Глава 27. Тягостные разговоры с Татьяной Самойловой

Глава 27. Тягостные разговоры с Татьяной Самойловой

…Снова не позвали на «Нику», снова забыли. Кому она нынче нужна – тень в коридорах и буфетах Дома кино на Васильевской?

– Мне необходимы деньги, я бедствую. Я вся в долгах с ног до головы. Пусть не убийственных, но гнетущих, унижающих. Ужасно.

Она вынуждена за деньги давать интервью. Двести долларов? Но разве она актриса меньшего ранга, чем Элизабет Тэйлор или Софи Лорен? Конечно, нет. Тот же бриллиант в оправе мировой кинокороны. Ей просто не повезло. С эпохой, с режиссерами, с мужьями. Она давно ведет затворнический образ жизни. Этакая московская Грета Гарбо. Не снимается в фильмах, не появляется на сцене. Один режиссер убеждал: «Хотя бы в образе Екатерины – и будет сенсация». Не хочет: нет желания, сил, куража. Затащили на пробу, надела костюм, тяжелый, нескладный. Нахлобучила, застегнулась – и вдруг поняла: поздно, унизительно. И сбросила все: нет. Она мало общается с людьми, скрываясь в своей квартирке среди книг, памятных вещей, дорогих фотографий. Тревога не покидает душу. Ее прошлое полно слухов, сплетен, легенд: якобы в Каннах в момент вручения Золотой пальмовой ветви у нее горлом пошла кровь; якобы в юности у нее был убийственный роман с Лановым, но он жестоко бросил ее; якобы в свое время она, не отдавшись режиссеру-вымогателю, потеряла роль, которая навечно утвердила бы ее имя в мировом пантеоне искусств.

– Узнают ли вас нынче на улицах?

– Нет, и слава богу. Я боюсь толпы. Я счастлива, что на улицах не мои зрители, не мои поклонники.

Говорят, что Самойлова странноватая: чувства «наружу», озарения, фантомы. Все оттуда – из горячечной молодости, любви, из Вероники. Калатозовский фильм «Летят журавли», получивший в Каннах высшую награду, сделал ее самой известной актрисой планеты. Пусть на час, на день, на месяц, но она побывала на пьедестале. Самое мрачное время ее жизни – сейчас, сию минуту. Сын далеко, за океаном; из близких рядом нет никого. Отец, актер Евгений Самойлов (Щорс, Фрунзе, генерал Скобелев) знаменит, важен, но у него своя судьба, свои счеты с эпохой. Хотела бы уехать куда глаза глядят, за границу. Но как? К любимому и единственному сыну, в Америку? Или во Францию, где есть друзья? А может, в Венгрию, к мечте юности, где проходили съемки «Альба Регии»? Но кому она нынче там нужна? Радующаяся лишь в минуты, когда есть деньги и можно купить что-нибудь вкусненькое: пирожных, конфет, дорогого сыра. Для нее разорвана связь времен. Гамлет прав – все-таки «не быть». Актеры – хрупкие создания, их легко сломить и сломать. Где сегодня ее подруги-современницы: Зинаида Кириенко, Клара Лучко, Лариса Лужина? Почти забытые, они иногда мелькают на тусовках. Чтобы на минуту воскреснуть, ожить, пообщаться. Все на обочине. И это еще лучший итог. Извицкая давно в могиле – сошла с ума, Гулая – покончила с собой, Майорова – сгорела… Где же вы, поклонники, фанаты?

Я предлагаю ей выставить на аукцион каннское звездное платье.

Татьяна Евгеньевна теплеет, улыбается: «Давайте закурим. Спасибо за идею».

1998

Прошло три года, и вот я снова в гостях у актрисы, в ее квартирке на Васильевской улице по соседству с Домом кино.

– А у нас евроремонт, правда, не все еще доделали, – с порога ошарашивает Самойлова и продолжает: – Не так давно приезжал из Америки сын, отмечали день его рождения, был стол, друзья. Он такой у меня молодец, выслушал сердце, проверил давление – ведь он врач. Выписал кучу лекарств: «Я все пришлю тебе из Америки. В Москве лекарства жутко дорогие…» Сейчас я весьма востребована, у меня активная жизнь. За последние полгода я снялась в нескольких фильмах, играла на сцене, побывала с концертами в разных городах; в Иваново меня просто носили на руках, приглашали еще и еще.

