ПРИШЛО БОЛЬШОЕ ИСПЫТАНИЕ

ПРИШЛО БОЛЬШОЕ ИСПЫТАНИЕ

В мемуарной литературе началу войны отведены самые волнующие страницы. Я прочел множество воспоминаний, и всюду о первом дне войны пишется с возмущением. Да это и понятно: слишком неожиданно, слишком коварно враг нарушил мирную жизнь миллионов советских людей.

Вторая мировая война вошла в жизнь нашей страны как великое бедствие.

Воскресенье 22 июня должно было пройти у нас, как обычный выходной день в воинской части. На стадионе намечалась встреча волейболистов, ближе к вечеру – футбольный матч. Вечером в клубе готовился концерт художественной самодеятельности.

Встал я в этот день несколько позже обычного, вышел на балкон. С высоты третьего этажа мне хорошо виден наш аэродром. Было солнечно, жарко.

Большой южный город пришелся летчикам по душе. Мы прибыли сюда сразу же после получения наград. Местом нового расположения нашего авиационного полка был выбран Ростов-на-Дону.

Фронтовая жизнь постепенно отходила в прошлое. Миновало всего несколько месяцев, а мы уже втянулись в новый распорядок, почти такой же, как в Пскове. Те же самые учения, то же изучение материальной части. В полк прибывало пополнение, летчики получали новые машины.

Так что и день 22 июня не должен был внести в эту размеренную жизнь никаких изменений.

«Но что это?»- вдруг насторожился я. Вместо привычной покойной картины аэродрома я увидел, как по полю бегают солдаты охраны, разбирают оружие и занимают оборону. Блаженное воскресное состояние слетело мигом.

– Маша,- крикнул я жене,- посмотри. Что-то неладно!

А в дверь квартиры уже стучал посыльный:

– Товарищ старший лейтенант, тревога!

Так началась война.

Собираясь на аэродром, я отказался завтракать. Жена не настаивала. Ей и самой не лез кусок в горло. Она лишь спросила:

– Как ты думаешь, Сережа, надолго это?

Бедные женщины! Кто мог сказать, сколько им придется ждать и волноваться за своих близких?

Успокоив жену, я выбежал из дому.

На аэродроме техники спешно готовили самолеты. Когда мы прибежали, одно звено истребителей уже поднялось в воздух для патрулирования. Боевые машины унеслись в жаркое небо и скоро скрылись из глаз. Они искали врага, но враг еще был далеко. Как сообщила вечерняя сводка, немецко-фашистские войска вели бои на границе. Но в той же сводке говорилось, что авиация противника бомбила Киев, Львов, Одессу и другие города. Трудно было представить, что старинные красивые города подвергаются сейчас варварской бомбардировке, рушатся здания, дым и гарь поднимаются в ясное летнее небо. Что собой представляет война, мы уже знали.

В штабе полка царила боевая, почти фронтовая обстановка. Беспрерывно звонил телефон. Командование отдавало распоряжения. Люди подтянулись, приготовились к самому худшему. Сознание, что враг нарушил наши границы, что идет война, льется кровь, наложило отпечаток на все наши действия.

Нашему полку было приказано: обеспечить охрану моста через Дон. Значит, скоро нужно ждать немцев и сюда, к Ростову?! Вот уж это никак не укладывалось в голове. Неужели враг проникнет на нашу землю так далеко?

В обед у столовой нас всех ждали семьи. Женщины плакали. Мы, как могли, успокаивали их. Тогда не думалось, что немцы продвинутся вперед. Мы были уверены, что коварного захватчика остановят на границе, а затем перенесут боевые действия на его территорию.

Однако с каждым днем сводки становились все безрадостней. Враг мощной лавиной наступал на огромном фронте. Создалась угроза Ленинграду, наметилось Смоленское направление: немцы рвались к Москве.

У нас пока было относительное затишье. Дни проходили в учебе. Мы жили на аэродроме, спали под самолетами и ждали приказа вылетать. Вечерами все собирались у репродукторов. Новости были угрожающими. Немецкие войска наступали.

Враг приближался к Москве.

Война для советского народа началась неожиданно. Но мы тогда не знали о той громадной государственной работе, которая проводилась в предвидении неминуемой беды. Международная обстановка осложнялась с каждым днем, над Страной Советов нависала грозная опасность, и партия проводила целый ряд мероприятий, направленных на укрепление нашей оборонной мощи.

Прежде всего большие задачи удалось выполнить в течение славных пятилеток. Пятилетние планы были направлены и на то, чтобы экономически обеспечить победу, если придется воевать. Страна создала новые и передовые отрасли промышленности – автомобильную, тракторную, авиационную. Развились нефтедобыча и нефтеперерабатывающее производство, как раз те отрасли, которые со временем помогли нам выиграть жестокую войну. Перед самой войной мы уже имели новейшие образцы танков, самолетов, подводных лодок, артиллерийского вооружения. Увеличивалась общая численность армии, а такие современные рода войск, как танковые и механизированные, возросли в 12 раз!

Партия и правительство видели опасность войны и делали все для того, чтобы отстоять Отчизну в грозный час.

Когда утром 1 сентября 1939 года фашистская Германия напала на Польшу, в Москве в этот же день внеочередная сессия Верховного Совета СССР приняла Закон о всеобщей воинской обязанности.

Еще 25 февраля 1941 года Центральный Комитет партии и Совнарком СССР приняли важнейшее постановление «О реорганизации авиационных сил Красной Армии». Оно определило план перевооружения авиачастей, формирования новых авиаполков, зон противовоздушной обороны. Документ этот во многом ускорил подготовку наших Военно-Воздушных Сил к приближающейся войне.

Из воспоминаний наших видных военачальников теперь известно, что перед самым началом войны в пограничные округа под строжайшим секретом стали стягиваться дополнительные войска из глубины страны. И этот дальновидный шаг помог сорвать гитлеровский «блицкриг», измотать фашистские войска уже в первые дни военных действий.

