики и риторики.

Среди студентов Краковского университета, как и в других университетах Европы, были представители разных национальностей, в основном уроженцы Восточной Европы: венгры, немцы, чехи, украинцы и белорусы. В начале XVI века численность студентов Краковского университета достигала трех тысяч человек. Представители разных национальностей встречались и среди профессоров. Так, в 1533–1535 годах ректором университета был Станислав Билль, выходец из западнорусских земель, называвший себя — «Русин».

В Краковский университет принимали юношей с четырнадцатилетнего возраста, верхний же возрастной предел не был ограничен. Известны случаи, когда на студенческой скамье рядом оказывались отец и сын.

За обучение вносилась плата — 8 грошей. Плата была не особенно велика (для сравнения — за два гроша можно было купить гуся или пару сапог). Гораздо дороже — 60 грошей — нужно было заплатить за проживание в студенческом общежитии — бурсе.

Жить на съемных квартирах студентам запрещалось, поскольку университетское начальство хотело держать их под своим постоянным контролем. Исключение делалось лишь для тех, у кого в Кракове были родственники, и изредка — для сыновей особенно богатых и знатных родителей. Причем хозяин, на квартире у которого жил студент, нес ответственность за поведение своего квартиранта. Если же такой студент бывал уличен в пьянстве или каких-либо безобразиях, его принудительно переселяли в бурсу. Правила проживания в бурсе были строгими. За порядком наблюдал «сеньор» — что-то вроде коменданта бурсы. Он определял место для каждого студента за обеденным столом и в спальном покое (там особенно ценились места поближе к печке), у него студент должен был отпрашиваться, чтобы выйти в город, сеньор хранил у себя ключи от бурсы и лично запирал входную дверь на ночь. Бурсаки носили особый костюм — черные штаны, красный кафтан и черный, коричневый или серый плащ-тунику длиной до щиколоток, застегнутую под подбородком и перепоясанную поясом.

Среди студентов были зажиточные люди, но были и бедняки, вынужденные в свободное от учебы время зарабатывать себе на жизнь. Одни давали уроки в богатых семьях, другие нанимались батраками, а некоторые просили милостыню. И для работы, и для сбора милостыни студент должен был получить разрешение университетского начальства.

Известно, что Иван Федоров поселился в бурсе, называвшейся «Иерусалим» и расположенной неподалеку от университета. Дом для нее был построен в 1453–1456 годах на средства, завещанные кардиналом Збигневым Олесницким. Это была самая крупная из бурс. В доме было пятьдесят девять комнат, библиотека и кухня. В «Иерусалиме» обитало множество народа. «Здесь рядом с обычными школярами жили бакалавры и магистры, рядом со светской молодежью — воспитанники церковных училищ различных законов, рядом с поляками — школяры из Германии, Венгрии и других стран», — писал польский историк А. Карбовяк. Особенно много было здесь выходцев из украинских и белорусских земель. Старшиной бурсы «Иерусалим» во времена Ивана Федорова был Томас (Фома) из польского городка Красностава.

По студенческой традиции вселение в бурсу сопровождалось особым обрядом-посвящением, доставлявшим немало веселых минут старым студентам и сильно смущавшим новичка.

* * *

Иван Федоров, чуть помедлив, переступил порог бурсы.

Тяжелая дверь гулко захлопнулась за его спиной. Иван Федоров стоял посреди полутемных сеней и в растерянности оглядывался, не зная, куда идти дальше.

Вдруг послышался топот множества ног, и его окружила беснующаяся толпа хрюкающих, блеющих по-овечьи и лающих по-собачьи тварей, больше всего похожих на чертей.

— С нами Крестная Сила, — прошептал Иван и хотел перекреститься, но его с двух сторон подхватили под руки, куда-то потащили и втолкнули в просторный покой. Здесь было светлее, чем в сенях, и Иван разглядел, что окружают его отнюдь не черти, а юноши, примерно одного с ним возраста и состояния, и сообразил, что, скорее всего, это его будущие товарищи по университету. Однако их действия и слова были очень странными. Иван Федоров уже достаточно понимал по-польски, чтобы разобрать перемежаемые хрюканьем, лаяньем и блеянием громкие выкрики:

— Устроим желторотому баню!

