16
16
После снежного бурана, сотрясавшего стены деревянного дома, на несколько дней из-за туч проглянуло солнце и улеглись ветры. По жестяным подоконникам застучали веселые, звонкие молоточки капели, зажурчали и заискрились ручьи, но вскоре стали тусклыми, в сизых степных туманах спряталось солнце. В Андрушевке то моросил дождь, то летели хлопья мокрого снега.
Ватутин, как всегда, вставал рано и после прогулки, быстро позавтракав, садился за свой рабочий стол. Он жил оперативной обстановкой, передвижением войск, скрытным накапливанием их на избранных участках для удара. Мысленно разыгрывал сражения, отвергал первоначальные планы и заменял новыми.
Он перечитывал полученную директиву Ставки Верховного Главнокомандования и находился под впечатлением огромных по своему масштабу оперативных замыслов. От Полесья до устья Днепра три Украинских фронта одновременными, строго согласованными ударами рассекали группу армий «Юг» на части. В то время, как эти три Украинских фронта завершали освобождение Правобережной Украины — Четвертый громил группировку Клейста в Крыму.
Ватутин снова готовился к схватке с Манштейном. Значительное количество войск находилось на левом крыле фронта под Корсунь-Шевченковским, Уманью и Винницей. Теперь эти силы по ночам, соблюдая строгую маскировку, передвигались ближе к правому крылу. Некоторым соединениям по раскисшим от частых дождей дорогам, преодолевая небывалую в эту пору грязь, предстояло совершить трехсотпятидесятикилометровый марш, а войскам Черняховского пройти еще с боями тридцать километров и занять на главном направлении крайне необходимые рубежи для развертывания двух танковых армий.
В полосе 1-го Украинского фронта, от Луцка до местечка Ильинцы, оборонялись две танковые армии противника. Взор Ватутина сейчас был прикован к настенной карте. Из района Шепетовки он двигал войска на Чертков и Черновцы. С особой тщательностью изучал местность. Его занимала главная мысль в этой операции: как, при какой обстановке можно преградить пути отхода танковым дивизиям на запад и в «котле» севернее Днестра добить подвижные силы Манштейна?
На совещании командармы одобрили разработанный Ватутиным план. Ставка, рассмотрев и утвердив его, внесла поправки и дополнения. Теперь командующий фронтом мог уже приступить к подготовке внезапного удара с рубежа Тарговица — Шепетовка — Любар.
Он отступил от настенной карты и услышал в приемнике легкое потрескивание. Немецкое радио сообщало, что в районе Ровно и Луцка бои продолжаются. Германские войска по-прежнему успешно применяют оправдавшую себя тактику отрыва от противника. Чувствовалось, что диктор не свободно говорит по-русски. Слова звучали с акцентом.
Ватутин приблизился к приемнику, погрозил пальцем:
— Шалишь фон-барон, шалишь...
Взглянул на часы. Через пятнадцать минут он должен вручить воинам награды и выехать в армию Пухова, потом встретиться с Черняховским и осмотреть в лесу под Шепетовкой свой новый командный пункт.
Как быстро летит время! Командарм Рыбалко с шестью воинами уже всходит на крыльцо. Оно гулко отражает шаги. Звякает щеколда.
— Прибыли, Николай Федорович, — берет под козырек Рыбалко.
— Я рад видеть вас в добром здравии, Павел Семенович, вместе с такими богатырями. — Обводит взглядом воинов. Те быстро, четко выстраиваются, застывают. — Вольно, товарищи, вольно. Давайте без струнки. Прошу вас в мой кабинет.
В кабинете на столике майор из наградного отдела раскладывает оклеенные белой бумагой картонные коробочки с орденами и Золотыми Звездами.
— Все готово, товарищ командующий.
— Боевые друзья! — обращается к воинам Ватутин. — С большой радостью я хочу сказать о том, что Президиум Верховного Совета СССР за отвагу и мужество, проявленные в боях с фашистскими захватчиками, присвоил вам звание Героя Советского Союза.
— Всем? — вырывается у Козачука.
— Да, всем, герои! — подтверждает Ватутин. Задерживает взгляд на Козачуке. — А кто это перед форсированием Днепра сказал: «Меня Иваном зовут, а Иван все может»?
