Головотяпство

Это предприятие уже несколько месяцев работало не на полную мощность. На одной из крупных дробилок износился конус, на который уже давно был отправлен заказ. И когда нам сообщили, что конус прибыл, радости нашей не было предела, мы готовы были целовать его. Но как только начался монтаж, мы пришли в ужас — его габариты были больше требуемого. Целую неделю, днем и ночью, рабочие точили и подгоняли конус по размеру. Я не знаю, может ли кто-нибудь представить себе эту каторжную работу.

Через неделю или две на моих глазах разорвало главный конвейер. Конвейер дошел до такого состояния, что не поддавался никакому ремонту. На складе не только нового конвейера, но даже ремней для сшивания не оказалось, и заводу грозила остановка на долгое время. Кто виноват, кого привлекут к ответственности, за головотяпство или за вредительство?

Старик-мастер вошел ко мне и сокрушенно сказал:

— Вот так всегда, вы-то еще не привыкли, а мы уж сколько времени так работаем. Вот когда концессия была, так оборудование эксплуатировалось столько времени, сколько требовалось по паспорту. Когда я видел, как меняют вполне крепкий конвейер на новый, и спрашивал зачем это делают, то получал ответ: «Авария будет стоить дороже».

Глядя на оборванный конвейер, на котором как говорится, не было живого места, на котором можно было бы заплату поставить, нельзя было не поверить мастеру.

А сейчас все мотались, беспомощно разводя руками, в поисках этого злополучного, «вылитого из золота» конвейера. И действительно, в эту минуту он был дороже золотого. А что если завод простоит не сутки, а больше, то во сколько тогда обойдется такой ремень?

Выслушав мастера, я быстро сообразила: а что если поискать среди заброшенного оборудования, может быть, на каком-либо складе найдется старый, давно выброшенный конвейерный ремень?

Мне повезло, очень повезло, на одном из заброшенных складов, куда и в голову никому не пришло бы заглянуть, я нашла старый, заброшенный концессионерами ремень. Все радовались, как дети, меня чуть не задушили от радости.

И опять мастер, проработавший много лет на этом предприятии, сокрушенно вздыхая, сказал:

— Вот когда концессия была, этот конвейер привезли бы из Японии через пару часов, и завод не простоял бы ни секунды.

Невольно хотелось спросить: «Откуда и зачем столько головотяпства? Почему из-за какого то грошового конвейера должно простаивать предприятие?»

Это тоже, я считала, был один из излюбленных методов саботажа, так у нас было принято, почти как правило: на одних предприятиях лежали завалы ненужного оборудования и запасных частей, а в то же время от недостатка того же оборудования и отсутствия необходимых запасных частей могли простаивать другие предприятия, нанося многотысячные убытки стране.

Директора таких заводов с «затоварившимся» оборудованием и запасными частями научились вступать в сделки с директорами тех предприятий, которые нуждались в этом оборудовании, получались в каком-то роде взятки: «Ты мне сделай вот это, тогда получишь у меня то, что тебе нужно» или жди, пока, пройдя многочисленные инстанции, получишь на свою заявку ответ: «Таких запасных частей нет». Такие истории можно было услышать очень часто.

Я с большим энтузиазмом взялась за работу, организовала лабораторию для проверки результатов работы по часам, и готова была чуть ли не ночевать на предприятии.

Никаких развлечений здесь не было. Был, правда, один клуб, на дверях которого вечно висел замок, и открывали его, когда нужно было провести какое-либо срочное собрание или какой-либо общественно-показательный суд.

Народ от скуки не знал, куда себя деть, поэтому вечерами все шли в единственное место развлечения — рабочую столовую.

Это небольшое уютное здание с отдельной комнаткой для инженерно-технического персонала вечером превращалось в коммерческий ресторан, своего рода вечерний клуб. Накрывали столы белыми скатертями, ставили цветы и появлялись кое-какие блюда, которые никогда днем не подавались, и которые можно было получить за более высокую плату. Появлялись пианист и скрипач. Танцевать здесь можно было до утра.

Вино, почему-то, сюда в магазины привозили в бочках, и мы его покупали и приносили в ресторан в чайниках. Однажды забросили сюда и «Тройной одеколон», который расхватали в мгновение ока, и несколько дней все благоухали. Питание здесь было не в пример всем остальным предприятиям намного лучше, но меня больше всего поражало, что в этом богатейшем рыбой крае рыбу к столу подавали очень редко.