Иван Федоров рванулся, державшие его двое парней убрали руки, и он, потеряв равновесие, во весь рост растянулся на полу. Все громко захохотали.

Красный и злой, Иван поднялся и шагнул вперед, сжав кулаки.

— Эй, не злись! — предостерегающе крикнул тощий веснушчатый парнишка лет пятнадцати. — Злых здесь не любят!

А здоровый детина постарше, с длинными, свисающими усами сказал укоризненным басом:

— Ты ж теперь бурсак, негоже тебе ходить немытым и нечесаным!

Все снова захохотали и принялись плясать вокруг Ивана Федорова, изображая, что трут его мочалками и чешут гребнем. Иван Федоров сделал над собой усилие и тоже засмеялся.

— Ну вот, теперь он и чистый, и причесанный, можно принять его в бурсу, — торжественно провозгласил высокий темноволосый юноша, который, как сразу понял Иван Федоров, был здесь главным.

— Подожди, Фома, — возразили ему сразу несколько голосов. — Надо еще его проэкзаменовать. А то, может, он и грамоты не знает.

— Верно! — согласился Фома. — Несите бумагу, перо и чернила!

Ивана Федорова усадили за стол, положили перед ним большой лист бумаги, поставили деревянную чернильницу с крышкой, сунули в руки перо. Ожидая какого-нибудь подвоха, Иван пощупал бумагу, внимательно осмотрел перо. Но бумага не была намазана ни воском, ни какой-нибудь другой субстанцией, по которой было бы трудно писать, перо оказалось хорошим и безупречно очиненным. Пожав плечами, Иван хотел снять крышку с чернильницы, чтобы посмотреть, не подброшена ли в чернила шерстинка из кошачьего хвоста, которая, прилипнув к перу, может посадить на бумагу большую кляксу, но чернильница почему-то не открывалась. Иван подумал, что крышка завинчивается, и, отложив перо, принялся с усилием ее отвинчивать. Но та по-прежнему не поддавалась.

— Не выходит? — спросил усатый детина с притворным сочувствием.

Иван посмотрел на чернильницу повнимательнее и понял — вся она вместе с крышкой была вырезана из цельного куска дерева.

— Не выходит, — сказал он сокрушенно. — Сделай милость, помоги — вон ты какой здоровый, у тебя-то, небось, выйдет, — и сунул чернильницу оторопевшему усатому в руки.

Тот растерянно вытаращил глаза, а все опять засмеялись. Иван засмеялся тоже, теперь и ему стало весело.

Фома дружески хлопнул его по плечу.

— Принимаем тебя в товарищи! Поклянись, что не затаил на нас зла за наши нынешние шутки и не будешь никому мстить!

— Да ладно, чего уж там, — отмахнулся Иван Федоров.

— Нет, поклянись! — обиженно потребовал веснушчатый. — Так уж у нас принято — я в прошлом году тоже клялся!

Иван поднял правую руку и сказал:

— Клянусь!

— А теперь слушай! — торжественно провозгласил Фома. — Нет союза крепче, чем студенческое братство! Даже если будут варить тебя в кипящей смоле, не выдавай товарищей! Будь готов поделиться с ними последним куском хлеба, отдать последнюю рубаху! И не сомневайся, что каждый из нас готов пожертвовать за тебя своей жизнью! Один за всех, все за одного!

— Один за всех, все за одного! — закричали студенты во всю силу своих глоток — и Иван Федоров вместе с ними.

Во времена Ивана Федорова Краковский университет переживал период наивысшего расцвета. В программу философского (артистического) факультета, на котором обучался Иван Федоров, входило серьезное изучение античной литературы, в частности, профессор Антоний из Напаханиа читал лекции по «Илиаде» Гомера, с 1520-х годов началось систематическое изучение греческого языка.

С университетом тесно сотрудничал ряд краковских типографий, выпускавших необходимые для обучения книги. Некоторые студенты подрабатывали, помогая в типографиях. Скорее всего, среди них был и Иван Федоров. Именно в Кракове мог он впервые своими глазами увидеть типографский процесс и освоить начала типографского искусства.

В Кракове, бывшем единственным типографским центром Польши, к тому времени уже сложились достаточно развитые типографские традиции. В последние десятилетия XV века здесь было издано несколько латинских церковных книг, напечатанных немецкими бродячими типографами. Но уже в начале XVI века появилась стационарная типография, принадлежавшая сначала Каспару Гохфедеру, а затем перешедшая к Иоганну Галлеру.