— А вы помните, товарищ командующий?
— Хорошие слова не забываются.
— Я после войны, товарищ командующий, мечтаю в селе Чепухине побывать, или как там его жители называют — Чепушки. Поблагодарю за все Веру Ефимовну. Она заботилась о нас, танкистах, как родная мать.
— И я приеду. Встанем рано-рано — и на Полатовку. Снимем сапоги, гимнастерки сбросим и пойдем по накатанному песчаному бережку, далеко-далеко... А навстречу только плеск реки, шелест хлебов, синь неба и белые-белые облака.
— Картина!
— А пока надо нам освобождать родную землю до последнего пограничного кустика и помочь народам многих стран избавиться от коричневой зачумленности. — Поворачивается, ищет кого-то взглядом и находит в дальнем углу притаившегося там ординарца. — Вот наш поэт Глушко. Ну, что ты, Митя, краснеешь, словно калиновый куст на солнце? Ты же напечатал стихи во фронтовой газете. Поэт! О чем в них сказано? «Уже солдат заводит разговор, как воевать среди лесов и гор. И многие освободит он страны. Придет он скоро в Татры, на Балканы. А Звездный Ковш блестит над головой... И видится в цветенье шар земной». Запомнились. Да-а... Увидеть бы таким мирным, цветущим земной шар. Такое счастье нам может принести только победа.
Ватутин, прикрепив к гимнастерке Козачука орден Ленина и медаль «Золотая Звезда», подходит к черноусому, смуглому капитану.
— А мы где-то с вами тоже встречались. Не так ли?
— В Прибалтике, товарищ командующий, когда вы там Манштейна громили.
— Вот теперь вспомнил, — улыбка плывет по широкоскулому лицу Ватутина. — Совершенно верно, в Прибалтике. Тогда вы были старшиной. Ваш танковый экипаж геройски удерживал развилку дорог под Сольцами. Я очень рад пожать вам руку, старый, боевой товарищ.
Рыбалко помогает Ватутину вручать воинам награды. Привинчена последняя Золотая Звезда. Прозвучали короткие, взволнованные речи танкистов. Ватутин, перед тем как проститься с героями, спросил:
— Может быть, у кого-нибудь есть просьба или жалоба?
— Да вроде нет... — раздались голоса.
— Как нет? Есть! — Козачук делает шаг вперед. — Мне приказано танк сдать и ехать в Москву на учебу. А меня, товарищ командующий, совесть мучает. Как же я в таких боях ребят брошу? У нас в экипаже — один за всех и все за одного. Берлин впереди. Брать его надо. Прошу оставить меня на фронте, в родной роте.
— У меня тоже просьба, — усатый солдат-артиллерист выступает из строя. — Товарищ командующий, говорят, что меня с фронта Донбасс отзывает. Говорят, ты, Шершенев, до войны знатным шахтером был, рекорды устанавливал, вот и поезжай сейчас на свою шахту. Стране до зарезу уголь нужен. А я клятву дал: будет на стволе моего орудия десять звезд. Уничтожу танк — звезду рисую. Так вот одной еще не хватает. А клятва есть клятва.
— Дорогой мой боевой товарищ! Не в тыл посылают, а на новый фронт. Начинаем войну с разрухой, с холодом и голодом. Уголь добывать надо, сталь варить, дома строить, хлеб сеять. Начинается битва за новую жизнь, да еще какая! Поручаем вам, дорогой товарищ, водрузить и зажечь десятую победную звезду на поднятом копре. — Ватутин приближается к Ивану Козачуку. — Вы думаете, в Берлине все кончится? Нет-нет! Берлин падет, а недруги у нас останутся. В мире есть черные силы. Они всегда на чужие земли зарятся. Вам начеку быть, на страже стоять. Вы от старшего поколения эстафету принимаете. Мы вас в часовые Родины выдвигаем.
— Понятно, товарищ командующий!
— Слушаюсь, товарищ командующий!
В строй становятся Козачук и Шершенев.
— К новому делу надо стремиться всей душой, всем сердцем, вот тогда можно сделать все для Родины и найти в жизни свое место. — Ватутин на прощание пожимает каждому воину руку. На молодых, обветренных лицах танкистов нескрываемая радость — они Герои Советского Союза.
