ПО ПОРУЧЕНИЮ ЦК

ПО ПОРУЧЕНИЮ ЦК

Под звездами южной ночи поезд шел на север. Позади была Бессарабия. В кромешной темноте нет-нет да и мелькнет огонек каганчика.

В вагоне третьего класса, несмотря на приоткрытые окна, было душно. Пассажиры давно спали. Дмитрий Ильич глядел в темноту ночи и пытался представить, как его завтра поутру встретит Киев…

Пахло яблоками. В этом году на Украине как никогда уродились фрукты.

Каждый сеятель ждет своего урожая… Еще несколько дней назад, в канун отъезда из Женевы, Дмитрий Ильич слушал взволнованную речь брата, с которой он обращался к делегатам-большевикам, отбывающим в Россию. Да, мы посеяли хорошие семена, теперь вся суть в том, чтобы попали они на благодатную почву.

С горечью в голосе Владимир Ильич говорил об отъявленном оппортунизме Мартова, Троцкого, Аксельрода. И еще говорил о том, что меньшевики не остановятся на саботаже решений съезда в ЦК и в редакции «Искры», они сделают все, чтобы дезорганизовать работу партийных комитетов на местах, попытаются в широких масштабах нанести удар по главному, к чему мы стремились, — по нашей организации, по нашему единству.

Дмитрию Ильичу поручалось особое задание: встретиться с членом ЦК Глебом Максимилиановичем Кржижановским, не присутствовавшим на съезде, и проинформировать его о работе съезда, о расколе между искровцами. Но Кржижановский нуждался не только в полной я объективной информации. Ему нужен был соратник, страстный пропагандист большевизма и талантливый организатор, умеющий вести практическую работу в условиях подполья. Всеми этими качествами уже в полной мере обладал Дмитрий Ильич. Потому Ленин и поручил ему одно из ответственнейших заданий партии.

Мартовцы попытаются сунуться в местные комитеты, предупреждал Владимир Ильич брата. Нужно дать им решительный отпор. И никаких уступок. В идеологической борьбе нельзя уступать ни пяди.

Киев встретил Дмитрия Ильича сильным непродолжительным ливнем. Пассажиры валом повалили в здание вокзала. В толпе легко было затеряться, тем более без багажа. Дмитрий Ильич имел при себе только небольшой замшевый саквояж с бельем и книгами для чтения в дороге. Решения съезда высылались в Киев специальным курьером.

Дождь прекратился. Вновь засияло солнце. С каштанов падали крупные капли. Дмитрий Ильич, обойдя пристанционные дворики и убедившись, что нет «хвоста», уверенно зашагал в управление железной дороги. Там находилась лаборатория испытания строительных материалов инженера Кржижановского.

А спустя двадцать минут гость сидел в глубоком кожаном кресле, пил кофе, делился дорожными впечатлениями.

Несколько дней Дмитрий Ильич жил у Кржижановского. Хозяин и особенно хозяйка, Зинаида Павловна, окружили гостя заботой и вниманием. Ночные разговоры за чаем затягивались до утренней зари. Пришли к решению: первое выступление — рассказ о съезде — сделать перед членами Киевского комитета РСДРП. Для встречи определили место — дачу в Голосеевском лесу. Туда Дмитрий Ильич отправился загодя. Члены комитета съезжались по одному, по два. Знакомясь с ними поближе, Дмитрий Ильич отмечал про себя, что комитет состоял в большинстве своем из интеллигентов. Рабочих было мало. Но Киев не Тула, где сердцевину комитета, его боевое ядро, составляли индустриальные рабочие. И Дмитрий Ильич вспомнил ленинское напутствие: шире привлекать для работы в местных комитетах истинных пролетариев, и тогда партийные организации станут большевистскими.

На первом же заседании Дмитрий Ильич убедился, что местная парторганизация нуждается в сильном пролетарском ядре. Как справедлив был Ленин, передавая позже Глебу Максимилиановичу: «комитеты остаются без призора: в Киеве глупят…»[12] Да, киевские товарищи частенько поступали опрометчиво. Многого они не понимали или не хотели понимать.

Вспоминая свой первый послесъездовский доклад, Дмитрий Ильич напишет: «Товарищи, оставшиеся в России, могли ждать всяких сюрпризов в результате съезда, но не раскола между «искровцами» и в особенности расхождения между Лениным и Мартовым. Это… с одной стороны, ошеломляло, с другой — вызывало чувство, близкое к возмущению».

