Глава 3. Токийский экспресс

Глава 3. Токийский экспресс

1

Захват острова Рождества ознаменовал окончание первой фазы японских операций в юго-восточной Азии. Более чем на месяц на Тихом океане наступило затишье.

3 апреля мой корабль, отконвоировав в Сурабаю подбитый легкий крейсер «Нака», присоединился к главным силам японского флота в Яванском море. На следующий день мы пришли в Батавию, а затем отправились в Макассар, где в течение пяти дней приводили в порядок материальную часть. Я разрешил своим матросам посменное увольнение на берег. Город, немного приутихший в период боев, теперь жил обычной мирной жизнью. Расцветала торговля. Лавки и магазины были наполнены таким разнообразием товаров, какого мы не видели и в Японии даже в мирное время.

После войны у многих японцев почему-то сложилось мнение, что Япония хотела заключить мир с союзниками весной 1942 года на приемлемых для обеих сторон условиях, что было бы, конечно, лучше безоговорочной капитуляции в 1945 году. Могу авторитетно заявить, что о мире в 1942 году никто из японских военных и политических руководителей даже не думал. Напротив, почти все высшие руководители вооруженных сил рассматривали оккупацию юго-восточной Азии как постоянную и вечную, твердо считая, что Япония, захватив эти районы с богатейшими ресурсами, стала абсолютно непобедимой.

Из Макассара мы вернулись в Сурабаю и, наконец, 17 апреля получили долгожданный приказ возвращаться домой — в Японию. Экипаж моего эсминца не скрывал своего ликования. Старослужащие матросы, надеясь на быстрое окончание войны, мечтали о демобилизации и возвращении к гражданской жизни. Офицеры предвкушали встречу с семьями.

Когда на горизонте появились зеленые холмы наших родных островов, на всех кораблях экипажи громко выражали свою радость.

2 мая «Амацукадзе» и другие эсминцы ошвартовались на своей родной базе в Куре. Сотни маленьких, утопающих в зелени островков, разбросанных по Внутреннему морю, выглядели мирно, гостеприимно и прекрасно. Мы пропустили цветение сакуры в начале апреля, но молодые листочки, покрывшие вишневые деревца, доставили нам такое же наслаждение, что и цветы.

На следующий день после прибытия я приказал открыть корабельную лавку и, сведя требования службы к минимуму, старался обеспечить отдых для всех. Мой старпом — капитан-лейтенант Горо Ивабучи — был отправлен в город для организации корабельного банкета. В ресторане Морисавы он заказал банкет на двести сорок персон. Владелец ресторана предупредил, что поскольку многие корабли заказывают сейчас в городе подобные банкеты, еды в ресторане будет мало, но зато выпивки вдоволь.

На «Амацукадзе» все взвыли от восторга, узнав о предстоящем банкете. Жребий определил десять несчастных, которым суждено было остаться на вахте. Все остальные в 17:00 сошли на берег. Улицы Куре были буквально заполнены моряками с различных кораблей.

Предупрежденные владельцем ресторана о трудностях с закуской, мы захватили с собой из корабельных запасов большое количество разных консервов. Весь наш экипаж обслуживали всего пять гейш. Они старались как могли, поднося нам еду и напитки, пели и танцевали, стараясь ублажить двести сорок гостей. Вскоре под действием спиртного на помощь к ним пришли наши матросы, также начавшие петь и плясать. И, разумеется, почти все мои подчиненные подходили ко мне с индивидуальным тостом, как того требовала древняя национальная традиция.

Не знаю, сколько мне пришлось выпить, но я героически продержался до конца банкета, который закончился около полуночи.

На следующий день все мои моряки получили отпуск домой на срок от трех до шести суток. Первая треть экипажа съехала на берег в тот же день. Я сам выехал домой ночным поездом, который пришел в Камакуру рано утром 4 мая. Мое сердце радостно билось, когда еще из окна вагона я увидел зеленые кроны сосен над крышами домов и храмов древнего города.

На платформе меня встречала семья. Маленький Микито, которому уже было почти три года, сидя на руках у матери, кричал: «Папа! Папа!» Слезы счастья блестели на глазах моей жены и дочерей: двенадцатилетней Юко и девятилетней Кейко.

Хотя наш дом находился всего в 20 минутах ходьбы от станции, мне захотелось для пущей торжественности проделать этот путь на такси. Дети страшно обрадовались, поскольку им очень редко приходилось ездить на автомобиле.

Дома я прежде всего стал распаковывать подарки, которые я напокупал в далеких южных странах. Дети завизжали от радости при виде шоколада, который в Японии стал уже большой редкостью.

