III

В тот самый день, в который Наполеон оставил Вильковишки, прибыл он в село Скравдзе, в 40 верстах от Вильковишек, и остановился в доме тамошнего настоятеля.

Священник встретил его торжественно и на вопрос императора, знает ли по-французски, ответил по-латыни, что французского языка не знает. Тогда Наполеон сказал: «значит, будем говорить по-католически, по-римски». Несколько раз мне приходилось слышать, что Наполеон очень любил римскую словесность и будто часто в кармане носил Саллюстия и с удовольствием прочитывал войну против Югурты. Вошедши в комнату, император немедленно спросил: «есть ли что-нибудь поесть?» Когда же священник отвечал, что решительно нет ничего, и что он остался только в одной рясе, т. к. все разграблено проходившем войском, император подробно расспрашивал, что взяли у него солдаты. Когда ксендз рассказал, что лишился скота, хлеба, съестных припасов, движимого имущества, Наполеон выразил свое удивление и спросил, не жалеет-ли всего потерянного? Услышав ответ, что священник не жалеет, т. к. надеется по водворении мира получить снова все отнятое у него, император потрепал его по плечу и сказал: «Встречаю первого священника, которого нельзя назвать корыстолюбивым». Снова потрепал по плечу, слегка прикоснулся пальцами к лицу и сказал: «Я тебя искренно люблю».

Ходя по комнате, Наполеон жаловался, что нечего есть; но, увидев в окно курицу, которая пряталась в кустарниках в саду, воскликнул: «Reverendissime, ecce est pulla!»[6] Позвал своих дежурных офицеров и сам побежал в сад ловить курицу. Словив ее, подходит к ксендзу и говорит: «если ты такой же хороший повар, как священник, то наверно сделаешь мне одолжение и приготовишь суп из этой курицы».

Священник занялся кухней, т. к. ни одной женщины в деревне не было. Наконец, при помощи двух офицеров и солдат, курица кое-как была состряпана. Т. к. не было ни одной кухонной посуды, то принесли солдатскую миску и ложку и, вместо хлеба, кусок сухаря. Немного Наполеон ел бульону, но съел почти половину курицы, выпил нежного вина, сел на скамейку и, опершись головой о стенку, задремал с полчаса. После такого отдыха приказал подать себе одноколку и привести лошадь, принадлежавшую к голландскому гусарскому полку, для священника, которому предложил ехать в своей свите. Такое странное присутствие в свите ксендза обращало на себя внимание, и многие военные спрашивали друг друга о причине такого обстоятельства. В самом деле, трудно было понять такую необыкновенную выходку императора; догадывались, что он хотел показать жителям Литвы, как благосклонно относится к их вере и духовенству. Место, указанное для сбора всей армии на берегу Немана, была долина, в которую войско с равнины, тянущейся от Вильковишек до берегов Немана, могло пробраться двумя путями; эта принеманская долина закрыта от равнины горой, в виде конуса. Как только Наполеон прибыл к этой горе, немедленно была на ней построена дорога, по которой Наполеон взошел на гору, и вслед за ним поставлены были на горе две небольшие пушки. Стоя на вершине горы, осматривал он некоторое время местность и затем приказал с одной и с другой стороны возвышенности навести мосты. В то время был Наполеон в весьма дурном расположении духа, как полагали, по той причине, что даже на границе России не встретил ни малейшего сопротивления; досада усилилась еще в то время, когда, стоя на горе, заметил нескольких казаков по другую сторону Немана, которые, выскочив из пожайсцкого[7] лесу и выстрелив несколько раз из пистолетов, скрылись из виду. Император, в сопровождении упомянутого священника первый переехал на другую сторону Немана, где нашел генерала Красинского и командиров 6-го и 8-го уланских полков; генерал ожидал с докладом, что эти полки заняли г. Ковно, лежащий в нескольких верстах от места сбора армии, и что конница переплыла р. Неман. Кстати упомяну о том, что эта лишняя смелость дорого стоила, т. к. погибло около 200 человек и столько же лошадей, а Ковны никто решительно и не думал в то время защищать. Наполеон был весьма недоволен, когда ехал в город; не обращал ни малейшего внимания на большие толпы жителей, приветствовавших его и называвших даже отцом и спасителем, — нисколько не тронуло его такое сердечное приветствие. Остановившись в городе, он принимал маршалов и генералов и грозно отдавал приказы, что, говорят, происходило от того, что в то время сгорели хлебные магазины в Кенигсберге и утонуло много съестных припасов в Немане, заготовленных для армии. Целый день простоял священник в императорской квартире и, не зная, что делать, просил лиц, имевших доступ к Наполеону, чтобы тот освободил его, тем более, что ксендз уже так устал и такой чувствовал голод, что едва держался на ногах. Поздно вечером позвал его Наполеон к себе и, давая довольно значительную сумму денег, произнес: «Reverendissime, vale, memento mei ad attare Dei»[8]. При этом позвал маршала Бертье и приказал дать лошадь священнику и трубача, который бы сопровождал его до села Скравдзе и оставался у него до окончания войны. Таким образом ксендз, на той самой лошади, на которой ехал в свите Наполеон, возвратился благополучно в Скравдзе, сопровождаемый трубачом драгунского гвардейского полка. При жизни ксендз часто рассказывал о том, как в продолжение нескольких часов он был при особе императора, но о количестве полученных денег никому не говорил ни слова; однако ж после его смерти узнали, что получил 20.000 франков, которые еще при жизни большей частью раздал родственникам. Несколько раз слышал я этот рассказ священника; с ним вместе посетил я долину и гору, о которых была речь; гора и до настоящего времени называется Наполеоновой.

Когда армия выступила в дальнейший поход из пределов бывшего Варшавского герцогства, в тех местах, по которым следовала армия, осталось очень много мародеров, которые страшно обижали жителей литовских уездов. Образовав шайки, состоявшие из нескольких человек, они нападали на крестьянские и помещичьи усадьбы, производя повсюду сильные разбои и грабежи. В окрестностях больших городов (Вильно, Ковно, Гродно) посылали из города целые отряды войска для ловли этих негодяев и беспощадно подвергали сильной смертной казни на городских площадях. Но в местности между Неманом и прусской границей, где не было ни одного уже в то время солдата, администрация не могла управиться с шайками. Горькая необходимость самозащиты дала жителям в руки средства против разбоев: жители всякого сословия, звания и веры, застигнутые таким бедствием, образовали земскую стражу, которой обязанностью было помогать гражданам в случае нападения и ловить мародеров. Устраивались настоящие на них облавы, как на диких зверей, пока последний из них или не был схвачен, или не переправился через Неман в северо-западные губернии. Вследствие этих стычек, жители сами привыкли к разбоям; это обстоятельство и объясняет, почему жители литовских уездов так беспощадно убивали французов, когда они уходили из России; впрочем, может быть, желали отомстить им за обиды, нанесенные поселянам французами во время вторжения в Россию.

Когда мало по малу водворился порядок, я в Сейнах продолжал заниматься наукой. Через город проходили еще незначительные отряды войска, входившие в состав корпуса маршала Сен-Сира, который позже других следовал за великой армией. Нередко мы потешались над французскими драгунами, которые недавно были преобразованы в уланские эскадроны, и с этой целью, вместо маленького ружья со штыком, дана была им пика. Француз, не привыкший к этого рода оружию, не умел обращаться с пикою; лошади часто пугались и потому бывали нередко смешные сцены.