Осмысливая отношения, сложившиеся в последнее время между Лениным и Мартовым, Дмитрий Ильич пытался найти первопричину их разногласий. Ведь его слушатели, товарищи по партии, требовали ясного ответа. Объяснение отчасти было дано еще Владимиром Ильичей в Женеве. Одна из причин идейных шатаний Мартова — его оторванность от российской действительности, незнание условий, в которых пролетариат вел борьбу против самодержавия. И еще — причина не менее веская — слепое подражание в теории и на практике вождям Второго Интернационала.

На заседаниях комитетов (в том числе и Киевского) товарищи все чаще называли съездовское большинство (сторонников Ленина) большевиками, а съездовское меньшинство (сторонников Мартова) меньшевиками. Вскоре Дмитрий Ильич убедился, что новый термин — «большевик» — быстро вошел в обиход, в живую разговорную речь.

Созданное в Киеве Русское бюро ЦК разработало плав посылки своих агентов в местные партийные организации. Дмитрию Ильичу как делегату съезда предстояло объехать Поволжье и некоторые города Центральной России. В то время в Самаре жили Мария Александровна, Мария Ильинична и Антонина Ивановна Нещеретова. Дмитрий Ильич вез им приветы от брата и невестки. В Самаре с нетерпением ждали «европейского путешественника». Ждали не только в семье. Ждали и в местном партийном комитете, где он должен был выступить с докладом.

Перед отъездом Дмитрия Ильича в Самару Глеб Максимилианович ознакомил его с новым письмом Ленина. Владимир Ильич требовал укрепить комитеты незамедлительно, ни одного дня не терять напрасно. Владимир Ильич сообщал также, что после съезда финансовые дела партии сильно пошатнулись.

— Позарез нужен этот презренный металл, — несколько раз повторял Глеб Максимилианович. — Вам, Дмитрий Ильич, предстоит по пути из Самары заехать в Москву и взять у Горького хотя бы несколько сотен. К этому времени Владимир Ильич с ним спишется. В первых числах октября будьте, пожалуйста, в Москве. Как действовать, сообщу дополнительно. А сейчас — в добрый путь.

…На Волге стоял сухой сентябрь. Холодные ночи и довольно жаркие дни. После долгого-долгого путешествия Дмитрий Ильич возвращался к себе на родину. Уже из окна вагона он увидел Волгу. По реке плыли баржи. Черные, как жуки, буксиры, обильно дымя, тянули связки плотов на Царицын, Камышин, Астрахань. Как успел заметить Дмитрий Ильич, и на вокзале и на пристани прибавилось бродячего люда. В Самаре обычно всегда не хватало рабочих рук, а теперь всюду безработные. И это на первый взгляд казалось странным, ведь в России фабрики и заводы росли как грибы после дождя. Семь лет назад в Самаре было около пятидесяти промышленных предприятий, а сейчас дымят трубы бумаготкацкой фабрики, лесопильных заводов, работает завод паровых двигателей… И это там, где всего полвека назад собиралось три годовые ярмарки и торговали главным образом пшеницей… На Волге, как и по всей Российской империи, решительно заявлял о себе рабочий класс — главная движущая сила грядущей революции.

Судьба рабочего класса России давно уже стала судьбой Дмитрия Ильича. Его же личная жизнь, жизнь его родных и близких всецело принадлежала революции. И поэтому, когда встал вопрос о переезде в Киев (интересы партии требовали присутствия Дмитрия Ильича именно в Киеве), ни мать, ни сестра, ни жена — никто не возразил: надо — значит надо.