Вечером наш сосед, господин Танзан Исибаши, пригласил нас с женой к себе на обед. Исибаши был редактором и издателем журнала «Тойо Кейзай» («Восточный экономист»), Я знал его как человека редких знаний и мудрости, но, конечно, и помыслить не мог, что он однажды станет премьер-министром Японии.

Насладившись обедом, мы с чашечками саке уединились в кабинете хозяина. Как экономист Исибаши горел желанием выяснить обстановку в юго-восточной Азии, как говорится, из первых рук.

— Достаточно ли силен наш флот, — спросил он, — чтобы контролировать столь огромный район и обеспечить Японию богатейшими запасами стратегического сырья?

В разговоре с человеком такого калибра было бы глупо даже попытаться скрыть правду.

— Мы выиграли серию сражений, — признался я, — только потому, что противник совершил гораздо больше промахов и глупостей, чем мы. Но, вы знаете не хуже меня, сколь огромны промышленно-производственные возможности наших врагов. В этой войне очень мало пространства остается для оптимизма в пользу нашей страны.

Мне показалось, что хозяин был ошеломлен услышанным. Цензура работала настолько четко, что никто ничего не знал об истинном положении дел на театре военных действий.

Через четыре дня после моего возвращения в Куре штаб Объединенного флота прислал приказ о новых назначениях для офицеров и многих членов экипажа моего эсминца. Практически все мои офицеры и половина старшин и матросов переводилась на другие корабли. Ко мне же направлялись новые офицеры и новобранцы-матросы. Видя, как наиболее опытные и обстрелянные офицеры и матросы покидают эсминец, я никак не мог взять в толк, чем руководствуется штаб флота, разбивая сплавленные, прошедшие бои экипажи. Другие командиры удивлялись этому обстоятельству не меньше меня. Теперь мне нужно было потратить минимум два месяца на учения, чтобы создать из вновь прибывших какое-то подобие экипажа боевого корабля, которому предстояло вернуться на театр военных действий.

Когда 20 мая был получен оперативный план захвата атолла Мидуэй, первой моей мыслью было то, что все в штабе Объединенного флота сошли с ума одновременно. Этой новостью со мной конфиденциально подселился адмирал Танака. Я пришел в ужас.

— Что это означает, господин адмирал? — заикаясь от волнения, спросил я. — Мы же совершенно небоеспособны с нашими новыми командами!

— Тсс, — уныло прервал меня Танака. — Я еще точно ничего не знаю и надеюсь, что это все слухи.

Тем не менее, буквально на следующий день, 21 мая, вся флотилия адмирала Танака — один крейсер и шесть эсминцев — получила приказ немедленно выйти из Куре и следовать на остров Сайпан, где и ожидать дальнейших приказов.

На следующий день после выхода из Куре я, находясь в рубке, услышал чьи-то злобные крики на палубе и звуки, напоминающие драку. Я выскочил на крыло мостика и увидел, как лейтенант Кацуе Шимицу бьет кулаками по лицу стоявшего по стойке смирно матроса, чье лицо уже распухло от ударов.

— Что происходит?! — в гневе крикнул я.

Лейтенант Шимицу — новый артиллерийский офицер — повернулся ко мне с горящими от злости глазами.

— Командир, — доложил он, — этот матрос прошел мимо меня, не отдав чести. Я наказываю его за это.

Я был ошеломлен, увидев, что наказываемым матросом был наш лучший сигнальщик Икеда, поощренный специальным приказом за обнаружение вражеской подводной лодки у Сурабаи.

— Это правда? — спросил я его.

— Да, командир, — прошептал он распухшими губами. Я разрешил ему идти, а лейтенанта Шимицу пригласил к себе в каюту. Тот сжал зубы, но последовал за мной, не сказав ни слова. Эта сцена просто вывела меня из себя, но я пытался сдержаться. Разрешив лейтенанту сесть, я сказал:

— Шимицу, можете курить, если хотите. Это будет разговор между двумя мужчинами, а не между командиром корабля и его артиллерийским офицером. Я не хочу критиковать вас или брать под защиту нарушившего устав матроса. Но я хочу ясно вам заявить, что не являюсь сторонником поддержания дисциплины методами рукоприкладства. Я не знаю какие методы насаждал ваш бывший командир, но я твердо убежден, что экипаж эсминца должен жить и воевать единой семьей, связанной между собой гармонией и дружбой.

По лицу Шимицу я видел, что хотя он и выглядит расстроенным, но мои слова его совсем не убедили.