В Польше был принят латинский шрифт, однако именно в Кракове появилась первая печатная книга, набранная кириллицей и рассчитанная на православных. Напечатал ее типограф Швайпольт Фиоль. Слышать о Фиоле Иван Федоров мог еще в Москве. В Московском государстве были известны его книги. Но именно в Кракове наш первопечатник подробно узнал о жизни и деятельности первого кириллического типографа.

Швайпольт Фиоль родился в небольшом немецком городке Нойштадте на реке Айше в шестидесяти верстах от Нюрнберга. Многие исследователи пытались отыскать славянские корни в происхождении Фиоля, но эти попытки оказались безуспешными. Сам же Фиоль определенно называл себя «немцем». В 70-х годах XV века он приехал в Краков. По профессии Фиоль был золотошвеем (в Европе вышивание золотом было исключительно мужским ремеслом), но золотошвейное ремесло было достаточно редким, и в Кракове не было собственно золотошвейного цеха, так что Фиолю пришлось вступить в цех золотых дел мастеров. Золотых дел мастера в числе прочего изготавливали и печати-штампы. Там Фиоль мог освоить технику литья и гравирования по металлу, необходимые для печатного дела.

Вероятно, Швайпольт Фиоль обладал каким-то капиталом и имел явную склонность к предпринимательству. Из документов явствует, что в 1483 году он взял в аренду конюшню и закупил большое количество мебели. Некоторые исследователи видят в этом начало подготовки основания типографии. Однако тогда типография основана не была, а Фиоль занялся совсем другим делом — изобретением машины для откачки воды из шахт. В окрестностях Кракова издавна велась добыча полезных ископаемых, но шахты часто затопляло. Многие мастера думали над тем, как откачивать из шахт воду, Фиолю удалось придумать удобное и безопасное приспособление. В марте 1489 года польский король Казимир выдал ему привилегию на это изобретение.

Соприкоснувшись с горным делом, Фиоль познакомился с богатым горнопромышленником Яном Турзо, который владел медными и серебряными рудниками. Семья Турзо — выходцев из Словакии принадлежала к числу просвещенных промышленников. Сыновья Яна Турзо учились в Краковском университете, один из них стал впоследствии магистром философии и ректором университета, второй избрал духовную карьеру и стал епископом.

Турзо продавал медь в разные страны, в том числе у него были хорошо налаженные торговые связи с Московским государством. Предприимчивому горнопромышленнику пришла в голову мысль начать печатать богослужебные книги кирилловским шрифтом, которые могли иметь сбыт среди православного населения Польши, граничащего с ней Великого княжества Литовского, в землях Южных славян и конечно же в Московской Руси. Кирилловским шрифтом тогда еще не печатал никто, а потребность в таких книгах была большая.

Устройство типографии Турзо поручил Фиолю, которого знал как человека изобретательного, мастера на все руки.

Рукописные оригиналы для типографии были доставлены из Московской Руси. Возможно, их привезли торговые агенты Турзо, но существует и более интересное предположение — что оригиналы для первых печатных кирилловских книг в Краков прислал знаменитый московский архитектор Василий Дмитриевич Ермолин.

Василий Ермолин известен как строитель церкви Святого Афанасия и церкви Вознесенского монастыря в Кремле, трапезной в Троице-Сергиевом монастыре. Кроме того, он восстанавливал разрушившиеся древние храмы во Владимире и Юрьеве-Польском, то есть был одним из первых русских архитекторов-реставраторов. Известен он и как скульптор. В 1464 году на воротах Фроловской (ныне Спасской) башни было установлено скульптурное изображение святого Георгия (фрагмент этой скульптуры сейчас можно увидеть в Третьяковской галерее).