Так что делалось и сделано было много.

Героические наши войска грудью встретили фашистские лавины и с предельным напряжением сил сдержали натиск коварного врага.

Ростов до некоторого времени был глубоким тылом. Но сознание того, что западные наши рубежи уже обагрены солдатской кровью, что через Двину и Буг переправляются чужеземцы, их грохочущие танки, артиллерия, самоходные орудия,- все это не давало покоя. «Коварное, вероломное нападение»,- билась в голове неотвязная мысль.

По мере того как разворачивались боевые действия, к нам в округ стали прибывать на переформирование полки и дивизии с фронта. Позднее эвакуировались авиаучилища и курсы из Полтавы, Одессы, Чернигова. Они заняли аэродромы всюду, где можно было разместить технику и людей.

Война медленно, неумолимо приближалась и к Дону. Фронт был уже недалеко от Ростова.

Наконец пришел приказ вылетать и нам. Нас собрали по боевой тревоге. Командир полка И. И. Попов коротко доложил обстановку. Нам предстояло перебазироваться в район Таганрога.

В последний вечер нам разрешили сходить домой – проститься с семьями. Родные заволновались. Куда мы летим, когда вернемся? И вернемся ли? А что тогда будет с ними?

Тяжело дался всем нам этот последний разговор с родными. Времени на свидание нам было отпущено в обрез, мы то и дело поглядывали на часы.

Собираясь уходить, я окинул взглядом свою комнату, подошел к кроватке. Дочка спала.

– Будить жалко…- сказал я жене.

Она молча утирала слезы.

– Возьми, ничего. Потом уснет.

Бережно поднял я на руки теплое беззащитное тельце ребенка. Дочка проснулась и заплакала. Жена, тоже не переставая плакать, взяла ее и проводила меня.

Я ничего не ответил жене на ее вопрос, когда мы теперь увидимся. Да и что можно было обещать? Все мы понимали, что начавшаяся война не на месяц и не на два. Чтобы сломать хребет ворвавшемуся на нашу землю зверю, понадобятся годы, понадобится множество жертв…

Рано утром перед рассветом прозвучала команда: по самолетам.

– Как твои?- успел я спросить у Володи Пешкова. Ничего не сказав, он только махнул рукой. Да и что было говорить?

Вылетали мы эскадрильями – одна за другой. Первой поднялась эскадрилья Владимира Пешкова. Мы построились в боевой порядок и взяли курс на запад. Там, впереди, отчаянно дрались наши войска. Мы спешили им на помощь.

Как известно, большую роль в первоначальном успехе немецких войск сыграла авиация. Стремясь уничтожить советскую авиацию и с первых дней войны захватить господство в воздухе, немецкое командование сосредоточило крупные силы. К дню вероломного нападения фашисты перебазировали к нашим границам около четырех тысяч самолетов. Помимо этого более тысячи самолетов насчитывалось у Румынии и Финляндии.

Внезапность нападения позволила врагу уничтожить много наших самолетов непосредственно на аэродромах. Как выяснилось, в первый день войны свыше тысячи немецких бомбардировщиков подвергли неоднократным налетам шестьдесят шесть приграничных аэродромов, в первую очередь те, на которых базировались полки, вооруженные новыми типами самолетов. В ночь на 22 июня диверсионные группы врага нарушили связь и в значительной мере парализовали управление ВВС. Поэтому командующие округами не имели возможности выяснить обстановку, быстро и четко поставить боевые задачи подчиненным соединениям, организовать взаимодействие и принять меры по выводу частей из-под удара, рассредоточив их на полевых аэродромах.

Тяжелее всех пришлось летчикам Западного особого военного округа, где командующим ВВС был наш старый знакомый И. И. Копец, бывший командир бригады в Пскове.

Однако несмотря на крайне тяжелую обстановку, наши летчики смело вступали в схватки с врагом, нанося ему серьезный ущерб на земле и в воздухе. За первые две недели боев немцы потеряли свыше 800 самолетов, и ныне немецкие историки вынуждены признать, что, несмотря на достигнутую ими внезапность, «русские сумели найти время и силы для оказания решительного противодействия». (Воспоминания подполковника гитлеровских ВВС Греффрата).

Сейчас можно только восхищаться героизмом наших славных соколов. Летая на самолетах устаревших конструкций, явно уступавших немецким в скорости и маневренности, они с поразительным мужеством принимали неравный поединок в небе.

На первых порах, пока мы не встретились с врагом лицом к лицу, до нас доходили разнообразные слухи. О техническом оснащении фашистской авиации рассказывались буквально чудеса. Будто их самолеты не берет ни снаряд, ни пуля. Особенно превозносились вражеские бомбардировщики «юнкерсы», которые обычно шли под солидным прикрытием «мессершмиттов».

Словом, как всегда при временных неудачах, панические слухи намного преувеличивали опасность.

На самом же деле, несмотря на свое первоначальное преимущество, фашистские захватчики оказались бессильными подавить волю советских людей к сопротивлению. И на земле и в воздухе враг встретил такой отпор, какого не ожидал.

В моих наушниках раздался быстрый говорок Николая Мурова:

– Сережа, Сережа… Вижу три самолета противника!

Справа. Смотри! Справа…

Действительно, справа от нас, довольно далеко, все отчетливей вырисовывались три черточки. Наших самолетов там быть не могло. Значит, противник.

– Вижу,- ответил я и отдал команду:

- Приготовиться к атаке!

Наше звено барражировало над линией фронта. Дежурство в воздухе стало повседневной задачей. Обязанностью летчиков-истребителей было перехватывать вражеские самолеты на подходе к важным оборонительным узлам.