— Обеспечить на корабле настоящий порядок и несение службы не легко, — продолжал я, — но я желаю добиться этого без применения мер физического воздействия. Возможно, это трудно, но только такой метод способен принести желаемые результаты в военное время. Если для вас это слишком трудно, то в следующий раз, когда вы столкнетесь с необходимостью наказания подчиненных, докладывайте лично мне, и я буду принимать окончательное решение.

Шимицу смотрел на носки своих ботинок, но не отвечал ничего.

Я позвонил, вызвал рассыльного и приказал ему пригласить ко мне всех командиров боевых частей. Все они были в числе вновь прибывших на корабль: капитан-лейтенант Сигео Фудзисава — командир электромеханической боевой части, старший лейтенант Масатоси Миеси — командир минно-торпедной боевой части и капитан-лейтенант Кинджуро Мацумото — командир штурманской боевой части. Все они были встревожены внезапным вызовом и молча стояли у дверей каюты.

— Я только что видел, — объявил я, — как Шимицу бил матроса. Поскольку он делал это совершенно открыто, я могу прийти к выводу, что подобные вещи стали обычными на корабле. Я хочу вам официально заявить, что не потерплю ничего подобного на своем эсминце и требую эту практику немедленно прекратить. Все. Можете быть свободны!

Офицеры ушли, и я остался в каюте в совершенно порченном настроении, которое можно было сравнить и приступом бессильной злости. Разве можно идти в бой матросами, которых бьют и унижают по любому поводу? Я вспомнил, как меня самого били на первом курсе училища, и как это навсегда несмываемой горечью отлеглось в моей памяти. Ведь избивая матроса, прежде всего выбиваешь из него любую инициативу, без которой невозможна боевая служба на военном корабле, особенно на эскадренном миноносце, где любая неслаженность, любое промедление на доли секунды могут привести к гибели корабля и всего экипажа. Я решил использовать каждую свободную минуту для инспекции боевых частей и матросских кубриков, чтобы убедиться, что мой приказ выполняется. Мне еще приходилось слышать офицерскую ругань, но случаев рукоприкладства вроде больше не было.

Мы прошли 1400 миль со скоростью 20 узлов и утром 25 мая пришли на Сайпан. В бухте острова мы застали шестнадцать транспортов, которые пришли с острова Трук, имея на борту 3000 солдат и 2800 морских пехотинцев. План операции по захвату Мидуэя начал осуществляться 26 мая 1942 года. На следующий день, 27 мая, из Внутреннего моря к Мидуэю вышло мощное оперативное соединение авианосцев адмирала Нагумо. Вечером 28 мая наши эсминцы, эскортируя транспорты с десантом, оставили Сайпан. Принимая во внимание, что за нашим выходом могли следить подводные лодки противника, мы легли на ложный курс в западном направлении, прошли в точку западнее о. Тиниан и только потом повернули на юг. Одновременно с нами с острова Сайпан вышла эскадра адмирала Такео Курита в составе трех тяжелых крейсеров и двух эсминцев.

Главные силы Объединенного флота, ведомые суперлинкором «Ямато», вышли из Внутреннего моря 29 мая. Накануне, когда наш конвой уходил с Сайпана, отмечалась 37-я годовщина разгрома русского флота в Цусимском проливе, что все сочли хорошим предзнаменованием. Но у меня на сердце было тяжело. Что-то мне во всей этой операции не нравилось. Следующие шесть дней прошли монотонно, без всяких происшествий.

В 06:00 3 июня в нескольких милях прямо по курсу была обнаружена летающая лодка противника. Через некоторое время вражеский разведчик исчез в облаках, но не оставалось сомнений, что Мидуэй будет оповещен о нашем приближении. В этот момент мы находились в 600 милях юго-западнее Мидуэя.

Во второй половине дня с юга появились несколько больших самолетов. Зенитный огонь с крейсера «Дзинтцу» отогнал их, но вскоре они появились снова и снова были отогнаны зенитным огнем. Мы нервничали, поскольку не имели никакого прикрытия с воздуха. С наступлением темноты самолеты опять появились над нами. Мы опознали их как девять «летающих крепостей» «В-17». Крейсер и все эсминцы открыли зенитный огонь, но противник все-таки сбросил бомбы, которые упали примерно в 1000 метров от нас.

Мы уже понимали, что идем на противника, который полностью готов к бою. Но я почему-то перестал ощущать беспокойство. Попытки противника атаковать нас были нерешительными и слабыми. Я был убежден, что такого противника соединение адмирала Нагумо прихлопнет одним ударом.