А местные жители говорили, что когда огромные косяки кеты или иваси поднимались вверх по течению реки метать икру, можно палку поставить — стоять будет, или с одного берега на другой можно перейти пешком. А сколько ее погибало, тысячи тонн! А в столовых было пусто, и когда я спрашивала: «почему?», мне отвечали: «Очень просто, рыбоконсервные заводы программу не выполняют. Нет тары: бочек, стекла, соли, специй. И только после того как будет у них выполнена программа, они могут излишки передать в столовые на предприятия». Это тоже одно из тех же очередных «головотяпств». У меня даже начало все больше и больше закрадываться чувство, как будто кто-то умышленно это делает, вопреки всякому здравому смыслу.

И было обидно слушать, как рабочие грустно делились со мной воспоминаниями из своего житья-бытья.

— Вот я приехал сюда, как только концессия открылась, — рассказывал старый мастер завода. — Детишек ни много ни мало — пятеро, мне сразу дали материал на постройку дома, я вон какую домину отмахал… Прихожу как-то в контору на завод грустный, а управляющий спрашивает: «Что с тобой?» — «Да вот, — говорю, — детворы бог послал пятерку, а коровы-то нет, малы все, молока бы им надо». Вечером вызывает меня в контору: «Вот тебе деньги на корову». Я обрадовался страсть как… «Тебе ведь и сарай нужен, возьми, сколько нужно, материала на сарай, да и сена. Отработаешь!» Вот я и вкалывал. А сейчас дырки заделать в сарае прошу немного досок, не дают. Кругом тайга, а дерево, значит, «дефицитный материал».

А другой, облокотившись на стол, вздыхал:

— А кормили нас как! Хлеб на столе, ешь, сколь хошь, белый, пушистый, из муки «харбинки», масло шанхайское, сахар, и за все это даже платить не полагалось. И одежа тоже была, не то, что нынче. Я всю жизнь мытарился, жил под Рязанью, а тут думаю: «Вот куда меня счастливая звезда занесла». Да недолго длилось счастье, опять до щей пустых доехали. Народ загранишный и работать умеет и жить, не то что наша серость. Мы-то тут давнишние, а вон гляньте-ка на тех горемык, — он указал на тех, кто сидел в углу за столом, они недоверчиво смотрели на всех и жались друг к другу. — Их сюда пятьсот семей пригнали, спецпереселенцы, значить.

Потом я узнала, что этих людей расселили на так называемой Саманной площади в домах «скоростного строительства» — из саманного кирпича, но жить оказалось в них невозможно. Крыши протекали от малейшего дождя, а когда на втором этаже мыли полы, то на первом подставляли ведра. Зимой замерзали в них от холода, летом задыхались от жары. Строителей этих домов отдали под суд. Я приехала в разгар этого судебного разбирательства, которое проходило как раз вот в этом самом клубе. Оказалось, в Москве для работы на «Дальстрое» были завербованы всякие проходимцы. И бедным переселенцам пришлось расхлебывать это головотяпство. Главные организаторы этих строительных бригад собрали кругленькую сумму и исчезли, на скамье подсудимых сидела всякая мелочь. Среди жильцов этих домов не только улыбку, а часто даже слово было трудно выжать.

Но вот по комбинату разнеся слух, что в одну прекрасную ночь все мужчины собрались, оставили свои семьи и ушли в дебри, в лес, в горы, чтобы попасть на «большую землю». Для этого им надо было пересечь глухой, дикий, почти непроходимый Сихотэ-Алинский хребет. Дорог там никто, кроме диких зверей, не прокладывал. Вся связь с Тетюхэ осуществлялась морским путем, и оттуда зимой почти немыслимо было выбраться.

Семьи этих горемык также собрали, погрузили в подошедший из Магадана теплоход и увезли на «большую землю».

Через некоторое время после моего приезда прибыли студенты-практиканты из Владивостока, из Хабаровска, стало шумно и весело. На производстве я была их начальником, а вечерами они все собирались у меня во дворе, где мы на расчищенной теннисной площадке разводили огромные костры, пытаясь дымом разогнать микроскопическую мошкару — гнусь, которая темной тучей, как столб, вилась над головой каждого из нас. От нее не трудно, а просто невозможно было избавиться, она залезала в нос, глаза, уши. Старожилы утверждали, что от нее даже спутанная на ночь лошадь где-то на пастбище задохнулась насмерть. Мы же ухитрялись весело проводить время, петь, читать стихи, придумывать всякие смешные истории и расходились далеко за полночь.