К Ростову, через который следовали необходимейшие народнохозяйственные грузы, эшелоны с войсками и военной техникой, стали часто прорываться фашистские стервятники. Становилось очевидным, что гитлеровское командование намеревалось как можно скорее прервать связь центральных районов нашей страны с Северным Кавказом. Поэтому надежное прикрытие Ростовского железнодорожного узла, предохранение от налетов всех тыловых коммуникаций являлось одной из ответственных задач истребительной авиации. Для гарантированного перехвата неприятельских самолетов командование приказало организовать непрерывное дежурство боевых пар и звеньев истребителей в воздухе.

Наш полк, как только что прибывший с тыловых аэродромов и не понесший никаких потерь, имел высокую боеспособность.

Сегодняшняя встреча в воздухе со знаменитыми фашистскими «юнкерсами» была по существу первым крещением.

Мое звено быстро развернулось для боя. Набрана необходимая высота, и мы устремляемся на перехват. Скоро стали отчетливо видны вражеские самолеты. Так и есть,- бомбардировщики Ю-88, хваленые немецкие «юнкерсы». Три тяжело груженных машины направлялись для бомбежки.

Фашистские стервятники, обнаглев, шли открыто, без прикрытия истребителей. Сказывалось упоение налетчиков первыми успехами. «Ну, вы у нас сейчас запоете!»- подумал я, отдавая команду звену следовать за мной.

Впоследствии мне не раз приходилось атаковать вражеские бомбовозы. Но в тот день было первое знакомство с ними. Невольно пригнувшись, на полных оборотах мы приближались к неприятелю. Еще немного, и сойдемся на необходимую дистанцию. Вот они, зловещие кресты на крыльях и фюзеляжах. Огромные стервятники грузно плывут в чистом небе. Казалось, воздух дрожит от их могучего гула. Они нагружены до предела. В их металлическом чреве сотни килограммов смертоносных бомб, и эту свою злодейскую начинку они обрушат на головы наших людей там, в тылу.

Мне кажется, каждому летчику понятно в такую минуту сознание ответственности. Это сознание ответственности диктует самые решительные поступки. Желание каждого – не допустить врага.

Такая же решимость владела всеми нами и в тот день, когда мы атаковали вражеские «юнкерсы».

Однако враг не выдержал и струсил. Заметив советские истребители, «юнкерсы» стали поворачивать назад.

– Уходят, Сережа!- вновь услышал я беспокойный

голос Мурова.- Ведь уйдут!

– В погоню!

Но фашистские бомбардировщики заблаговременно легли на обратный курс и стали удаляться. Преследовать их было бессмысленно.

Только прекратив погоню, я подумал: «А ведь говорили, что «юнкерсы» совершенно неуязвимы. Так почему же они испугались нашего звена?»

Мы вернулись на свой аэродром.

Слух о том, что мое звено встретилось со знаменитыми «юнкерсами», скоро облетел весь аэродром. У наших машин собрались свободные от полетов летчики, техники, бойцы батальона обслуживания. Всем не терпелось узнать, каков враг, так сказать, «при близком знакомстве». Это была первая встреча нашего полка с фашистами.

К сожалению, ничего подробно я рассказать не мог. Увидев нас, «юнкерсы» благоразумно повернули вспять.

– Ага, значит, боятся!- ликовали техники.

– А ты думал! Кричат-«юнкерсы, юнкерсы»…

А они – видал?

– Вот соберемся с силами, да как двинем по зубам!

Дай только срок.

Первая эта встреча с врагом, его трусость привели всех в боевое настроение. Фашисты тоже боятся нас, их тоже можно бить! И нужно бить! И мы будем бить!

А фронт все приближался. Шли последние дни сентября.

Враг уже хозяйничал в Донбассе. Танковые клинья фашистов прорвались на рубежи Артемовск, Горловка, Дьяково, Чалтырь. Даже при первом взгляде на карту боевых действий становилось ясно, что наступающая вдоль побережья Азовского моря 1-я танковая армия генерала Клейста при поддержке 4-го воздушного флота нацелилась на Ростов – крупный административный и промышленный центр, важный узел коммуникаций, связывающий центральные районы страны с Кавказом. «Ворота на Кавказ»- так фашисты называли этот город на Дону, подчеркивая его огромное значение в планах «молниеносной» войны.

По ряду перехваченных приказов противника советское командование разгадало стратегический замысел фашистов. Гитлеровские генералы сосредотачивали на нашем направлении громадные силы. К линии фронта подтягивались свежие части, танки, артиллерия. Наши же резервы пока были малочисленны.

К дню наступления на юге противник превосходил советские войска в живой силе в два раза, в артиллерии - в три и в самолетах – в два раза. Наши войска, только что приступившие к укреплению занимаемых рубежей, так и не успели создать прочную и устойчивую оборону. И вот, начав наступление, гитлеровские войска после кровопролитных боев заняли несколько крупных населенных пунктов, в том числе город Мариуполь.

Летать на боевые задания теперь нам было совсем близко – линия фронта проходила неподалеку от аэродрома. Чтобы помочь нашим наземным войскам, истребители занялись знакомым еще по финской войне делом – штурмовкой. Под крылья истребителя привешивалось по бомбе, брался полный боезапас,- и самолеты взлетали.

На финской войне мы сначала удивлялись такому использованию истребительной авиации. Но вскоре оценили внезапность своих налетов, их короткий, но мощный удар. На финской войне нам сильно мешал снег, надежно маскирующий противника,- сейчас же стояло лето, враг, обнаглев, двигался совсем открыто и представлял собой превосходную мишень для огневого удара с воздуха.

Упоенные победами, немецкие пополнения подходили к линии фронта в настроении полной безопасности. Пылили колонны автомашин с пехотой, по обочинам дорог неслись мотоциклисты. Нашим истребителям, незаметно проникавшим в тыл врага, это было только на руку. Низко, на бреющем полете проносились мы над беспечным врагом, поливая его из пушек и пулеметов. Наши летчики расстреливали захватчиков в упор, как на полигоне. За страдания нашего народа, за кровь и слезы косили летчики ненавистного врага.