На рассвете 5 июня погода испортилась. Все небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами. Но, как ни странно, ветра не было.

Стоя на мостике «Амацукадзе», я чувствовал себя очень утомленным после бессонной ночи.

На мостик прибежал рассыльный, протянув мне бланк радиограммы. Я пробежал ее глазами и почувствовал, как у меня; останавливается сердце. Сообщение было с авианосца «Kara». В нем говорилось: «Подверглись бомбардировке с воздуха. На корабле сильный пожар».

Затем одна за другой последовали радиограммы, говорящие о сильных пожарах, вспыхнувших от попадания американских бомб, на авианосце «Сорю» и на флагманском корабле самого Нагумо авианосце «Акаги». Три авианосца, включая флагманский, загорелись почти одновременно!

Что это я читаю? Может быть я сплю и все это мне снится? Я потряс головой, чтобы убедиться, что все это происходит наяву. Я застонал и передал бланки лейтенанту Шимицу. Я видел, как дрожали его руки, когда он читал радиограммы.

Я оглянулся по сторонам. Наш конвой противолодочным зигзагом продолжал идти к своей цели. К нам уже давно не поступало никаких приказов.

А радиограммы продолжали идти потоком, и их содержание не оставляло уже сомнений в точности их текстов. Могучее авианосное соединение адмирала Нагумо было разгромлено вдребезги.

Наконец, в 09:20, пришел Оперативный приказ № 154, предписывая нашим транспортам «временно отвернуть в северном направлении», а «всем боевым кораблям — атаковать противника севернее Мидуэя».

Подчиняясь этому приказу, шестнадцать транспортов с десантом под эскортом сторожевиков медленно развернулись и стали уходить на север. А наши шесть эсминцев, ведомые крейсером «Дзинтцу», увеличив скорость до 30 узлов, ринулись к Мидуэю.

В 10:10 был получен Оперативный приказ № 156, объявляющий о том, что операция по захвату Мидуэя «откладывается». Нам же предписывалось подойти к атоллу и подвергнуть его бомбардировке с моря. Мы находились в 300 милях и в 10 часах хода от Мидуэя, продолжая свой путь без каких-либо помех, если не считать очередного кошмарного сообщения (в 14:30) о том, что наш последний авианосец «Хирю» подвергся удару с воздуха и охвачен пожаром.

В 16:15 адмирал Исороку Ямамото отдал свой третий приказ, в котором остаткам соединения Нагумо предлагалось «втянуть противника в ночной бой и разгромить его». В приказе не только ничего не говорилось о потере соединением Нагумо всех четырех авианосцев, но, напротив, подчеркивалось, что американский флот «практически уничтожен и отходит на восток».

Даже имея ограниченную информацию об этом бое, я, ведя свой эсминец к Мидуэю, не переставал удивляться, как адмирал Ямамото мог отдать подобный приказ. Позднее выяснилось, что главком таким образом хотел поднять боевой дух подчиненных, но тогда мне казалось, что адмирал полностью потерял здравый смысл.

В 21:30 радио приняло сообщение адмирала Нагумо, в котором подчеркивалась вся фальшь предыдущего приказа Ямамото: «Соединение противника из 5 авианосцев, 6 крейсеров и 15 эсминцев двигается в западном направлении. Отхожу на северо-запад, эскортируя горящий «Хирю».

Через два часа Ямамото отдал следующий приказ, где снова настоятельно требовалось нанести по противнику «сокрушительный удар».

Когда этот приказ дошел до нашего эсминца, я с мостика увидел вдали, на расстоянии около 5000 метров, пылающий корабль. Сверившись с картой, мы поняли, что это был авианосец «Акаги». Я вспомнил горящие корабли противника в Яванском море. Теперь пришел и наш черед. В Яванском море союзники совершили больше ошибок, чем японцы. У Мидуэя ошибки и глупости совершали одни японцы.

Незадолго до полуночи мы получили приказ, отменяющий операцию по захвату Мидуэя и предписывающий присоединиться к главным силам адмирала Ямамото.

2

Сражение у Мидуэя изменило обстановку в войне на Тихом океане в пользу Соединенных Штатов. Однако если соединение Нагумо было полностью уничтожено в бою у Мидуэя, это еще не означало крушения нашего флота, остававшегося достаточно мощным, чтобы на равных сражаться с американцами. С моей точки зрения, окончательное поражение японского флота произошло из-за целой серии стратегических и тактических ошибок, допущенных адмиралом Ямамото после Мидуэя в морских сражениях у Гуадалканала, где высадились американцы в начале августа 1942 года.