Через полчаса в хмурый последний день февраля Ватутин выехал в армию Пухова. Срывался снежок и таял на мокром черном шоссе. Позади остался разбитый Житомир, промелькнул сильно разрушенный, почти безлюдный Новоград-Волынский. Ватутин помнил эти города жизнерадостными, уютными, и сейчас развалины вызывали в его душе щемящую боль.
Хмурый день постепенно светлел. Открылась широкая равнина с полосою далеких лесов. Полноводная Горынь несла к мосту серые льдины. Там, где они скоплялись, гремели взрывы. Своенравная Горынь пенилась, била волной в крутые каменистые берега. Ватутин, посматривая на бурный паводок, думал: «Реки рано разливаются, нам нельзя медлить».
В Ровно он въехал под шум проливного дождя. Штаб Тринадцатой армии стоял на западной окраине города. «Эмка» командующего, два «виллиса» и «додж» с охраной остановились в парке, у крыльца старинного здания с массивными белыми колоннами. Совсем недавно здесь находилась резиденция рейхскомиссара Коха. В парке, вблизи здания, Ватутин заметил серый прямоугольник недостроенного гитлеровцами железобетонного бомбоубежища.
На широком крыльце Ватутина и Крайнюкова встретил командарм Пухов. Он повел их на второй этаж и распахнул двери большого кабинета.
— Вот так поспешно бежал со своей челядью Кох. Ои бросил все свое чиновничье хозяйство.
Ватутин осмотрелся. Стальные сейфы, кипы разных бумаг, пишущие машинки, печати и даже ящики с железными крестами.
— Да, ему некогда было упаковываться.
— А в Дубно, как показывают пленные, летучий военно-полевой трибунал судит не Коха за сдачу «крепости Ровно», а бывшего коменданта города. — Пухов усмехнулся. — Даже во Львове не рискнул остановиться рейхскомиссар, сразу совершил рейс в Восточную Пруссию.
— Теперь каждый город Гитлер объявляет крепостью. Наша ответная тактика — обход таких «крепостей», окружение их. Ну что ж, Николай Павлович, мы еще должны побывать у Черняховского. Прошу доложить, как вы думаете кончать здесь с бациллами Коха, — сказал Ватутин.
Пухов подошел к висящей на стене оперативной карте, раздвинул шелковые шторки, взял указку.
— Тринадцатая армия наносит главный удар на Броды. Впереди два сильных опорных пункта противника: Дубно и Кременец. — Указка скользит по берегу синеющей реки. — Как видите, Николай Федорович, на западном берегу Иквы по линии высот и фортов старой крепости создана прочная оборона. Взломать ее не так просто. Мы намерены разгромить группировку Гауффе путем обходного маневра.
Ватутин, одобрительным взглядом следя за движением указки, подумал: «У Пухова тихий голос, но зато громкая слава. Разработанная им операция сулит успех». В углу кабинета гулко, словно на башне бьют часы. Слушая их, он роняет:
— Черняховский в Славуте совсем заждался...
Во второй половине дня, окончив работу с Пуховым, Ватутин простился с ним и вместе с генералом Крайнюковым поспешил в армию Черняховского.
Командующий фронтом ехал погруженный в свои мысли, еще раз обдумывая план предстоящей операции. Вся подготовка к освобождению Правобережной Украины в основном завершена. Войска заняли исходные позиции, они ждут его сигнала. Утром четвертого марта он ударит во фланг группы армий «Юг» и разгромит ее основное ядро. Скала-Подольская! Вот оно, то место, где должны попасть в ловушку подвижные войска Манштейна.
Прогремел под колесами мост через Горынь. К нему подходили танки. Ватутин, сняв перчатку, развернул лежащую на коленях карту и сказал:
— Кабанов, к Черняховскому две дороги. Одна асфальтовая, но окольная и сильно разбитая. К тому же она сейчас перегружена: подходят резервы. За Гощей свернете на шлях. Это самый прямой и кратчайший путь в Славуту. Сегодня мы там проезжали.
На перекрестке водитель старший сержант Кабанов повернул «эмку» на Гощу. Следом пошли два «виллиса» и «додж» с охраной.