Мы также устраивали экскурсии по живописным окрестностям Тетюхэ. А смотреть здесь было на что, такая красотища вокруг, что дух захватывало.

Но приближалась осень, и я чувствовала, что мне нужно как можно скорее отсюда выбираться, иначе я застряну здесь на всю зиму. Директор комбината и главный инженер категорически не хотели меня отпускать, и все рабочие тоже крепко упрашивали меня остаться. На мои доводы, что я хочу поехать, чтобы в этом году защитить диплом, и после этого вернусь, главный инженер и директор комбината заявили:

— Никуда мы вас отсюда не отпустим. Мы пригласим сюда всех тех профессоров, кому вы должны сдавать диплом, мы создадим все условия, чтобы вы могли здесь, не отрываясь от производства, защитить дипломный проект, и это мы вам обещаем.

Защитить диплом прямо здесь, на производстве, и остаться жить в этом роскошном двухсемейном коттедже было чертовски заманчиво.

Я знала что никогда, ни в каком другом месте ничего подобного я не получу, так как повсюду были довольно примитивные условия, может быть, чуть-чуть лучше, чем в Красноуральске, и даже в Риддере, а кое-где могло быть даже еще хуже. Но выбраться отсюда, и как можно скорее, я должна была, мое положение здесь становилось все более и более невыносимым, когда за мной стали ухаживать три человека сразу, преследовавшие меня по пятам, они ходили за мной как тени. Как же мне вырваться из этих тройных тисков? Мне стало ясно, что никакие мои героические самопожертвования и никакие мои благородные идеалистические порывы не помогут, мне надо как можно скорее выбираться отсюда. Кирилл в это время тоже осаждал меня письмами: «Когда же ты, наконец, приедешь?» Боже, как выбраться отсюда, ведь не пешком же по морю?

Но о моем отъезде никто и слышать не хотел.

Выручил меня, понявший всю создавшуюся вокруг меня ситуацию и относившийся ко мне по-отечески, директор комбината. Раньше он и слышать не хотел о моем отъезде, а сейчас, поняв все, задумался:

— Откровенно говоря, мне очень жаль терять такого работника. Но я постараюсь вам помочь.

Но в последнюю минуту все вдруг спохватились, директор предприятия отказался дать расчет, партсекретарь снять с комсомольского учета, а начальник погранохраны выдать пропуск. Все трое приходили и настойчиво просили меня не уезжать. Мне самой так же очень жаль было покидать производство, где я работала с огромным удовольствием, и свои хоромы.

— Теперь вот что, — посоветовал мне директор комбината. — Переезжайте к нам на пристань, моя жена будет очень рада, а разговаривать с ними буду я. И спустя несколько дней сообщил:

— У меня для вас есть хороший выход. На днях сюда прибудет «Тобольск», я откомандирую вас с исследовательской партией в Магадан. Пароход «Тобольск» на обратном пути из Колымы в Тетюхэ не останавливается, и вы, может быть, сумеете на нем вернуться прямо во Владивосток.

Вот такой круг надо было сделать. А мне было все равно.

Наконец пришел долгожданный «Тобольск». Это был тот последний рейс, после которого навигация прекращалась надолго. Митя быстро погрузил мои чемоданы на вагонетку, толкнул ее с горы вниз и, пролетев 30 километров, приблизительно через час доставил их на пристань.

Пароход стоял далеко на рейде, надвигавшаяся буря не давала ему возможности подойти поближе к берегу, и для безопасности капитан торопился скорее выйти в открытое море.

Охотское море — самое неспокойное из всех морей. На нем постоянно блуждают воздушные вихри, и воздух бурлит, как в котле. Над Охотским морем сталкиваются теплое воздушное течение и холодное полярное, образуя тяжелые туманы, которые поднимаются на огромную высоту. Так мне объяснил капитан парохода. Охотское море не изменило своей славе — оно клубилось тяжелым туманом и грозило штормом. Мне, для того чтобы оформить мой отъезд, пришлось не просто договариваться, а вынести целую битву.

Начальник порта заявил:

— Скорее получайте документы. Если пароход уйдет раньше, вам придется догонять его на катере.

Но после вмешательства директора комбината я получила документы и в последнюю минуту на катере быстро догнала уже набиравший скорость пароход. Сверху спустили сетку, и я вздохнула с облегчением, оказавшись на палубе огромного «Тобольска».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.