После налета «лаггов» в немецком тылу царили неразбериха и паника. Горели разбитые машины, дороги и обочины были усеяны трупами.

Расстреляв весь боезапас, облегченные и довольные проделанной работой, возвращались мы на свой аэродром. Как правило, потерь в эти дни у нас почти не было.

Возбуждение наших летчиков было настолько велико, что многие не хотели вылезать из машин, дожидаясь, пока их заправят.

Бывало, сядет машина, ее тотчас окружают техники. Летчик высовывается из кабины, торопит:

– Давай, давай! Скорее!

Командир полка Иван Иванович Попов приказывает:

– На отдых. Все. Хватит. Видите, уже вечер.

– Това-арищ командир,- обиженно заводит летчик,- до темноты еще разок слетать можно. Ведь рядом же!

Попов сокрушенно качает головой:

– Ах, ребята, ребята… Смотри, Сергей, сами просятся, цены нашим ребятам нет.

А летать на штурмовку становилось все ближе и ближе. Враг развивал наступление. С воздуха нам отчетливо видны были оставленные нами позиции. Еще вчера вот в этих окопах сидели наши бойцы, вон в том укрытии располагался пулеметный расчет, а сейчас, перепаханные снарядами, проутюженные танками, окопы эти в руках врага.

Ценой огромных потерь гитлеровцы перли все вперед и вперед. Они захватили огромную территорию. Мне кажется, в те дни, дни первых своих побед в России, немецкие генералы и солдаты поверили в кликушеские предсказания своего бесноватого фюрера.

Воодушевленные «избранники судьбы» самозабвенно лезли в глубь чужой территории, к своей неминуемой гибели.

Дымилась родная земля. В разбитых и сгоревших селах торчали одни печные трубы. Суетились немецкие солдаты. Но, услышав гул наших истребителей, разбегались кто куда. Нашествие на нашу землю не оказалось для них увлекательной прогулкой. Это была Россия, где находили свою гибель многие армии захватчиков. И для нас не было большей радости, чем видеть немецкую солдатню в панике. Вот почему наши ребята и просились слетать еще разок.

Но вот однажды поздним вечером, когда налеты были закончены и в наступившей кромешной тьме стал накрапывать мелкий дождичек, Иван Иванович вызвал меня из землянки и сказал:

– Видно, не миновать нам все же подаваться назад в Ростов. А ну как ночью он нагрянет на аэродром?… То-то брат .

Мы замолчали. Значит, что же – снова отступление? А ведь, оставляя свои семьи в Ростове, мы были уверены, что фашисты Ростова не увидят никогда. Отступление… Проклятое, обидное слово!

– Съезди-ка, Сережа, в Ростов,- вдруг попросил меня командир полка.- Посмотри там, что с нашими. Эвакуировать их надо.

Голос командира прозвучал глухо. Дождь звучно барабанил по кожаному реглану. Огонек папиросы изредка освещал подбородок Попова, и тогда я видел горькую складку у его губ.

Той же ночью я вылетел в Ростов.

В Ростове я посадил свой самолет на аэродром у Ростсельмаша.

Город был на колесах, на ногах. Тронулись все. Эвакуировалось оборудование Ростсельмаша, «Красного Аксая» и многих других заводов и фабрик, лабораторное оборудование научных учреждений, культурные ценности. Уходило на восток население.

Вырвавшись в степи, получив оперативный простор, фашистские войска поставили перед собой цель – занять плацдарм на южном берегу Дона. Но, не рассчитывая на быстрый успех, гитлеровское командование все же хотело избежать длительной борьбы за город. Поэтому враг думал обойти Ростов с севера и выдвинуться на берег Дона через Шахты и Новочеркасск. Затем группа армии «Юг» под командованием фельдмаршала Кейтеля намеревалась развивать наступление непосредственно на Северном Кавказе, захватить Майкоп и Туапсе.

Захват Ростова был краеугольным камнем в планах гитлеровского верховного командования.

Перед всеми войсками южного фронта Советское Верховное Главнокомандование поставило задачу: любыми средствами удержать Ростов, закрыть ворота на Кавказ.

С трудом проталкивался я по неузнаваемо изменившимся улицам города. Часто попадались разбитые фашистской бомбардировкой здания. По улицам в тучах пыли проходили на запад колонны пехоты, грохотали танки. Гражданское население с детьми, стариками, со скарбом тянулось на вокзал.

Наш дом оказался целым. С бьющимся сердцем взбежал я на третий этаж. Дверь в квартиру распахнута. Я на цыпочках вошел, осмотрелся. Пусто, тихо, всюду следы поспешных сборов. Семьи моей не было. Я кинулся к одним соседям, к другим – тоже никого. Дом был пуст.

Не знаю, приходилось ли кому возвращаться в раскрытую, заброшенную и почти разграбленную квартиру, бывшую еще так недавно родным домом? Всего лишь месяц назад я приходил сюда с учебных полетов и моя маленькая дочка тянулась ко мне ручонками. Наступал тихий, спокойный вечер. Войны, казалось, никогда не будет. Потом ребенок засыпал, я брал с этажерки книгу и включал настольную лампу. И так во всех квартирах летчиков,- допоздна горели мирные огни.

А что я вижу сейчас? Хаос, погром, пустоту. И это мой родной дом…

Я долго стоял в квартире. Жена забрала с собой только небольшой чемоданчик дочурку. Она, видимо, сильно торопилась,- в обоих комнатах следы поспешных сборов. Разворочены постели, выдвинуты ящики. Дверь на балкон раскрыта. Так уходит из дома человек, если он не собирается больше в него возвращаться.