Отступив от Мидуэя, Ямамото привел соединения Объединенного флота на остров Трук, а затем вернулся в воды метрополии. Таким образом, когда американцы начали высадку на Гуадалканал, главные силы японского флота находились на базах японского Внутреннего моря в 2700 милях от зоны боевых действий. После этого Ямамото начал посылать к Гуадалканалу наши корабли небольшими группами, предоставив американцам прекрасную возможность перемолоть весь Объединенный флот по частям...

10 июня, получив приказ об отмене захвата Мидуэя, мы снова вступили в охранение транспортов и отконвоировали их на Трук, куда прибыли 15 июня. Через два дня мы направились в Японию, прибыв в Йокосуку 21 июня, а затем перешли на свою базу в Куре. Со всех участников сражения у атолла Мидуэй взяли подписку о неразглашении результатов боя. Все документы об этом сражении получили гриф «Совершенно секретно», а выпущенное официальное коммюнике говорило об очередной победе нашего флота, преувеличив в несколько раз потери американцев и соответственно преуменьшив собственные.

С 28 июня по 5 августа я занимался охраной торговых судов в Токийском заливе. Задача была нетрудной, но она дала мне возможность обучать экипаж корабля.

Нет сомнения в том, что решение Ямамото отозвать главные силы Объединенного флота в японские воды являлось фатальной ошибкой. Ядро флота нужно было держать на острове Трук. Однако и в решении главкома была полезная сторона. Дело в том, что большая часть из наших 104-х эскадренных миноносцев получила передышку, а вместе с ней и возможность повысить боевую подготовку личного состава. Вскоре всем этим эсминцам предстояло участвовать в интенсивных и ожесточенных сражениях, продолжавшихся непрерывно в течение более двух лет. В этих сражениях именно эскадренным миноносцам впервые в истории и, возможно, последний раз предстояло играть ведущую роль. Я принял участие в этих непрерывных боях у Соломоновых островов с марта по ноябрь 1943 года, командуя эсминцем «Сигуре». В период моего участия в боях были потеряны 30 японских эсминцев. Мой корабль фактически стал единственным, который не только уцелел в этой военно-морской мясорубке, но и не потерял ни одного человека из своего экипажа.

Моряки называли мой «Сигуре» («Осенний дождь») «Эсминцем-призраком» или «Непотопляемым эсминцем», а меня самого прозвали «Чудо-командиром». Действительно, это был наиболее славный период моей военно-морской карьеры.

Старая китайская мудрость гласит, что даже нападая на кролика, лев должен использовать всю свою мощь. Американцы поступили точно как этот лев, когда на рассвете 7 августа 1942 года атаковали острова Гуадалканал и Тулаги. Смешно, но это произошло на следующий день после того, как японцы построили на Гуадалканале взлетно-посадочную полосу, которая сразу и попала в руки к противнику. На островах находились 2600 японских строительных рабочих, а оборона состояла из 800 морских пехотинцев при нескольких орудиях и пулеметах. В их распоряжении также находились 9 вооруженных гидросамолетов и 12 летающих лодок.

Американцы оккупировали Тулаги в течение двух часов и одновременно захватили аэродром на Гуадалканале. В это время японский «лев» — Объединенный |флот — спал в 2700-х милях от этого места на своих якорных стоянках Внутреннего моря. Правда, неподалеку, в 560 милях северо-восточнее Гуадалканала, на базе Рабаул острова Трук находился 8-й флот вице-адмирала Гуничи Микава. Соединение вице-адмирала Микава, состоявшее из 5 тяжелых крейсеров, трех легких крейсеров и одного эсминца, вышло по тревоге из Рабаула в 15:30 7 августа и в полночь 8 августа атаковало американские силы вторжения на Гуадалканал. При этом были потоплены три американских тяжелых крейсера и один австралийский, поврежден еще один тяжелый крейсер и два эсминца. Все это произошло в течение получасового ночного боя. (Потоплены были американские крейсеры «Квинси», «Винсенс», «Астория» и австралийский крейсер «Канберра». Поврежден американский крейсер «Чикаго». Эсминец «Джервис», поврежденный накануне японскими самолетами, был добит авиацией на следующий день.)

Хотя Микава на отходе, находясь уже вблизи Кавиенга, потерял крейсер «Како», потопленный американской подводной лодкой «S-44», он, несомненно, одержал одну из самых выдающихся побед в морской войне на Тихом океане. Необъяснимо было только почему, разгромив боевые корабли противника, он не занялся американскими транспортами, набитыми различными грузами для высадившегося десанта.