В разбросанное по холмам село Милятин втягивается большой вооруженный отряд. Скрипят тяжело груженные подводы и сани. На них пулеметы, патронные ящики, мешки. В гривы коней вплетены красные ленточки. Люди одеты в домотканные крестьянские свитки, брезентовые и черные клеенчатые плащи, полушубки и зеленые шинели. На многих шапках, картузах и старых замызганных фетровых шляпах алеют звездочки.
На окраине села в стоящую на бугре у самой дороги хату входят вооруженные, забрызганные грязью люди.
— Слава Исусу! — Одетый в брезентовый плащ автоматчик хлопает дверью.
— Слава, слава Йсу! — испуганно и поспешно отвечает хозяйка. К ней жмутся две девочки и мальчик.
— Встречай, хозяйка, партизан-освободителей. Немцев кормила? Жрали тут от пуза?! Смотри мне, — грозит плеткой.
На столе горшок борща, ломти черного хлеба, кусочки сала и очищенная головка лука.
— Кы-ыш!.. — Человек в брезентовом плаще гонит от стола детей. Подзатыльники — девочкам, звонкий щелчок — мальчику. — Давай на печь!
Пришельцы жадно набрасываются на еду. Хлебают борщ. Как голодные гуси, вытягивая шеи, глотают сало. Расхватывают ломти хлеба. Насытившись, человек в брезентовом плаще подходит к окну, с силой распахивает его. Под окном окапываются черные ватники. Устанавливают на бруствере окопа ручной пулемет. Берут на прицел дорогу. С бугра, на котором стоит хата, хорошо виден размытый ручьями шлях с неглубоким кюветом. Поле небольшое, ровное. Оно рассечено, словно саблей, изогнутым шляхом. Метрах в ста от хаты он круто поднимается на возвышенность.
— А ну, держи! — Человек в брезентовом плаще бросает в окоп буханку хлеба.
Мелькают одноэтажные домики с маленькими верандами. В глубине старого парка проходит серая тень хмурого костела. За местечком Гоща машина командующего въезжает на шлях. Он пустынен.
Вдали белеют маленькие хуторки. Они быстро исчезают за буграми.
Порученец командующего полковник Семиков с четырьмя автоматчиками вырываются на открытом «виллисе» вперед.
Водитель Ватутина старший сержант Кабанов внимательно следит за плохой дорогой. Частые ухабы замедляют движение. В лощинах взбухли ручьи. Вода пенится. Белые гребешки волн перекатываются через низкие бревенчатые мостики. Падает мокрый снежок, и на подъемах все чаще буксуют колеса. За «эмкой» идут два вездехода с шестью автоматчиками.
— Нигде ни души, глушь такая, даже колесо не заскрипит, — круто поворачивая руль, говорит Кабанов.
— Вот уже Сияницы. Скоро Милятнн. Проехали пятьдесят километров, — отзывается Ватутин. Он посматривает то на карту, сложенную на коленях гармошкой, то на карманные часы с длинной серебряной цепочкой. Скоро шесть.
За пустынными Сиянцами показывается старинная деревянная церковь. Вровень с давно некрашенными куполами чернеют верхушки голых могучих яворов. За церковью стоит разбитый снарядами ветряк и напоминает нахохленную птицу. Дорога спускается в лощину. Серыми тучками приближаются соломенные крыши большого разбросанного по холмам села Милятина.
— Что-то наш «виллис» остановился... Смотрите, Николай Федорович, ребята с машины соскочили. — Кабанов сбавил ход.
Ватутин заметил, как на крыльце крайней хаты метнулся какой-то человек в черном ватнике. Сверкнул выстрел, и впереди «эмки» пролетела трассирующая пуля.
— Надо проскочить! — сказал Ватутин.
— Дорога плохая, будем в кювете, — быстро ответил Кабанов.
С бугра ударил пулемет, но чьи-то меткие пули с вездеходов потушили его огонь.
Из-за хат грянуло еще несколько выстрелов, и на окраине села завязалась перестрелка.
Отстреливаясь, к «эмке» с автоматчиками подбежал Семиков:
— Засада! В селе большая бандеровская банда... Мой «виллис» поврежден. Разворачивайтесь.
Кабанов моментально повернул руль. Дорога была узкой, и задние колеса забуксовали в ухабе. «Эмка» стала поперек дороги. Кабанов распахнул дверцу, глянул под машину:
— Переднее колесо пробито, и радиатор течет.