Разглядывая беспорядок, царивший в комнатах, я обратил внимание на груду бумаг, сваленных за письменным столом. Кое-какие листочки ветром разнесло по комнате. Это были старые письма, газетные вырезки. Обычно они лежали в самом нижнем ящике письменного стола. Я присел на корточки и взял бумаги в руки. Нет, тут были не только старые письма. Под ворохом бумаг я нашел большую пачку фотографий. Дед с бабушкой, отец, мать со всеми нами: братом, сестрой и со мной, еще какие-то,- и старинные на толстом плотном картоне, и недавние. Обидно мне стало оставлять дорогие снимки в брошенном доме. Не исключено, что какой-нибудь баварец или пруссак будет ржать, разглядывая бесконечно милые моему сердцу лица, а может быть, и просто на них наступит грязный сапог немецкого фашиста.

Забрав фотографии, я отыскал на кухне молоток и гвозди, заколотил дверь и отправился на вокзал.

Что там творилось! Все пути забиты составами с эвакуируемым имуществом. Бегают военные, требуя немедленного отправления воинских эшелонов. И тысячи, тысячи беженцев, совсем потерявших голову. Сюда, в Ростов, стекались эвакуированные из Одессы, Днепропетровска, Запорожья и других городов Украины. Много было скота, его гнали огромными табунами за Дон, в Астрахань и Армавир.

– Гриню!… Гриню!…- кричала какая-то совсем обезумевшая женщина и бросалась ко всем прохожим с расспросами, не видали ли ребенка.

На вокзале я нашел своих. Они уже несколько дней ночевали здесь, надеясь на какой-нибудь счастливый случай. Но беженцы все прибывали, а счастливый случай не представлялся.

Пока мы разговаривали, над станцией появился немецкий «хейнкель». С первого захода он принялся бомбить железнодорожные стрелки и эшелоны. Народ в панике кинулся бежать. Крики, слезы, давка. Пронзительный плач потерявшихся детей. А «хейнкель» сделал разворот и «прошелся» из пулеметов. «Сволочь, ведь видит же, что женщины с ребятишками!…»-думал я, глядя на это бесчинство. А фашистский стервятник, чувствуя полнейшую безнаказанность, пикировал и пикировал. В хищном размахе его крыльев, в грохоте пулеметов чувствовалось что-то зловещее. Ах, если бы мне сейчас оказаться в небе! От бессилья я в ярости стискивал кулаки. Честное слово, в эти минуты бесчинства «хейнкеля» я зарядился злостью на целую войну. Разве можно было простить убитых ребятишек и женщин, усеявших пути и перрон ростовского вокзала? Эта страшная картина до сих пор стоит перед моими глазами.

«Навоевавшись», вражеский самолет улетел. Мало-помалу все утихло.

Требовательно сигналя, к разбитым путям пробралась машина с красным крестом. Сбегавшийся народ толпился, задние напирали, пытаясь разглядеть, что там творится. На путях, поперек вывороченного рельса, лежала та женщина, которая недавно бегала и кричала: «Гриню! Гриню!»

Видимо, она отыскала своего ребенка, но тут очередь фашистского стервятника прошила ее наискосок. Женщина лежала, все еще сжимая в руках четырехлетнего мальчишку. Оба, и мать и сынишка, были скошены одной очередью. – Пропадем мы тут,- сказала жена.- Не выбраться нам.

Она похудела, осунулась. Да и все остальные выглядели не лучше. Испытания последних нелегких дней наложили на всех свой заметный отпечаток. Женщины будто разом постарели, в их глазах появился какой-то лихорадочный беспокойный блеск.

Что же делать?- в растерянности проговорил я. Мне и в самом деле не приходило в голову, чем могу помочь.

Высокий костлявый старик, кипятивший на небольшом разложенном тут же костре кружку воды, поднял неопрятную седую голову и посоветовал сходить к коменданту вокзала. От него здесь зависело все. Только он мог в чем-то помочь.

Коменданта я не нашел, но побывал у начальника станции. В его кабинете творилось такое, что ни о чем путном договориться было невозможно. Какие-то люди, и в немалых чинах, наседали на него, требуя немедленной отправки.

– Вы же видите, что делается!- крикнул он, отмахиваясь от меня.

А тут снова завыл сигнал воздушной тревоги,- еще один налет.

Наши ждали меня, такая надежда была в их глазах, что мне стало совестно своей беспомощности. Ничего сколько-нибудь утешительного я не мог им сказать. Ясно было одно – надеяться на какой-либо счастливый случай безрассудно. Не будет такого случая. Надо выбираться из города самим.

Пешком, с чемоданом в руках пошли мы за Дон. Пришлось выбросить еще кое-какие вещи, чтобы легче было идти. Нескончаемым потоком тянулись на восток беженцы. Люди шли сутками, шагали как заведенные. Тут же гнали тысячные табуны скота. Все живое уходило от врага.

Мне нужно было возвращаться в часть. Я попрощался с семьей, и вскоре жена с дочуркой на руках затерялась в потоке уходивших на восток людей. Беженцы направлялись на Благородное. 

– Да, худо, худо,- вздохнул Иван Иванович Попов, выслушав мой рассказ о том, что творилось в Ростове.- Ну, ладно. Надо за дело. Сегодня жаркий денек будет.

Я только сейчас обратил внимание, как осунулся, будто постарел за эти дни и командир полка. Война, тяжелые, напряженные дни…

В полку меня не было больше суток, и я спросил командира полка о последних событиях. Он невесело махнул рукой.

– Молодняк жалко. Бьют.

Молодые летчики, приходившие к нам на пополнение, совсем не имели боевого опыта. К тому же летать им приходилось на тяжелом самолете ЛАГГ-3. Эта машина не отличалась высокими боевыми качествами. Многие летчики называли ее «летающим бревном».

Один из конструкторов этого самолета В. П. Горбунов побывал у нас в Таганроге. Летчики-фронтовики так прямо и заявили ему:

– Не будем мы летать на этой деревяшке. Лучше дайте нам «ишаков».