За эту ошибку Микава подвергся острой критике после войны как со стороны американцев, так и японцев. Однако, с моей точки зрения, адмирал Микава со своим относительно слабым соединением и так добился очень многого своим внезапным рейдом. Он бы добился еще большего, если бы его действия поддержали основные силы Объединенного флота, которые адмирал Ямамото держал в водах метрополии.

Когда известие об американском вторжении на Гуадалканал дошло до Японии, спящий «лев» повел ушами, но не поднялся. Император Хирохито, отдыхающий на своей летней вилле в Никко, получив это известие, заявил, что должен немедленно вернуться в Токио. Но в этот момент ему доложили, что начальник главного морского штаба адмирал Нагано прибыл в Никко и просит аудиенции.

— Не произошло ничего, что бы требовало внимания Вашего Императорского Величества, — объяснил Нагано. Он показал императору доклад нашего военного атташе в Москве, в котором говорилось со ссылкой на русские разведывательные источники, получающими информацию от своих американских союзников, что противник высадил на Гуадалканале всего 2000 солдат, планируя уничтожить построенный аэродром и отойти с острова.

Я не знаю, кто мог составить такое дурацкое донесение, но еще больше меня удивляет, как ему могли поверить. И как можно было игнорировать другие разведывательные сводки, утверждающие обратное.

Через три дня, 10 августа, когда выяснилось, что противник не только не собирается эвакуировать свои войска с Гуадалканала, но высаживает там новые части, было решено направить на остров 5800 солдат, предназначенных ранее для захвата Мидуэя, а ныне находящихся на Труке.

На следующий день, 11 августа, из состава Объединенного флота был выделен 2-й флот вице-адмирала Набутаке Кондо и направлен в 2700-мильный поход к Гуадалканалу.

Соединения лихорадочно переформировывались и мой эсминец «Амацукадзе» в результате попал под командование моего старого друга вице-адмирала Нагумо.

«Амацукадзе» и четырнадцать других эсминцев были сведены в 10-ю эскадру, лидером которой стал легкий крейсер «Нагара», на котором держал свой флаг Нагумо после гибели своего флагманского «Акаги» у Мидуэя. Эсминцами командовал контр-адмирал Сусуму Кимура, считавшийся большим специалистом по минно-торпедному оружию.

Мы шли на юг со скоростью 18-20 узлов, хотя каждый эсминец достаточно легко мог развить 33 узла. Но подобное увеличение скорости влекло за собой такой расход топлива, который мы себе позволить не могли. По графику похода мы должны были прибыть на Трук 20 августа, покрыв за пять суток 2000 миль. Затем мы должны были идти к Гуадалканалу.

Утром 23 августа 2-я эскадра эсминцев, эскортирующая транспорты, доложила, что наши корабли обнаружены разведывательной авиацией противника, поставив тем самым адмирала Нагумо перед проблемой. Наиболее оптимальным решением была бы отсрочка высадки и немедленное начало морского боя с противником за господство над водами вокруг острова. Ямамото приказал 2-й эскадре изменить курс и «отложить высадку на сутки», но вышедшему с Трука другому конвою с бригадой Кавагучи никаких приказов передано не было. Главком принял решение разгромить небольшое американское соединение и продолжать высадку согласно графика.

Приказом Ямамото было поспешно сформировано диверсионно-ударное соединение, построенное вокруг самого маленького авианосца нашего флота «Рюдзе» водоизмещением всего 10 150 тонн. Авианосец должны были прикрывать крейсер «Тоне» и два эсминца: «Токицукадзе» и «Амацукадзе». Соединением командовал мой однофамилец контр-адмирал Чуичи Хара. Ему ставилась задача следовать прямо к Гуадалканалу и затем, отходя к Бугенвилю, увлечь за собой американские корабли. В то же самое время соединение адмирала Нагумо с двумя авианосцами «Секаку» и «Дзуйкаку» (каждый по 40000 тонн) должно было проследовать на северо-восток, выходя во фланг соединения противника, когда тот клюнет на приманку отряда адмирала Хара.

В 2 часа ночи 24 мая мы вступили в кильватер тяжелому крейсеру «Тоне» — фантастически выглядевшему кораблю, чьи все четыре башни главного калибра были сосредоточены в носовой части, и пошли на соединение с авианосцем «Рюдзе». Мой «Амацукадзе» занял позицию с правого борта авианосца, а однотипный «Токицукадзе» — с левого.

Доведя скорость до 26 узлов, наше четырехкорабельное соединение устремилось к Гуадалканалу.

