Из кроликов лошадок вырастим!
Из кроликов лошадок вырастим!
Эта зима была очень тяжелая для меня, и мне так хотелось в эти весенние каникулы попасть домой. Письма родных были ласковые, бодрые, они никогда не жаловались. Писали, что забрали к себе мамину сестру с тремя ребятишками, я поняла, чтобы спасти от постигшего Украину голода 1933 года.
Я начала экономить по своей продовольственной карточке все что могла — сахар, крупу, макароны, сушила сухари — чтобы послать им.
Отец был директором металлургического чугунно-литейного завода, и даже для этого завода ему потребовались колоссальные усилия, чтобы добиться получения продовольственных карточек для рабочих.
Это был тяжелый, голодный 33-й год.
Перед отъездом Наташа протянула мне пропуск в правительственный магазин.
— Это откуда?
— Возьми, это передал тебе Гринев, он хотел передать тебе лично, но ты его избегаешь.
— Не возьму. Чужие блага мне не нужны, — зло отчеканила я. — Пусть он отдаст кому-нибудь другому и оставит меня в покое.
— Глупости ты говоришь. Он взял их только для тебя, он ими не пользуется, у него в Кремле все есть. Ты же едешь домой, купи все, что полагается по книжке, маме и ребятишкам, все пригодится.
— Перестань, Наташа, меня уговаривать. Ты ведь знаешь, если отец узнает, что я привезла продукты по этим кремлевским книжкам, он перестанет меня уважать.
— Надо сказать, ты характерцем отцу не уступишь. До сих пор помню, как мы месяц боялись на глаза отцу показаться после нашей неудачной попытки заменить его старую кожаную куртку на такую же новую, — вдруг вспомнила Наташа.
— Так вот, каким он был, таким он и остался.
Голод в этом году на Украине был даже хуже, чем в 1921 году, но тогда два года подряд была засуха плюс послевоенная разруха. Но почему же произошел этот грандиозный по своим размерам и потрясающий по последствиям сталинский (как я его уже тогда назвала) голод в 1933 году?
В этом же 1933 году все газеты громко трубили, что советский народ успешно выполнил первый пятилетний план и приступил к осуществлению второй пятилетки.
За несколько дней до поездки домой я зашла к Наташе. Кости дома не было, он явился вечером в сопровождении своих старых товарищей. Так близко, по-домашнему я встретила их всех первый раз: Яна Гамарника, Авеля Енукидзе, Серго Орджоникидзе, Бухарина, все они казались мне старше моего отца, и я соответственно вела себя с ними. Пришли они с какого-то собрания или совещания, продолжая обсуждать какой-то вопрос, по которому, по-видимому, не смогли прийти к общему соглашению.
Зашел Буденный, прямо с ипподрома, еле держась на ногах не то от выпитого, не то от возбуждения. На его новенькой гимнастерке сияли ордена.
— Ты прямо как на параде, во всем облачении, — хлопнув его по плечу и прижав к дивану, что бы усадить, съязвил Енукидзе.
— А какие, товарищи, лошадки, какие лошадки, загляденье! И шли по ипподрому, как балерины.
— У тебя на все одна мерка — балерина, — не унимался подшучивать над ним Енукидзе.
Бухарин отошел от окна, сел в кресло:
— А как бы вы считали товарищи, вот если бы таких лошадок продемонстрировали нам в колхозах, неплохо было бы…
— Все будет, и колхозы будут, и лошадки будут, мы из кроликов лошадок вырастим, — громко вставил Буденный. Все расхохотались.
— Подохнут, ей богу подохнут, как все наши кролики подохли, — хохотал до слез Енукидзе.
В 1930 году, как раз когда я приехала в Москву, была какая-то кроличья лихорадка. Правительство мудро решило восполнить отсутствие мяса в результате гибели и убоя скота во время нерадивой преступной коллективизации за счет разведения кроликов на мясо. Всем заводам, колхозам, городам и селам предписывалось, и не только предписывалось, а даже требовалось по плану, заняться разведением кроликов. Изданы были горы книг, руководств и инструкций по размножению кроликов и уходу за ними. В Москве выстроили дома-питомники. В Парке культуры и отдыха устроили выставку. Там развели таких красавцев, что все, кто верил и не верил в спасение с их помощью страны, в том числе и я, несколько дней подряд ходили любоваться ими. И вдруг разнеся слух: какая-то кроличья чума напала на наших кроликов. Искали вредителей. Все выставки и кроличьи дома опустели. Так закончился дорогой кроличий эксперимент и эта бесславная идея — кому бы она ни принадлежала.
Вскоре Буденный собрался уходить. Перед тем как уйти, он подошел к столу, налил вина в рюмки и предложил мне и Наташе выпить с ним на брудершафт. Быстро опрокинув рюмку в рот, выпил одним глотком, обтер усы и заявил:
— Ну что ж, поцелуемся.
— Любит целоваться, усатый черт, хорошо, что ты ушла, — заявила Наташа.
Явился Гринев, он должен был прийти почему-то с Надеждой Константиновной, но пришел один.
— Что случилось? Почему один? — заволновались все.
— Не могу понять, вчера обещал, сегодня Ягода заявил: не могу, ничего не могу сделать, это последнее распоряжение.
Настроение у всех упало.
Орджоникидзе разгорячился:
— Жену Ленина держат под наблюдением, хоть и под домашним, но под… Товарищи мы должны что-то сделать. Человек она больной, и это убьет ее.
— Ягода сказал — несмотря на то, что это держится под большим секретом — у него есть сведения, что в народе уже ползут слухи, и что он собирается подать об этом рапорт Сталину, — сообщил Гринев.
Как же это так, тогда уже подумала я, значит власть, по существу, сосредоточена в руках у одного человека. А все эти люди, боровшиеся за советскую власть, не щадя своей жизни, растерялись, стали в тупик перед столь возмутительным фактом, как содержание под (как тогда все говорили) домашним наблюдением Н. К. Крупской, жены Ленина, и не знают, что же делать. Все считали, что после смерти Н. С. Аллилуевой Сталин стал более жестоким, и особенно в немилость попала Надежда Константиновна.
— Я поеду к Сосо и поговорю с ним, — волнуясь и нервничая, предложил Орджоникидзе.
И я сразу же прониклась к нему глубоким уважением. Вскоре все ушли.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.