Конструктор заверил летчиков, что усовершенствование самолета уже началось. Конструкторское бюро С. А. Лавочкина приступило к модификации истребителя с целью улучшения его летно-тактических качеств. И действительно, уже в конце года самолет был несколько облегчен, а впоследствии авиационные инженеры во главе с Лавочкиным создали истребитель Ла-5, который превосходил короля воздуха – немецкий «фокке-вульф».

Заботы о предстоящем трудном дне начисто вытеснили все, что не касалось войны. Сразу же забылись невеселые картины, виденные в Ростове. Я успел лишь представить, как бредет сейчас жена с ребенком на руках по необъятной донской степи. Добраться бы ей до какой-нибудь станции, где поспокойнее!…

Иван Иванович предугадал верно – день и в самом деле выдался напряженный. Враг, чувствуя слабеющее сопротивление наших обескровленных войск, бросал в наступление все новые свежие силы, ломая нашу оборону.

С раннего утра мы вылетели на штурмовку. Наше командование бросало в бой все, чтобы только задержать лавину гитлеровских войск и дать возможность нашим частям перегруппироваться, занять выгодные рубежи, наладить оборону. Из пушек и пулеметов истребители били по пехоте, по танкам и мотоциклистам. Положение складывалось такое, что об отдыхе некогда было и подумать. Только в первой половине дня мы совершили по четыре-пять боевых вылетов. Громадное напряжение! Каждый из этих вылетов мог стать последним. Летать приходилось под непрерывным огнем. Минуты боя тянулись, как часы.

После обеда стало известно, что гитлеровцы бросают в бой крупные силы авиации. Готовился массированный удар. Мы поняли, что теперь нам предстоит самое тяжкое испытание. Сумеем ли мы выстоять? Должны суметь.

Перед вылетом Иван Иванович Попов собрал всех летчиков. Много говорить не приходилось, да и времени не было для разговоров. Уже одно то, что в воздух одновременно поднимался весь полк, говорило о необычайно острой, ответственной обстановке. Приказ командира был кратким: сорвать замысел врага, постараться выйти из боя с возможно меньшими потерями. При этом Иван Иванович с особой тревогой посмотрел на молодых летчиков. За них у него особенно болело сердце. Они еще не были в серьезных переделках. Штурмовка, при всей ее пользе, все-таки не основное занятие истребителя.

В глубоком, сосредоточенном молчании шли летчики к машинам. У своего самолета Иван Иванович Попов последний раз оглянулся и решительно застегнул шлем. Сегодня он вместе с нами поднимался в воздух, командир полка лично вел свой полк.

Чувствуя серьезность боя, молчали техники и мотористы. Кое-где застреляли моторы, первое звено пошло на взлет.

Мы поднялись шестью звеньями. В самом верхнем ярусе шло звено И. И. Попова, ниже – мое, еще ниже вел свое звено Володя Пешков. По вертикали мы как бы закрыли доступ на нашу сторону.

Тех, кто видел войну и знал, что это такое, в полку было мало. В основном летела необстрелянная молодежь. Но иного выхода не было. Большая война теперь пришла для всех. Она никого не оставила в стороне. И вчерашние мальчишки поднялись в грозное небо.

Сейчас, в этом напряженном зловещем полете, я вспомнил, что вчера в Ростове я на многое не сумел обратить внимание. Мне вспомнилось, что неразбериха касалась Только тех, кто направлялся на Восток, в тыл. В направлении же фронта все работало четко: пронзительно-ясные огни светофоров, открытых перед воинскими эшелонами, грохот проносящихся составов. И вообще весь город приготовился к схватке,- он втянулся в извечную солдатскую работу: рыл землю для бомбоубежищ и оборонительных рубежей.

Длительное наступление дается врагу немалой кровью. Он вынужден поливать каждую пядь оставленной нами земли. И так будет до тех пор, пока он не выдохнется.

Высоко над собой я вижу стремительный крестик командирской машины. Солнце блестит на плоскостях самолета Пешкова. За нами, держа положенный интервал, следуют ребята из недавнего пополнения.

Скоро показались «мессершмитты», хищные, маневренные, злые машины. Обе стороны устремились друг другу навстречу, одновременно набирая высоту.

Первым вступил в бой Иван Иванович Попов. Он пошел прямо в лоб ведущему «мессершмитту», тот не выдержал, отвернул и получил мощную очередь из всех пулеметов нашей командирской машины. Первая схватка была короткой. Наш командир как бы показывал пример экономии сил и времени.

Закончив атаку, Иван Иванович направил свой тяжелый «лагг» по вертикали вверх. За ним тотчас же пристроился легкий и быстроходный «мессер». Я видел этот маневр, и у меня от предчувствия тревожно сжалось сердце. Ну так и есть,- в верхней точке тяжелый самолет Попова на несколько мгновений завис, и это решило его судьбу. «Мессершмитт» расстрелял его в упор. Машина командира полка камнем рухнула вниз.

Все это произошло быстро, в какие-то секунды. Воздушный бой вообще длится недолго. До сих пор не пойму, как мне удалось разглядеть и запомнить все детали этого молниеносного боя.

Сейчас, когда прошло столько лет и я пишу эти строки, мне все равно трудно избавиться от ощущения, будто вражеская очередь попала не в командирскую машину, а в мою. Мне кажется, я сам всем своим существом почувствовал, как это случилось. Разрушение самолета – наиболее страшная опасность, подстерегающая летчика в полете, в бою. В те короткие мгновения, когда все мускулы, все нервы, все силы напряжены, вдруг прямое попадание, катастрофа,- и только коротенькие доли секунды, отпущенные летчику на то, чтобы понять, что произошло, осознать свое, положение и предпринять какие-то попытки к спасению. Это при условии, что пострадала только машина, а сам летчик невредим. В противном же случае… Видимо, как раз этот случаи произошел и с командиром. Иначе Иван Иванович Попов, великолепный летчик и замечательный мастер воздушного боя, человек редкого самообладания, нашел бы в себе силы спастись.