Контр-адмирал Хара, державший свой флаг на крейсере «Тоне», был одним из наиболее блестящих офицеров нашего флота. Я знал его еще по училищным временам, где он был преподавателем. При нанесении удара по Перл-Харбору Хара командовал одной из дивизий соединения Нагумо. Я полностью доверял ему.

Самым уязвимым в нашем соединении был, конечно, авианосец «Рюдзе», и я постоянно с беспокойством на него посматривал. Построен он был десять лет назад, и я точно знал, что на такие старые корабли принято направлять наименее опытных пилотов. Особенно после потери такого количества опытнейших летчиков в бою у Мидуэя. Зная, что «Рюдзе» выбран в качестве приманки, я сильно сомневался, что подобной приманке суждено уцелеть.

В 07:13, когда здесь, в южной части Тихого океана полностью рассвело, разведывательный гидросамолет установил первый контакт с противником. Противник следовал за нами достаточно долго, но потом отвернул, видимо, получив какую-то новую информацию. Последующие четыре часа мы шли, ничего не зная ни о местонахождении противника, ни о его дальнейших планах.

Море было полностью спокойным. Из-за редких облаков сияло ослепительное тропическое солнце. Погода, столь благоприятная для удара с воздуха, заставляла вспоминать Мидуэй. Меня опять начали мучить мрачные предчувствия.

В 11:00 мы находились в 200 милях севернее Гуадалканала. Точно по графику, предусмотренному оперативным планом, с палубы «Рюдзе» взлетели 6 бомбардировщиков и 15 истребителей для удара по американскому аэродрому на острове. Находясь в 2000 метрах от авианосца и следя с мостика за уходом самолетов, я недоумевал, почему с «Рюдзе» не выпустили 9 оставшихся у него истребителей для обеспечения собственного прикрытия, с воздуха. Глядя на облака, я представлял сколь неожиданно из-за них могут вынырнуть американские пикировщики и нанести фатальный удар беззащитному авианосцу.

Прошел целый час, но истребители с «Рюдзе» так и не взлетели.

Это было выше моего понимания и мне ничего не оставалось делать, кроме как ругаться про себя, стоя на мостике. В 12:30 возбужденный голос из радиорубки доложил по переговорной трубе:

— Командир, самолеты с «Рюдзе» доложили о том, что они успешно отбомбились над Гуадалканалом.

Я облегченно вздохнул, хотя сильно сомневался в том, что бомбардировка проведенная шестью палубными бомбардировщиками может быть особенно эффективной.

В этот момент рассыльный доставил мне на мостик обед, и я принялся за еду. Заканчивая обед, я услышал крик сигнальщика:

— Самолет, вероятно, противника подходит с левого борта по пеленгу 30!

В бинокль я увидел американский бомбардировщик, величественно плывущий на большом расстоянии, то появляясь из облаков, то скрываясь в них.

Мы подняли сигнальные флаги, дали гудки, сиреной и изготовили орудия к стрельбе по воздушной цели. По мере приближения мы убедились, что самолетов не один, а два. Это были наши старые знакомые по юго-восточной Азии — «летающие крепости» «В-17». Я взглянул на «Рюдзе» и онемел от удивления. На авианосце не было никаких признаков жизни. Казалось, что весь его экипаж во главе с командиром забылся в послеобеденном сне.

Чтобы предупредить авианосец о приближающейся опасности, я приказал своим комендорам открыть огонь, хотя американские бомбардировщики находились еще вне дальности стрельбы наших орудий.

«Тоне» и «Токицукадзе» также открыли заградительный огонь.

Наконец, два истребителя, пострекотав моторами на палубе, поднялись с «Рюдзе», стремительно набирая высоту. К этому времени самолеты противника, видимо, доложив о нашей позиции, развернулись на обратный курс. К тому времени как наши истребители вскарабкались на их высоту, «летающие крепости» уже исчезли в облаках. Истребители вернулись и стали кружиться над авианосцем.

А на палубе «Рюдзе» по-прежнему было тихо и пустынно.

Мое терпение лопнуло. Не в силах больше сдерживать эмоции и злость от ожидания удара противника по беспомощному авианосцу, я набросал на листке бумаги небольшое сообщение и приказал сигнальщикам передать его на авианосец флажным семафором.

Сигнальщик выскочил на крыло мостика и стал размахивать флагами: «От командира «Амацукадзе» капитана 2-го ранга Тамейчи Хара старшему офицеру «Рюдзе» капитану 2-го ранга Хисакичи Киши. Полностью осознавая неуместность своего вмешательства, вынужден спросить: почему авианосец столь вяло проводит операцию? Что случилось?»