И я теряюсь. Что произошло? Татьяну Евгеньевну будто подменили: она радушна и радужна, на ней праздничное, хотя и черного цвета, платье. Она энергично приглашает к столу, на котором стоит угощение. Теряюсь в догадках: или изменилась она, или изменился я, или иной стала эпоха?

– Татьяна Евгеньевна, значит, ваша тяжелая жизнь в прошлом, или я ошибаюсь?

– Но почему моя жизнь была тяжелой? Не думаю… Одни «Летят журавли» чего стоят, это был мой успех.

– …Но «Летят журавли» имел успех у зрителя, а не у глав государства, которые восприняли вашу Каннскую победу сквозь зубы.

– Да, чиновники видели в Веронике несерьезного героя, не типичного для советского менталитета, почти проститутку.

– Правда, что ради съемок вы ушли из театрального института, потому что по тогдашним меркам нельзя было совмещать учебу со съемками?

– Да, это так. И, к сожалению, я мало показала себя в театре, хотя сыграла много ролей. Но ведь после неслыханного триумфа во Франции казалось, что перед тобой открыты все двери.

– Но все-таки в театре у вас было не все гладко.

– Да, Калатозов – великий режиссер и педагог – боялся повторов. Мне предложили роль Офелии у Охлопкова, причем вместе с отцом (ему было тогда пятьдесят, а мне двадцать). Но Калатозов взял меня в охапку и отправил в Сибирь на съемки «Неотправленного письма», где я и просидела полтора года.

– А фильм-то не очень удачный, хотя и шумный, о нем много писали.

– Я согласна. Оператор, и сценарист, и режиссер получили за него разные премии, а зритель фильм не принял, хотя в нем снимались Урбанский и Ливанов.

– Вы согласны, что народ о вас помнит больше по «Анне Карениной»?

– Я безумно рада, что сыграла Анну, потому что это вещь из девятнадцатого века. Сыграла так, как надо было для своего времени, и, быть может, для режиссера и киношного начальства. Мне сказали, что я буду играть женщину, а не толстовскую философию, что именно Анна Каренина бросает вызов обществу своей безумной запретной любовью. Хотя и гибнет от этой любви.

– У вас, Татьяна Евгеньевна, удивительная творческая биография. Премией в Каннах вы не только обессмертили себя на экране, но и прорвали железный занавес для советского кинематографа. После вашей победы его признал весь мир.

Мне кажется, что ваша личная жизнь не очень удалась. Чего стоят легенды о неудачном браке с Василием Лановым…

– Ну, это был студенческий брак. Мы сидели с ним рядом и занимались учебой. Он всегда был отличником в школе, в институте. Да, собственно, и в институт-то он пришел уже знаменитым. А после «Павла Корчагина» стал почти кумиром. А познакомились мы так: он подошел ко мне и спросил, кто я. Я сказала, что я дочь Самойлова. «Неужели вы папина?» – спросил он. Я говорю: «Да, папина и мамина». «Ну что же, будем знакомы», – поставил он точку. Он стал за мной ухаживать и все повторял: «Ты мне нужна, очень нужна, бросай институт и рожай детей, я буду с тобой всю жизнь». Я же позволила себе не согласиться. И ему многое стало безразлично. Брак оказался неудачным. Вася многого хотел, недаром он был уже звездой. И все-таки мы прожили шесть лет.

– Но я слышал и другое: будто вы расстались с Лановым из-за того, что, когда вы объявили ему о своей серьезной болезни и подозрении на туберкулез, он вас просто оставил? Уехал в длительную командировку в Китай?

– Это не совсем так, а может быть, и не так. Мы пробовали сохранить семью, но было трудно: кастрюли, готовка, быт…

Да, действительно, в 1957 году мне сделали операцию на легком и повредили плевру. В свои двадцать три я села на уколы пенициллина и боялась, что окажусь инвалидом. Я сказала Васе, что мне больше ничего не хочется в этой жизни. И он ушел. Мы оба рыдали. Обидно было обоим. После случившегося у меня было много предложений от поклонников, но я уже никому не верила.