Бой разгорался на всех «этажах».

Сбивший Попова «мессершмитт» выходил из атаки, плавно, удовлетворенно разворачиваясь. Видимо, вражеский летчик переживал удачу, а может быть, снисходительно, с сознанием собственного превосходства высматривал новую цель,- только он не обратил внимания на мою машину. Мне представилась прекрасная возможность отомстить за нашего командира. Я дождался, когда немецкий летчик зависнет и подставит живот машины. В прицеле мне отчетливо видны зловещие кресты. Я нажал на гашетку и буквально распорол очередью вражеские бензобаки. «Мессер» вспыхнул, как факел. Взяв ручку на себя и с левым креном, я положил машину в глубокий вираж,- маневр, который долго и тщательно разучивал еще в школе летчиков.

Но даже сбитый враг не помог избавиться от постоянной беспокойной мысли. В голове у меня стучало: «Командир погиб, командир погиб.,.». Не укладывалось как-то в сознании. Ведь только что, полчаса, не более, назад, Иван Иванович наставлял нас на аэродроме и заботился о молодых летчиках, и вот… Если бы это не произошло на моих глазах, я бы ни за что не поверил.

И опять, повторяю, все это промелькнуло в моем мозгу в какое-то мгновение. Шел бой, мне нужно было смотреть, видеть, замечать и быть начеку.

Выбирая новую цель, я видел, как мастерски сбил «мессершмитта» Володя Пешков. Кроме того, еще две вражеские машины, оставляя после себя дымные хвосты, падали на землю. Это наши ребята мстили за гибель командира полка.

Конечно, ни о каком строе теперь не могло быть и речи. В воздухе творилась настоящая свалка. Сейчас все зависело от искусства и сообразительности летчика.

Черными молниями проносились в небе самолеты. Виражи, петли… Разобраться в том, что происходило, было нелегко. Нужен опытный хладнокровный взгляд, чтобы не потеряться в такой свалке. Зазевавшийся летчик может попасть под случайную очередь из пулемета.

Чуть ниже меня кто-то из наших летчиков увлекся погоней и не заметил, как в хвост ему зашел «мессершмитт». Враги были опытными летчиками и выбирали цель наверняка. Надо было выручать товарища. Но вражеский летчик вовремя заметил мой «лагг» и попытался уйти. Однако я уже поймал его машину в прицел. И тут произошла досадная осечка. Жму на гашетку, жму изо всех сил, но привычного содрогания, когда работает пушка, не чувствую. Пушка молчит. Тотчас бросаю машину в вираж,- выхожу из боя. А что если немец бросится за мной? Но нет, легкий «мессершмитт» привычно взмыл вверх по вертикали. На время мы разошлись, и я успел перезарядить пушку.

Теперь, когда у меня и у немецкого летчика появился «взаимный интерес», приходилось быть начеку. Нужно маневрировать, создавать себе выгодную позицию. И в то же время не медлить,- решить все следует в считанные секунды. Такой, своего рода, блицтурнир, но только ставка в нем – жизнь.

Напряжение сил и нервов настолько велико, что даже моя тяжелая, явно уступающая «мессершмитту», машина становится удивительно маневренной. В эти минуты, а вернее секунды, я испытал знакомое каждому летчику ощущение, когда машина послушно поворачивается в руках и тебя невольно охватывает чувство свободы. Было какое-то убеждение, что эту схватку ты не проиграешь,- не имеешь права проиграть. Все остальное пришло само собой, интуитивно и совершилось почти механически. Это как раз те минуты, когда самолет и летчик сливаются в одно целое.

Очередную атаку я начал не выходя из виража. Этим-то и хорош маневр: описав кривую, ты вновь оказываешься в выгодном, атакующем, положении. На этот раз моя пушка сработала исправно. Грянул залп, и я увидел, как от вражеского самолета словно полетели щепки. Еще один за нашего командира!

Чем дальше, тем тише становился бой. Он как бы рассыпался на отдельные схватки. Погоня друг за другом шла где-то вверху, внизу и далеко в стороне. Мне виделись зловещие кресты, потом звезды на плоскостях. Слышался треск пулеметов.

Понемногу все пошло на убыль. Враг так и не прорвался. Мы расстроили, остановили его.

Скоро бой прекратился, немцы и наши устало отправились на свои аэродромы.

Тяжело, невыносимо горько было возвращаться без Попова. Мы потеряли хорошего командира, отличного боевого товарища. С Иваном Ивановичем многие из нас воевали еще в Финляндии, гуляли по Москве, вместе получали награды. И вот его не стало… Обидная, тяжелая утрата!

Еще в воздухе, направляясь к себе на базу, я мучительно соображал, пытаясь понять, почему погиб такой опытный летчик, как наш командир полка. Ведь как умело, как точно зашел он на ведущую машину врага! И сбил. Хорошо вышел он и из боя. Видимо, зря пошел на вертикаль. Немец обыграл его именно на вертикали. Уйди Иван Иванович в вираж, несчастья не случилось бы. А так… Но обдумывать все до мелочей уже не оставалось сил.

Один за другим опустились «лагги» на аэродром. Летчики отрулили самолеты на положенные места. Лишь командирское место осталось незанятым.

Из кабины своего самолета я видел, как потерянно топтался техник. Когда самолеты возвращаются с задания, техники и весь обслуживающий персонал издали гадают, кого нет в строю. Каждый из них узнает свою машину из сотен других. Конечно, техник Ивана Ивановича Попова сразу увидел, что командирского самолета среди возвращающихся нет, но он еще не оставил надежду, что летчик выбросился с парашютом и через день-другой может добраться до аэродрома.