На том и решили. Стали ждать с Дальнего Востока Анну Ильиничну. Вскоре пришла телеграмма от Марка Тимофеевича. После того как его выпустили из тюрьмы, он уехал в Порт-Артур, работал в управлении Восточно-Китайской железной дороги. Туда с ним приехала и Анна Ильинична. А теперь он сообщал, что оставил работу и выехал в Японию, Анна Ильинична уже едет в Самару. У М. Т. Елизарова истек срок гласного полицейского надзора, и он отправился в длительное путешествие. Обогнув с юга Азию, через Индийский океан и Средиземное море попал в Марсель. Из Марселя — в Париж. И там после долгой разлуки встретился с Владимиром Ильичем. От него он узнал подробности съезда, получил задание — по возвращении в Россию немедля включиться в работу Петербургского комитета, уберечь комитет от меньшевистского произвола. А еще Владимир Ильич наказывал, не откладывая дела в долгий ящик, напомнить Дмитрию Ильичу, что он обязан регулярно наведываться к Алексею Максимовичу Горькому. Партии нужны деньги. Горький, как известно, регулярно поддерживал большевистскую партию материально. Порой это был единственный источник, на который партия могла рассчитывать. «Деньги нужны страшно, — писал В. И. Ленин в декабре 1904 года Р. С. Землячке. — Примите немедленно все меры, чтобы выслать хоть 1–2 тысячи рублей, иначе мы висим в воздухе и действуем совсем на авось»[13].

Марк Тимофеевич предложил Владимиру Ильичу свой двухлетний дальневосточный заработок, но Владимир Ильич отказался. Он поблагодарил зятя и напомнил ему, что теперь на его плечах большая семья, и, пока Митя не врачует, неоткуда брать средства для существования. Сам Владимир Ильич постоянного заработка не имел, а гонорары, которые изредка приходили из России, составляли гроши.

В Самаре Дмитрий Ильич задержался ненадолго. Провел совещание в местном комитете, выслал Г. М. Кржижановскому отчет: комитет большевистский, тревожиться за него нет оснований… Из Самары уехал в Саратов, потом в Нижний Новгород. В Нижнем получил письмо от Кржижановского. Тот сообщал, что по настоянию Ленина срочно выезжает в Женеву. В этом же письме Глеб Максимилианович требовал отложить дела в Нижнем и выехать в Москву, к Горькому.

Дмитрий Ильич хорошо понимал, в каком бедственном положении находится большевистское руководство, безденежье сковывало их работу и одновременно же развязывало руки оппортунистам, у которых были богатые меценаты и на Западе и в России. Партия большевиков, по свидетельству ее недругов, оказалась без средств к существованию. Касса РСДРП находилась в руках у меньшевиков. А «те, кто помогал деньгами, — отмечала Н. К. Крупская, — под влиянием агитации меньшевиков отказывали в помощи».

Письмо Г. М. Кржижановского с просьбой об изыскании денег Дмитрий Ильич показал членам Нижегородского комитета. Посовещавшись, они предложили рабочим финансировать партию пз их страховой кассы. Нижегородские рабочие с пониманием отнеслись к предложению, деньги были выделены, и Дмитрий Ильич срочно отправил 500 рублей в Киев, а оттуда эти деньги Г. М. Кржижановский переслал в Женеву. Но помощь нижегородских пролетариев не решала финансовой проблемы партии.

По приезде в Москву прямо с поезда Дмитрий Ильич направляется в Камергерский переулок, где размещался недавно открытый Московский Художественный театр. Запиской вызвал Марию Федоровну Андрееву, жену и друга Горького. Перед началом спектакля ей дорога была каждая минута, но, прочитав фамилию «Ульянов», Мария Федоровна подумала: неужели Владимир Ильич? Накинув шарф, она выбежала из гримерной. Около служебного входа стоял молодой человек в дорожном костюме с удивительно знакомыми карими глазами. Мария Федоровна безошибочно узнала в нем брата Ленина. Перед спектаклем им поговорить не удалось. И она попросила его зайти завтра в одиннадцать утра к ней на квартиру, в Георгиевский переулок. А сейчас у нее выход…

— Впрочем, если гость не устал с дороги, приглашаю в зал…

Так Дмитрий Ильич впервые переступил порог Художественного театра — лучшего театра в Москве, впервые увидел Марию Федоровну Андрееву, преображенную в чеховскую Ирину. Из театра вышел, когда уже стемнело. Нужно было устраиваться на ночлег. Ехать в гостиницу? Не хотелось к себе привлекать внимание полиции. Охранка зорко следит за приезжими. Податься к знакомым? Выбрал Елагиных. Вот будет встреча! Наверное, Андрей Нилыч дома и, как всегда, или столярничает, или читает. Взял извозчика. Ехали долго. Вот уже показались кузьминские дачи, но неожиданно дальше дорога оказалась перекрытой. Шум. Говор. Мелькающий свет фонарей. Прислушавшись, Дмитрий Ильич понял, что где-то здесь недавно убит переодетый жандарм.