– Зато со вторым мужем писателем Валерием Осиповым вы прожили долго.

– Да, мы прожили бы с ним всю жизнь, но он умер, к сожалению, в возрасте пятидесяти пяти лет. Он заботился обо мне, как о ребенке. Сдувал с меня пылинки, за ним я была как за каменной стеной.

– Татьяна Евгеньевна, я чувствую, что вы очень домашняя женщина. Вам нужна семья.

– Да, да, это так. Особенно я стала такой после рождения Мити. У меня была семья, няня, которая готовила, покупала продукты. Я любила поесть, мои любимые блюда – бульоны, пельмени, миноги. От родителей я жила отдельно.

– Неужели вас «не развратили», «не расковали» вояжи в капстраны, о которых в сладостных снах мечтали все советские люди? Я слышал, что, долго прожив в Венгрии, вы разбогатели?

– Да, целых два года я жила в Венгрии и снималась в фильме «Альба Регия». Действительно, мне платили бешеные по тем временам гонорары, хотя и не просто так, ведь я выучила сложнейший венгерский язык. Я получала в день тысячу форинтов – столько, сколько получали в месяц венгерские актрисы. Приехала в Москву на «Опеле», по тем временам это была редкость. Даже у Высоцкого еще не было машины.

– Вы знали того Высоцкого, которого еще никто не знал…

– При моем содействии и хлопотах Марина Влади впервые приехала в Москву. Я была тогда на показе фильма «Летят журавли» и познакомилась с Мариной. И когда наши бонзы Госкино предложили Марине посетить Москву, она сначала засомневалась. Но мы ее убедили, что в России ее знают и тепло примут. Она приехала. И познакомилась с Высоцким, и между ними вспыхнул роман.

– Это правда, что в вас влюбился сам Пабло Пикассо?

– Он был и впрямь влюбчив, но я видела его всего лишь раз. Пикассо, после просмотра фильма с моим участием, подошел ко мне и сказал: «Ну вот вы и звезда. Вы больше уже никого не помните и не знаете никого, кроме себя». Я, возможно, нескромно сказала: «Вы хотите меня нарисовать? В Москве меня рисовал мой любимый художник Илья Глазунов». Пикассо встрепенулся: «О, Илья Глазунов, я тоже его очень люблю. Но вас рисовать не буду. Я вам просто подарю свою работу, вот эту плитку с Христом». Я, конечно же, была в восторге и до сих пор храню эту реликвию.

– А фильм-то ваш великому Пикассо понравился?

– Безумно. Ему очень понравилась работа оператора Урусевского, и он сказал ему: «Вы не снимаете светом, вы рисуете светом».

– Татьяна Евгеньевна, какая же у вас богатая биография! Но как же вышло, что вы не снялись в Голливуде, ведь вас туда звали на съемки «Анны Карениной»?

– Да, я очень переживала, когда сорвалась эта затея и я не смогла ответить на приглашение. Тут несколько причин. Одна из них – та, что я, снимаясь в «Альбе Регии» и изучая венгерский язык, стала забывать английский.

– Но я слышал другое: наши киночиновники посчитали, что вам и так уже много отдано, да и неизвестно, как бы вы повели себя, вырвавшись на свободу.

– Конечно, я не знала всей кухни в верхах, но, возможно, такое мнение имело место.

– Как к вам относилась Екатерина Алексеевна Фурцева, тогдашний министр культуры? Пришлась ли ей по душе Вероника?

– Сразу же после Канн меня позвали в министерство, и я встретилась с Фурцевой. Я сказала, что немного устала, что переболела болезнью Боткина и хочу немного отдохнуть. И Фурцева вызвала моих папу с мамой и предложила им в пользование в качестве дара участок земли в Переделкино площадью 28 соток. Ну, конечно же, на всю нашу семью. До сих пор в разросшемся саду мы собираем урожаи и очень любим там бывать.

– Вы живете одна?

– Одна, в этой квартире, среди книг и фотографий.

2001

Данный текст является ознакомительным фрагментом.