Ермолин был образованным человеком и большим книголюбом, по его заказу была составлена летопись, которую называют Ермолинской. Он состоял в приятельских отношениях и оживленной переписке с писарем Великого княжества Литовского — паном Якубом. В одном из писем пан Якуб попросил Ермолина прислать ему русских книг, список которых прилагался. Ермолин отнесся к просьбе приятеля с большой ответственностью. В письме пану Якубу он сообщает, что на рынке требуемые книги имеются, но переписаны недостаточно хорошо — «не так сделаны, как тебе хочется», и предлагает заказать новые, качественные списки — «яз многим доброписцам велю таковы книги сделать по твоему приказу с добрых списков по твоему обычаю, как любит воля твоя». Среди книг, о которых идет речь, упоминаются Осьмогласник, Пролог и другие, то есть именно те, которые впоследствии были напечатаны Фиолем. Вряд ли это случайное совпадение.

Шрифт для типографии Фиоля изготовил студент Краковского университета, однокурсник одного из сыновей Турзо — Рудольф Борсдорф из Брауншвейга. Он занимался естественными науками, но одновременно имел склонность и к ремеслу, был знаком с литейным делом. В Краковском университете до сих пор хранится сделанная им астролябия. Рисунок шрифта был, вероятно, разработан мастером из южнорусского окружения Фиоля. Жившие в Кракове белорусы и украинцы стали редакторами, наборщиками, корректорами первой славянской типографии.

Две первые книги — Октоих и Часослов вышли в 1491 году. В кратких послесловиях указывается, что они напечатаны «в великом граде Кракове <…> мещанином краковским Швайпольтом Фиолем, из немец, немецкого роду». Издания подражают русским рукописям, отпечатаны в два цвета — черным и красным. Вероятно, не случайно первой книгой кириллической печати стал именно Октоих или Осьмогласник — сборник молитвословий, составленный Иоанном Дамаскином и некоторыми другими церковными писателями. По преданию, именно эта книга была первой переведена на славянский язык еще Кириллом и Мефодием.

Опыт оказался удачным. Агенты Турзо развозили книги по славянским странам, где их охотно покупали.

Но неожиданно типография привлекла внимание инквизиции, Фиоль был арестован. Что именно послужило причиной ареста — неизвестно. Высказывалось предположение, что католическая церковь с подозрением относилась к печатанию книг на старославянском языке, опасаясь восточнославянского влияния. Однако Турзо, использовав свои связи в церковных кругах, вскоре добился освобождения Фиоля под залог в тысячу венгерских дукатов. Суд состоялся в марте 1492 года, Фиоль был оправдан и признан «правоверным и преданным католиком».

К тому времени были отпечатаны Триодь постная и Триодь цветная — сборники молитвословий, предназначенных для пения в церкви, один — во время Великого поста, другой — во время Пасхальной недели. Опасаясь преследований церкви, Турзо и Фиоль выпустили их в свет анонимно, без выходных данных. Триодь цветная начиналась гравюрой с изображением распятия, отпечатанной с той же доски, что и для Октоиха, но поскольку формат Триоди был больше, Фиоль заполнил оставшееся пространство изображением ленточки, на которой было написано его имя. Чтобы сохранить анонимность, страницу с гравюрой вырвали. Единственный экземпляр, в котором гравюра почему-то уцелела, был найден в 1972 году в румынском городе Брашове.

После 1492 года Фиоль оставил типографскую деятельность. Он уехал в Силезию, затем в Венгрию, где занимался горным делом, служил управляющим шахтами. Под конец жизни он вернулся в Краков, где около 1525 года умер.

Иван Федоров мог встречаться с людьми, лично знавшими Фиоля, и слышать рассказы о первом кирилловском типографе из первых уст.

Слышал Иван Федоров и рассказы о другом знаменитом славянском типографе — Франциске Скорине, которого тоже помнили в Кракове, особенно в Краковском университете, студентом которого он когда-то был.

Франциск Скорина родился в белорусском городе Полоцке около 1490 года. Полоцк входил в состав Великого княжества Литовского и был крупным торгово-ремесленным центром. Отец Скорины — Лука был купцом, торговал кожами и мехами.

Скорина выучился грамоте в местной церковной школе, затем мог изучить латынь при католическом костеле Святого Франциска и Святого Бернарда, открытом в Полоцке в 1498 году.

В 1504 году он приехал в Краков и поступил в университет на факультет «свободных искусств», который закончил в 1506 году, получив степень магистра. Затем много путешествовал по Европе, расширяя свои знания в области философии и медицины. В 1512 году он приехал в Падую с целью получить степень доктора медицины. В церкви Святого Урбана состоялось заседание «Коллегии славнейших падуанских докторов искусств и медицины», на котором до сведения собравшихся доводилось, что «прибыл некий весьма ученый, бедный молодой человек, доктор искусств, родом из очень отдаленных стран», который просит учинить ему испытания в области медицины. Экзамен Скорина выдержал блестяще, степень была присвоена ему единогласно.