Быстро сказал извозчику:

— Поворачивайте обратно.

Пришлось всю ночь бодрствовать на вокзале.

Наутро Дмитрий Ильич точно в назначенное время постучал в дверь квартиры Андреевой. Хозяйка уже ждала гостя, приготовила чай. И пока он пил, она расспрашивала его о съезде, возмущалась меньшевиками и тут же заметила, что несколько дней назад заезжал к ней фабрикант Савва Морозов, большой поклонник искусства и меценат. Говорили о политике и прежде всего о помощи социал-демократам. Морозов заявил прямо, что денег Ленину даст, но при условии: если он не будет враждовать с Мартовым.

Дмитрию Ильичу было приятно сидеть за столом, неторопливо беседовать. Но время бежало. Хозяйке пора на репетицию.

Дзенькнул колокольчик. Мария Федоровна поспешила к двери.

— Ну вот и Алексей Максимович.

— Опоздал, не обессудьте. Книжки в полон взяли, — извинился он перед гостем, подавая руку.

Горький был в приподнятом настроении. Несмотря на кашель, говорил охотно, энергично жестикулировал и очень много расспрашивал Дмитрия Ильича о матери, сестрах и, конечно же, о брате.

Потом выложил на стол конверт и, виновато улыбаясь, начал было оправдываться: мол, не браните, пожалуйста, сам понимаю, маловато. И попросил наведаться еще раз. Братья Сабашниковы обещали авансировать.

Дмитрий Ильич выпил чай и тепло распрощался с хозяевами. Шифрованным письмом он сообщил в редакцию «Искры»: «Дорогие друзья! Третьего дня послал вам 500 р… На днях вам пошлю на другой адрес еще 1000. Деньги достал от Горького, три тысячи. Обещал еще через месяц».

В октябре Дмитрий Ильич опять побывал в Москве, переслал в Киев на имя Кржижановского тысячу рублей от Саввы Морозова. Вскоре Мария Федоровна по просьбе Горького передала Дмитрию Ильичу еще пятьсот рублей.

Поездка не была напрасной. В отчете, высланном 13 октября в Женеву, Дмитрий Ильич докладывал: «…встречаюсь с Горьким (Шахом), который передаст мне 2,5 тысячи. Затем устраивает мне свидание с Саввой… Получил 10 тысяч. Он просил при этом в дальнейшем действовать через Шаха, если же понадобится видеться с ним лично, то пароль — числа, представляющие произведение суммы года, месяца и числа на 11. Сказал, что может опять дать в апреле…»

В октябре 1903 года, дождавшись Анну Ильиничну, Ульяновы переехали в Киев. В декабре, выполнив ряд партийных поручений, сюда вернулся Дмитрий Ильич, считая, что теперь-то надолго. Дома он застал знакомую картину: мать за шитьем, сестры и жена на службе: Кржижановский устроил их в управлении железной дороги. Новостей не было, за исключением одной: в Петербург приехал Марк Тимофеевич Елизаров. Через несколько дней он будет в Киеве.

Дмитрий Ильич сразу же направился в ЦК.

Почти отовсюду в Киев приезжали связные комитетов: получали литературу, паспорта, необходимую информацию. Члены и агенты ЦК принимали связных. Только у одного Дмитрия Ильича для приема и переговоров с приезжающими было не менее десяти конспиративных и явочных квартир.

Но охранка уже была в курсе дел большевистской партии. Перехваченные и расшифрованные письма большевиков давали ей основания считать, что в РСДРП ведется ожесточенная идеологическая борьба, и Ленин настаивает на скорейшем созыве нового съезда, который бы изгнал оппортунистов из партии. В ряде ленинских писем ориентировочно называлось время съезда — январь 1904 года. Оживленная деятельность большевиков, особенно на Украине, давала охранке повод определить место съезда. Таким городом мог быть только Киев. Не полагаясь на силы местного жандармского корпуса, министр внутренних дел перебросил сюда подкрепления из Москвы и даже из Петербурга. За большевиками была усилена слежка. Под пристальное наблюдение охранки попали все Ульяновы, находившиеся в Киеве. Дмитрий Ильич то и дело обнаруживал за собой «хвост».

