Большевицкие щенки

Большевицкие щенки

Нас научили называть дедушку и бабушку папой и мамой, чтобы не возбуждать опасных вопросов: «Где родители?..»

Но не всегда это помогало, обыски и аресты дедушки и матери стали в нашем доме обычным явлением, и часто бывало, не успевали они вернуться из тюрьмы домой, как их снова арестовывали и уводили в тюрьму в Мариуполе.

Во время обысков требовали указать, где отец прячет оружие, которое переправлялось партизанам, и сказать, кто поддерживает его и помогает ему. Нам, детям, пришлось увидеть и перенести много.

Моего четырехлетнего брата, задабривая слащавыми улыбками и конфетами, заставляли сказать то, о чем мать под угрозой расстрела молчала, я помню:

— Дам конфетку, скажи, где папа прячет оружие?

И поставив нас перед матерью, произносили:

— Расстреляем, расстреляем, если не скажете, где спрятано оружие, где муж и кто с ним?

А мать… А мать бесстрашно и твердо отвечала:

— Можете расстрелять, но оружия здесь нет, а где муж и кто с ним, я не знаю.

Взбешенный офицер кричал:

— Арестовать!

И это слово в его истеричном крике звучало почти так же, как «Расстрелять!». И снова, и снова они уводили мать и ее отца, а мы, волнуясь за их жизнь и за жизнь отца, ждали и ждали.

Я тогда уже не плакала, я понимала, что если мать не плачет, то этого не нужно делать и нам. Я была старшей и, крепко стиснув руку брата, старалась удержать его от порыва броситься к матери и заплакать.

Я помню, как однажды младший брат побежал за матерью с криком:

— Мама!!! Мама, вернись! Отпустите мою маму!!!

Рассвирепевший офицер обернулся и сильным ударом швырнул его на пыльную дорогу, а матери даже не позволили оглянуться.

— Оставь, не сдохнет, большевицские щенки живучи!

Мать увели, а я долго сидела, утирая струйки крови бежавшие по лицу моего брата. Окровавленное лицо брата, его широко открытые от ужаса и непонимания происходящего глаза я помню до сих пор.

Я также помню, как ночью он стонал и запекшимися губами спрашивал:

— Нина, скажи, за что они хотят нашу маму расстрелять?

Эти испытания родили в наших сердцах чувство глубокой любви и безграничной преданности и уважения к нашим родителям.

А отношение в дальнейшем к отцу его соратников и друзей, говоривших о нем с восторгом, как о честном, справедливом человеке, коммунисте и отважном бесстрашном воине, кроме любви, рождало также чувство гордости за отца.

В те годы мы были не просто дети, мы были дети коммунистов-большевиков. «А, это дети большевиков» или «Твой отец большевик» — я слышала часто. Одни произносили это с любовью и симпатией, другие с ненавистью и желчью.

Даже не зная, что такое большевик, я думала, что если мой отец и его друзья — большевики, значит это что-то светлое, хорошее, справедливое, честное, и я сквозь слезы клялась себе, что как только я вырасту, то я буду тоже как отец. И поэтому, когда я позже одна из первых вступила в пионеры, а затем в комсомол — это были светлые, счастливые дни моей жизни.

И мой ответ на призыв «Будь готов!» — «Всегда готов!» защищать дело трудящихся во всем мире, не было для меня пустым звуком[7].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.