С бугра раздались винтовочные выстрелы. Красная трасса пуль с треском перерезала дорогу. Стреляли из-за хлева и клуни, как под Луганском, когда молодым красноармейцем Ватутин отражал внезапные налеты бандитов.
Николай Федорович взял портфель с оперативной картой и, выскочив из машины, скомандовал:
— Все к бою! — Мысль работала быстро. Он решил занять оборону в кювете. Прикрыть огнем отход двух вездеходов и вслед за ними по кювету подняться на высотку. А сейчас отбить налет бандитов, не позволить им перебежать через поле, зайти в тыл и окружить отряд.
С автоматом наперевес на дорогу выскочил ординарец Митя Глушко. Закрывая собой от пуль Ватутина, он крикнул:
— Отходите, Николай Федорович, мы прикроем!
За Митей спешили с ручными пулеметами пограничники Виктор и Ваня. Но Ватутин вместе с ними залег в кювете и сказал:
— Берегите патроны.
Зазвенело стекло. Пули прошили «эмку», она вспыхнула. А поврежденные моторы двух вездеходов никак не заводились.
Ватутин вскинул бинокль. Из хат и клунь густо высыпали чёрные ватники, свитки, брезентовые плащи, полушубки и зеленые шинели. Больше трехсот бандитов, с криком, с гиканьем и со свистом рассыпавшись по снежному полю, пошли з атаку.
Прильнули, к ручным пулеметам пограничники Виктор и Ваня.
Бандиты попятились и залегли.
Из-за клуни в белом полушубке выбегает главарь банды. Он взмахивает автоматом, старается поднять бандеровцев в атаку, но все его усилия напрасны.
К белому полушубку подлетает зеленая шинель. Она грозит ему пистолетом. Зеленая шинель мечется, что-то кричит. Но, попав под пулеметный огонь, прячется за колодезным срубом.
Крайнюков подползает к Ватутину.
— Николай Федорович, у вас в портфеле карта с оперативными планами, отходите.
— Командующий не может в беде оставить своих солдат. — Жестом подзывает ординарца. — Митя, с портфелем немедленно в Гощу. Он никому не должен достаться. Помни: никому! В Гоще райком, там воинская часть. Свяжись с командармом Пуховым и лично ему отдай портфель. Ты был армейским чемпионом по бегу. Я надеюсь на тебя, Митя.
— Товарищ командующий... — Глушко в нерешительности замялся. — Я с вами...
— Выполняйте приказ!
Глушко ползет по кювету. Быстрыми перебежками выходит из-под обстрела и благополучно переваливает через бугор. Оглядывается. Внизу по ветру летят дымки выстрелов.
— Дорогой Николай Федорович... Дорогой... — шепчет Митя.
А схватка на шляху разгорается. Вспыхивают факелами два «виллиса», горит «эмка», пылают клуни, стога сена. В огне и в дыму соломенная крыша хаты.
Дым! Его серая, удушливая завеса приближается к дороге.
В дыму теперь делают перебежки бандеровцы. Они ползут, подбираются к неглубокому кювету.
Пулеметный огонь отбрасывает бандитов назад, заставляет отступить.
Под обстрелом водитель «доджа» пытается завести поврежденный мотор. Чоч-чох... Один оборот, другой... И наконец мотор заработал.
— Всем на машину! — Ватутин почувствовал сильный удар и покачнулся. — Ох, нога... — простонал он.
На помощь к Ватутину бросились Крайнюков и Семиков. Они подхватили его, понесли к машине.
Под пулями «додж» пошел по низинке, взлетел на возвышенность и заглох. Водитель, соскочив с машины, принялся осматривать мотор.
Ватутин, закусив до боли губу, взглянул на село. Хаты, плетни и даже вспышки выстрелов — все как-то странно туманится.
Под горой из синеватой мглы, из дыма, вырывается тройка. Погоня!
На санях установлен пулемет. Бандиты свистом и гиканьем подгоняют коней. Они не щадят их, гонят карьером. Только бы выскочить на возвышенность. Как выстрел, щелкает кнут.
Но шлях под прицелом. С высотки охрана Ватутина встречает бандеровских преследователей огнем. Тройка круто разворачивается и летит во весь опор в село.