Над большевистским подпольем сгущались тучи. Но работа продолжалась в хорошо налаженном темпе. Сделано немало, стали полностью большевистскими четырнадцать городских комитетов, да еще каких! — Петербургский, Московский, Одесский, Нижегородский, Саратовский, Тульский… Только досадно, Киевский, который находился под боком, по-прежнему оставался «чужим». По-прежнему ряд товарищей этого комитета считали, что Ленину с Мартовым нужно идти на компромисс и что указания Ленина и Мартова являются для них равнозначными. Последнее письмо Владимира Ильича, адресованное Кржижановскому, ставило вопрос прямо: «…Бросьте наивную надежду мирно работать в такой невозможной атмосфере. Направьте все главные силы на объезды… обеспечьте тотчас окончательно свои комитеты, двиньте затем атаку на чужие и… съезд, съезд не позже января!»[14]

Глеб Максимилианович предупредил Дмитрия Ильича, что на 1 января назначено заседание Киевского комитета, предстоит дать решительный бой сторонникам Мартова.

Какими-то путями охранка установила дату и место сбора большевиков. 30 декабря в Киевское жандармское управление поступила телеграмма. Департамент полиции извещал: «Не выжидая съезда, ликвидировать центральный и местный комитеты, предъявив требования об отсутствующих».

Согласно «Списку лиц» аресту в числе других подлежали: Дмитрий Ильич Ульянов, проживающий по Пушкинской, 32, Анна Ильинична Елизарова и Мария Ильинична Ульянова, проживающие по Лабораторной улице, 12.

Новый год Ульяновы встречали вместе с матерью. За последнее время это был единственный раз, когда мать в новогоднюю ночь видела около себя почти всех своих домашних. Отсутствовали только Володя, Надя и Марк. Но от Марка Тимофеевича ждали телеграмму: вот-вот он должен появиться.

В ту ночь у Дмитрия Ильича на душе было неспокойно. В течение дня он три раза обнаруживал за собой слежку. Что это, случайность? Вряд ли… Может, не идти на заседание комитета? Если бы в комитете все было благополучно, можно и воздержаться, не пойти. Но сейчас, когда большая группа членов партии саботирует решения съезда, он должен быть на заседании, должен разъяснить, в чем они заблуждаются…

А за столом звенели голоса сестер. Мать играла на пианино фрагменты из «Аскольдовой могилы». За окном в морозном воздухе мягко падал первый снег…

1 января 1904 года, как и было условлено, состоялось заседание Киевского комитета. Дмитрий Ильич сделал главное: большинство членов комитета высказалось за незамедлительный созыв съезда.

Расходились уже вечером, когда стемнело. Дмитрий Ильич покинул явочную квартиру вместе с Зинаидой Павловной Кржижановской. И когда уже, казалось, опасность миновала, на Бибиковском бульваре они были схвачены. Зинаиду Павловну отправили в Лукьяновскую тюрьму, Дмитрия Ильича — в Киевскую крепость. В этой крепости содержались особо важные преступники.

В тот же вечер в Киеве были арестованы почти все члены Центрального и местного комитетов партии. Случайно избежал ареста Глеб Максимилианович. Направляясь домой, от посторонних он узнал, что в его квартире обыск, пришлось вернуться к товарищу и у него спрятаться.

Удар обрушился не только на Дмитрия Ильича, но и на всю семью Ульяновых. Выли арестованы и увезены в Лукьяновскую тюрьму жена и сестры. В квартире матери с 10 часов вечера и почти до двух часов ночи шел обыск. Жандармы перерыли все книги, белье, подняла пол, испортили мебель. Как потом выяснилось, они искали архив Русского бюро ЦК, но ничего важного не нашли, если не считать запрещенных книг Герцена, Чернышевского, Некрасова, Л. Н. Толстого.

А в Киевской крепости уже допрашивали Дмитрия Ильича. При обыске у него были отобраны 500 рублей, полученные от Горького для нужд партии. Эти деньги Дмитрий Ильич должен был передать связному, который днями нелегально прибывал из Женевы.

После выяснения биографических данных жандармский следователь предложил сообщить место хранения архива Центрального Комитета большевиков. В противном случае, объявил он, арестованному грозят суд и высылка на поселение.