К тому времени у него уже созрела мысль о создании славянской типографии. Он переехал в Прагу — один из центров книгопечатания Восточной Европы — и стал готовить к изданию Библию. Книга выходила частями: в 1517 году была издана Псалтырь, в 1517–1519 годах — еще 22 книги Ветхого Завета. Общее заглавие издания Скорины звучало так: «Библия Руска, выложена доктором Франциском Скориною из славного города Полоцка, Богу ко чти и людем посполитым к доброму научению». К отдельным частям Библии Скориной было написано 25 предисловий и 24 послесловия, книга богато иллюстрирована гравюрами, заставками, концовками, в числе гравюр — портрет самого Скорины.

Около 1520 года Франциск Скорина покинул Прагу и вернулся на родину. Он поселился в Вильне и организовал там еще одну типографию, из которой вышли в 1522 году «Малая подорожная книжица», в 1525-м — «Апостол». «Апостол» стал последней книгой Скорины. Вскоре в Вильне случился большой пожар, от которого выгорели две трети города. Возможно, по этой причине типография прекратила свою работу.

Отойдя от типографской деятельности, Скорина поступил на службу к виленскому епископу в качестве секретаря и врача. В середине 1530-х годов он навсегда покинул родину и переселился в Прагу. В последние годы своей жизни Скорина работал в королевском ботаническом саду. Умер он около 1551 года.

Существует гипотеза (однако большинство исследователей считают ее ничем не доказанной), что в конце 1520-х — начале 1530-х годов Скорина побывал в Москве и пытался наладить книгопечатание на русском языке.

Из всех предшественников Ивана Федорова Скорина был наиболее близок ему по духу. А. А. Сидоров писал о Скорине: «Он не предприниматель, как Фиоль, и не монах, как Макарий. Скорина — издатель, а не типографщик, не печатник, не работник станка. Он — ученый, интеллигент, писатель, переводчик, он — идеолог, редактор, языковед и общественный деятель. Он прежде всего патриот и просветитель».

Во времена Ивана Федорова в Кракове работало три типографии — Флориана Унглера, Матвея Шарфенберга и Иеронима Виетора. Живя в Кракове, Иван Федоров, несомненно, бывал во всех этих типографиях. Но непосредственно обучаться типографскому делу он мог, по мнению E. Л. Немировского, скорее всего, в типографии Унглера. Флориан Унглер, немец из Баварии, переселился в Краков и в 1510 году основал здесь типографию. В типографии Унглера в 1514 году была издана первая печатная книга на польском языке. На связь нашего первопечатника с типографией Унглера указывает то, что одна из заставок, созданных впоследствии Иваном Федоровым, по орнаменту напоминает декоративное украшение «арабеску», использованную в одной из унглеровских книг.

Кроме того, некоторые исследователи усматривают сходство типографского знака, который стал использовать Иван Федоров, с гербом краковского воеводы Петра Кмиты и видят в этом еще одно подтверждение того, что Иван Федоров работал в типографии Унглера. Петр Кмита — большой любитель книг, покровитель поэтов и ученых, оказывал значительную поддержку типографии Унглера. Объяснить сходство типографского знака первопечатника с гербом краковского воеводы можно следующим образом. В те времена существовало право «адаптации», когда дворянин мог «приписать» к своему гербу человека незнатного происхождения, находившегося под его покровительством. Поскольку типография Унглера пользовалась покровительством Кмиты, то Иван Федоров, в числе прочих ее работников, вполне мог получить право использовать его герб. Правда, эта версия вызывает серьезное сомнение, так как типографский знак Ивана Федорова не в точности повторяет, а лишь напоминает герб Кмиты (так же как напоминает и герб рода Рагозы, о чем уже было сказано, когда речь шла о происхождении первопечатника).

Но, так или иначе, если принять за данность, что Иван Федоров жил в Кракове и был студентом Краковского университета, можно не сомневаться, что именно краковские типографы стали его первыми учителями в деле печатных книг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.