Ничего утешительного мы сообщить технику не могли. Как раз подошло время обеда. В столовой на этот раз было сумрачно и тихо. Официантки, обычно веселые шумливые девушки, подавали неслышно и быстро Никто за время обеда не проронил ни слова. В похоронном молчании мы закончили обед и снова разошлись по машинам. Техник, хлопотавший у моего самолета, сказал мне, что насчитал в нем восемнадцать пробоин…

Иван Иванович был прав, предсказывая трудный, напряженный день. Мы совершили по девять боевых вылетов.

К вечеру я еле таскал ноги. Вернувшись из последнего полета, долго собирался с силами, чтобы отстегнуть парашют и вылезть из кабины. Отодвинув фонарь, я сидел с закрытыми глазами и жадно вдыхал вечерний воздух. Кругом было тихо.

На крыло поднялся мой техник Иван Лавриненко.

– Не ранены, товарищ командир?

Я пожаловался на великую усталость. Иван Лавриненко, успокаиваясь, скупо буркнул:

– Так денек-то был!

И привычно захлопотал вокруг машины. С трудом стянул я шлемофон и поплелся в землянку. Желание было одно – лечь и закрыть глаза. Интересно, долго ли мы выдержим такое напряжение? Ведь человек не машина… И тотчас же вспомнился Попов. Он непременно сказал бы: «Человек не машина. Он сильнее машины». Эх, Иван Иванович… Надо будет написать его семье. Хотя куда писать? Ни от семьи Попова, ни от моих не было пока ни слова. Живы ли они? Благополучно ли выбрались из прифронтовой полосы?…

Поздно вечером летчики собрались в своей землянке, чтобы почтить память погибшего командира. Молча разлили по кружкам водку. Место, где обычно сидел Иван Иванович, пустовало. Я вспомнил, как проводил разборы дня Попов,- скупо, немногословно. И что характерно – он ни разу не говорил вечером о задании на будущий день. «А то ребята спать не будут»,- сказал он мне как-то.

В землянку вошел комиссар полка Иван Федорович Кузьмичев, бывший инструктор Качинской летной школы, отличный истребитель и товарищ. В полку он появился недавно, но уже успел подружиться со всеми ребятами. Когда вошел комиссар, все встали. Иван Федорович остановился рядом с местом командира. Минутой молчания почтили мы память боевого товарища. Никто не проронил ни слова. Молодые ребята, для которых сегодняшние бои были первыми, словно повзрослели за один день. Во всяком случае, мальчишеские их лица обрели мужскую фронтовую суровость.

Кружки с налитой водкой выстроились посреди стола. Притихшие стояли вокруг летчики. Касаясь друг друга плечами, ребята молчат. Им еще многое предстоит узнать на этой долгой и жестокой войне. Кто-то, по обычаю, отломил кусочек хлеба, макнул в водку и положил на край тарелки. Это ему, которого сейчас нет. Его нет, но он будет всегда с нами, в наших сердцах, в нашей памяти.

– Ну?…- молвил негромко комиссар и поднял свою кружку.

Мы чокнулись осторожно, словно боялись спугнуть настороженную тишину. Чокались мы не кружками, а пальцами, которые сжимали кружки. В этот миг мы почувствовали тепло рук друг друга. И мы, живые, уцелевшие, которым еще жить и драться, выпили за того, кто не вернулся на родной аэродром…

После ужина мало-помалу завязался разговор.

Разбирая сегодняшний бой, ребята говорили, что излюбленный немцами маневр – вести бой на вертикалях.

– Правильно!- воскликнул я. Мне тут же припомнилось все, о чем я устало думал сразу же после жестокого боя. Значит, не только я, но и все ребята заметили особенность немецких истребителей навязывать бой на вертикали.

– Так конечно,- сказал Кузьмичев, чуточку разгоряченный после водки,- «мессершмитт» легче нашего истребителя. Он всегда уйдет от тебя на вертикали. А тебе отнего не уйти.

И я снова, словно наяву, увидел, как пошел вверх самолет командира полка, как его догнал и распорол «мессершмитт». Теперь не только мне, но и всем стало ясно, что ошибка И. И. Попова заключалась в том, что он после атаки пошел на вертикаль. Положи он машину в глубокий вираж – остался бы жив… Нет, нам нужно навязывать свой маневр боя, а именно — на виражах. Правда, летчик при этом сильно страдает от перегрузок, но это пока единственное средство измотать противника, лишить его маневренности.

Русский солдат всегда навязывал противнику свою манеру боя. Недостатки в вооружении он восполнял отвагой, беззаветной смелостью. Штыковые атаки русской пехоты вселяли ужас в любого противника. Нам, летчикам, хорошо известно, что немцы не выдерживают лобовых атак, уклоняются от боя на виражах, избегают правых разворотов, чаще всего применяют левые фигуры. Значит, врагу надо навязывать такие положения, при которых дают себя знать конструктивные недостатки «мессершмитта», несколько зависающего на вертикалях. К примеру, немецкий самолет взмыл вверх. Гнаться за немцем бесполезно: «мессершмитт» быстроходнее. Лучше уйти в сторону и встретить врага на вираже, атакуя в лоб.

– На виражах! Только на виражах!- настаивали ребята.- Да и смелей надо! Прямо в лоб! Они молодцы, когда стаей, а ты иди ему прямо в лоб – он и струсит.

Маневр самолета на виражах, надо сказать, принадлежит нашей, русской авиации. Еще в свое время Нестеров настаивал на выполнении виражей и разворотов с обязательным креном – тем более глубоким, чем круче разворот. Он тогда был пионером во многих фигурах высшего пилотажа,- не только автором знаменитой «мертвой петли». До Нестерова многие летчики и даже инструкторы опасались сколько-нибудь значительных кренов и любой разворот выполняли «тарелочкой». И понадобилось время, чтобы виражи стали обязательной и самой обыденной фигурой в арсенале любого летчика.

Так что в этом нам следовало лишь смелее развивать отечественную традицию и навязывать немцам в бою свой маневр.