Дмитрий Ильич ответил, что он ничего не скажет до тех пор, пока не узнает, где его мать и что с ней. И потребовал свидания.

Марии Александровне было дозволено вместе с продуктами передать сыну письмо. Из письма он узнал, что его жена и сестры находятся, как и он, в тюремном каземате, что в квартире был обыск и что из Петербурга приехал Марк Тимофеевич, привез привет от Володи и Нади. Картина прояснилась. Дмитрию Ильичу хотелось верить, что у сестер и у жены нет компрометирующих материалов и что на допросах они сумеют стойко держаться. А вот как ему быть с деньгами для партии? Общения с внешним миром нет. Предупредить некого. Хотя… Есть одна-единственная возможность: сообщить матери, чтоб она что-то предприняла, иначе партийные деньги будут конфискованы, а это, кроме всего прочего, ухудшит его положение — улика для обвинения довольно серьезная.

И он пишет матери на первый взгляд ничем не примечательное письмо: якобы содержится он в хороших условиях, а следователь очень вежливый, воспитанный человек; он же арестован по недоразумению, и оно скоро выяснится.

Тут же, у окна передач, Мария Александровна жадно прочитала письмо. Настораживал наигранно бодрый тон, но еще больше — почерк. Сын всегда писал ровно, буква за буквочку цеплялась. А здесь в словах буквы разорваны. Странно, непонятно.

На улице, несмотря на холод, Мария Александровна несколько раз останавливалась, вынимала из муфты бумажку и разбирала каракули сына. От детей она слыхала, что подпольщики пользуются шифром, но что это такое — не представляла, а спрашивать считала неудобным. Может, и здесь написано шифром? Стала складывать оторванные в словах буквы, получилось «Марк». А дальше по буквам выходило: «дал мне пятьсот рублей одной бумажкой заимообразно на обзаведение. Пусть подтвердит это».

Не шла, бежала домой, чтобы сообщить новость: у Мити партийные деньги. Нужно выручать!

На следующий день Марк Тимофеевич сам принес передачу. Следователь, занимавшийся делом Дмитрия Ильича, пригласил Елизарова в кабинет, спросил, на какие средства существует брат его жены. Ведь он, как известно, нигде не служит, Марк Тимофеевич с присущей ему обстоятельностью объяснил, что Дмитрий Ильич пользуется его помощью. Недавно, например, он авансировал ему пятьсот рублей. Кстати, одной бумажкой. Брат жены решил обзаводиться хозяйством.

Следователь закрыл папку, дав понять, что разговор окончен. Затем в докладной записке начальнику жандармского управления он доложит, что нет оснований считать сумму в 500 рублей деньгами из партийной кассы.

Одиннадцать месяцев длилось заключение. Десятки раз Дмитрия Ильича вызывали на допросы, но он держался стойко — воля и выдержка не изменили ему. Тем не менее суд над сотрудниками большевистского ЦК готовился основательно.

Но весна 1904 года определила иначе, чем думали в прокуратуре и жандармерии.

Началась русско-японская война. Русскому народу она принесла новые бедствия — тысячи солдат навеки остались на полях далекой Маньчжурии, но российский пролетариат уже начинал понимать истинные цели царизме». В апреле 1904 года в прокламации «Первое мая» В. И. Ленин писал: «Прошли те времена, когда наш рабочий покорно гнул спину, не видя выхода из своего подъяремного житья, не видя света в своей каторжной жизни. Социализм указал этот выход, и к красному знамени, как к путеводной звезде, потекли тысячи и тысячи борцов. Стачки показали рабочим силу союза, они научили их давать отпор, они показали, какой грозой для капитала является организованный рабочий»[15].

По России прокатилась могучая волна забастовочного движения. Забастовали металлурги Юзовки, шахтеры Горловки, текстильщики Шуи, металлисты Петербурга. Объявили забастовку рабочие киевского «Арсенала». Наряду с экономическими требованиями арсенальцы выдвинули политические. В частности, они потребовали освободить политических заключенных из тюрем.

А киевские тюрьмы были переполнены. Только первого января 1904 года было произведено более 600 обысков и арестовано 167 человек. Аресты происходили и в последующие дни, охранка пыталась схватить как можно больше вероятных делегатов III съезда РСДРП (по сообщениям провокаторов, в январе в Киеве готовился партийный съезд).