Падает снег. Шлях уходит в темнеющую степь. Семиков несет Ватутина на руках. Затем его сменяют Крайнюков и Кабанов. К ним на помощь спешат два бойца. Они помогают нести раненого. Остальные, рассыпавшись цепью, ведут с высотки огонь, сдерживают банду. Водитель «доджа» упорно копается в поврежденном моторе. Мотор фыркает и заводится. Он гудит и снова глохнет.
А по размытому ручьями шляху во весь дух мчится Митя Глушко с портфелем и автоматом в руках. На ветру парусит шинель.
Глушко шепчет:
— Давай, Митя, давай! — Не останавливаясь, на ходу сбрасывает шинель. Бежит по лужам, по рыхлому снегу, осматривается по сторонам. — Давай, Митя, давай! — Этими словами посланец Ватутина как бы подхлестывает себя. Он ускоряет бег.
Митя уже на окраине Гощи. Еще один последний бросок. Он взлетает на крыльцо районного комитета партии. Рывком открывает дверь, где идет какое-то совещание и отрывисто кричит:
— В Милятине... Ватутин... Окружен бандой.
Все вскакивают. Секретарь районного комитета бросается к телефонной трубке.
А в степи Крайнюков с бойцами продолжают нести раненого Ватутина. Семиков стоит посреди дороги, прислушиваясь к какому-то шуму. Его чуткий слух неожиданно улавливает скрип полозьев.
— Сани! — восклицает он и бежит вперед. — Хозяин, стой, стой!
Но хозяин саней, услышав выстрелы, с испугу бросает вожжи и кнут, подбирает полы брезентового плаща и скрывается за бугром.
Бойцы кладут Ватутина на сани. Простреленная бекеша командующего в темных пятнах крови. В пути Крайнюков и Семиков делают ему перевязку. Кровь продолжает проступать сквозь бинты.
Рана тяжелая. Разрывная пуля сильно повредила правое бедро, и только опытные врачи могут оказать теперь помощь.
— Николай Федорович, надо ехать в Ровно, там ближайший армейский госпиталь, — говорит Крайнюков.
— В Ровно, так в Ровно, — роняет Ватутин и тревожится: — Как там наши ребята? Все живы?
— Все, Николай Федорович, — успокаивает Крайнюков.
Я доволен ими... Молодцы... Десять против такой крупной банды... Это подвиг. — Усталые кони едва тащатся по разбитому шляху. Низкие, широкие розвальни подпрыгивают на ухабах. Ватутин измучился от толчков, даже незначительная тряска усиливает боль в ноге. — Обидно... Ведь бывает же такое... В самую горячую пору я ранен... Не вовремя это ранение, не вовремя... — Он продолжает тяжело и отрывисто: — Да-а, обидно... Когда-то я гонялся за шайками Беленького и Махно, хорошо знал их подлую тактику — внезапное нападение на малочисленный отряд большими силами... У бандеровцев та же махновская тактика... — Силится чуть-чуть приподняться. — Где же наш посланец? Добрался ли Глушко?
— Добрался! Смотрите, навстречу плывут яркие пучки света. Это спешат к нам на выручку. Пухов предупрежден. — Уныло скрипят полозья. Крайнюков, продолжая поддерживать раненого, оборачивается на гудок автомобиля. — Вы слышите, Николай Федорович, кто-то нам сигналит... Наш вездеход! Наш! Водитель не бросил его. Вот это хватка. — Крайнюков останавливает лошадей, соскакивает с розвальней.
Подходит вездеход.
— Завел, товарищ генерал, завел! — кричит водитель.
Крайнюков с бойцами осторожно переносят Ватутина в машину.
В Ровно, во дворе армейского госпиталя к носилкам подбегает командарм Пухов.
— Николай Федорович, как же так? — горько спрашивает он.
— По-бандитски... Стреляли из-за угла...
У входа в госпитальное здание, провожая взглядом своего генерала, стоят десять пограничников. По скорбно-суровым лицам текут слезы. Они не скрывают их. На каменной ступеньке крыльца в гимнастерке сидит Глушко. Снег летит и летит, Митя не чувствует холода. Плечи его вздрагивают, он плачет навзрыд, как мальчишка.