Грандиозная облава, тщательно готовившаяся три месяца, не дала желаемых результатов.

Об аресте Ульяновых Владимир Ильич узнал из телеграммы матери. Владимир Ильич, понимая, что его письмо обязательно прочтут в охранном отделении, писал чрезвычайно осторожно.

«Дорогая мамочка! Хорошо, что ты чувствуешь себя немного спокойнее, лишь бы были здоровы наши арестанты. Ввиду массы арестов, их, быть может, забрали за компанию…

Пришли мне адрес Марка Тимофеевича, у меня к нему будет литературное дело. Он в Питере. Получила ли ты Надино письмо, она писала тебе недавно. Адрес мой: Женева…

Твой В.»[16].

Марк Тимофеевич был уже в Киеве. Работы пока не было. И он, посоветовавшись с Марией Александровной и Анной Ильиничной, отправляется в Петербург. С помощью старых друзей ему удалось поступить в управление Николаевской железной дороги.

И мать не опускает руки, пытается вырвать из тюрьмы пока хотя бы сына. И снова (в который раз!) садится за прошение.

«У сына при обыске отобрана писанная кем-то и данная ему на хранение программа занятий с рабочими.

Полагаю, что семимесячным заключением, полтора месяца из них он был даже продержан в крепости, сын мой достаточно уже наказан за имение при себе этого листка…

…В Киевском жандармском управлении мне указали на старшего сына, прибавив, что он сильно скомпрометирован.

Старший сын мой живет уже более 10 лет отдельно от семьи и несколько лет за границей, и если он и действительно скомпрометирован, то я не думаю, чтобы сестры и брат его должны были отвечать за его поступки».

Да, родственные узы с Лениным — это, пожалуй, и была самая весомая «улика». Серьезных же доказательств у охранников не было.

Дмитрий Ильич настаивает, чтобы ему предоставили возможность заниматься самообразованием. Но книгами пользоваться ему не разрешили. Не давали и газет. Однако до него донеслись вести о начале русско-японской войны. Узнал он также о том, что рабочие «Арсенала» потребовали освободить всех политических заключенных. Оставшиеся на воле товарищи по партии всячески его поддерживали.

Под нажимом рабочих царское правительство вынуждено было выпустить из тюрьмы первую группу заключенных, в том числе и Марию Ильиничну.

«Большущий привет Маняше и поздравление с свободой», — пишет 2 июля Владимир Ильич из Лозанны[17].

Вот уже на воле и Анна Ильинична. Немного придя в себя, она уезжает к мужу в Петербург, но ей отказывают в праве жительства в столице. Тогда Марк Тимофеевич снимает квартиру в поселке Саблино, в тридцати минутах езды от Петербурга. Анна Ильинична пишет матери, приглашает в Саблино. Но пока Митя в тюрьме, она никуда не поедет, хотя ей так необходим отдых. Это чувствовал Владимир Ильич: «Дорогая мамочка!.. Тебе надо непременно отдохнуть летом. Пожалуйста, переберитесь куда-нибудь на лоно природы»[18].

Положение матери беспокоит и Дмитрия Ильича. Из тюремной камеры он обращается к прокурору Киевской судебной палаты: «…Полное одиночество, которое создано для моей матери после ареста меня с женой и обеих моих сестер, действуют на нее, особенно в последнее время, когда у нее появились признаки старой болезни, прямо убийственным образом… Крайне затруднительны свидания за решеткой как вследствие того, что среди шума и разговоров со всех сторон она плохо слышит и сама не может говорить достаточно громко, так и потому, что ей тяжело подолгу стоять». Он просит пощадить его мать. В ответ — молчание.

И все же настал день, когда перед Дмитрием Ильичом открылись тюремные двери.

Теперь мать с младшей дочерью могла спокойно ехать в Саблино. Для Дмитрия Ильича о службе, о жительстве в Киеве не могло быть и речи. Но он готов ехать в любое место, куда пошлет партия, где он нужен для революционной работы. По выходе из тюрьмы ему удается связаться с товарищами. Новости ободряющие: ни один из членов Центрального Комитета, работавших в России, в лапы охранки не попал. Большинство местных комитетов, в том числе и Киевский, активно готовится к съезду.

В России все явственнее чувствовалась надвигающаяся революция.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.