Подобное сообщение, разумеется, было дерзким и бестактным. Я знал, что ни один морской офицер не позволял себе ничего подобного в ходе боевых операций. Но я специально адресовал его капитану 2-го ранга Киши, поскольку он был моим сокурсником по училищу. Хотя он не отвечал за летные операции, я надеялся, что ему удастся «разбудить» командира корабля и командира авиагруппы.

С авианосца быстро просигналили ответ: «От Киши капитану 2-го ранга Хара. Глубоко признательны за ваше замечание и впредь рассчитываем на них». Пока я гадал, как понимать этот ответ, на палубе «Рюдзе» внезапно закипела жизнь, и на ней появились еще семь истребителей. Вскоре ветер донес шум их запускаемых моторов, но было уже поздно, поскольку именно в этот момент я услышал крики сигнальщиков:

— Приближается большое количество самолетов противника!

Было около 14:00. «Рюдзе» стал спешно разворачиваться под ветер, когда десятка два американских пикирующих бомбардировщиков камнем стали падать на него со всех сторон. Я с ужасом глядел на наш авианосец. Почему он, находясь под атакой, не очищает свою палубу от самолетов? Надо сказать, что в этот момент мне было чем заняться, кроме как наблюдать за действиями «Рюдзе». Я находился на дистанции примерно в 5000 метров от него и вместе с другими кораблями охранения отбивался от бомбардировщиков противника. Между тем, мы перехватили радиограмму с «Рюдзе», предписывавшую самолетам, отправленным к Гуадалканалу, не возвращаться на авианосец, а садиться на аэродроме Бука — на полпути между Гуадалканалом и Рабаулом. Я опять удивился: не лучше ли было приказать своим пятнадцати истребителям перехватить самолеты противника на отходе?

Один за другим американские пикировщики «Донтлесс» и истребители «Грумман» пикировали на «Рюдзе», забрасывая его бомбами и поливая пулеметно-пушечным огнем. Двенадцать зениток «Рюдзе» вели спорадический огонь, не сбив ни одного вражеского самолета. (Это были самолеты с американского авианосца «Саратога».)

Две или три вражеских бомбы попали в кормовую часть корабля, пробив полетную палубу. Из пробоин вырвались языки пламени и чередой последовали ужасающие взрывы. По всей длине полетной палубы побежал огонь и повалили клубы густого черного дыма.

Решив, что с авианосцем покончено, самолеты противника ринулись на нас — на корабли охранения. Мой корабль, ведя огонь из всех орудий, отчаянно маневрировал на скорости 33 узла. Огромный бурун, поднятый форштевнем, заливал палубу вплоть до носовой надстройки. Каскады воды достигали мостика.

Атака продолжалась около получаса. Несколько бомб упали в опасной близости от эсминца, но прямых попаданий не было.

Наконец, американские самолеты улетели, и я перевел дух, снова взглянув на авианосец «Рюдзе». Клубы черного дыма отнесло ветром в сторону, открыв авианосец окулярам моего бинокля. Я увидел, что он стоит без хода и... тонет! Тяжелый крен на правый борт обнажил красный сурик корпуса ниже ватерлинии. Волны захлестывали своими верхушками края полетной палубы.

Мой эсминец немедленно начал движение к авианосцу, но внезапное появление из облаков трех самолетов заставило нас снова лечь на курс уклонения от бомб и сыграть воздушную тревогу.

К счастью, и вместе с тем к несчастью, самолеты оказались свои. Это были три истребителя «Зеро», возвращающиеся после удара по Гуадалканалу. Они медленно начали кружиться над «Рюдзе», как бы прощаясь со своей погибающей авиаматкой, а затем, один за другим, совершили посадку на воду вблизи авианосца. Летчиков быстро спасли, но, к сожалению, мы ничего не могли сделать, чтобы спасти их самолеты.

Пока мы спасали пилотов, было потеряно много драгоценного времени. Теперь мне казалось, что авианосец может опрокинуться в любой момент. Но каким-то чудом горящий «Рюдзе» все еще оставался на плаву. Даже языков пламени стало поменьше. Видимо, хлынувшая в корабль вода сама гасила пожары.

Может быть, его удастся отбуксировать на Трука, а там поставить в ремонт? Однако мой оптимизм быстро рассеялся, когда «Амацукадзе» приблизился к авианосцу. Пламя пожаров сожрало все. Было уничтожено все оборудование полетной палубы и орудия на спонсонах. Повсюду вперемешку с обугленными трупами лежали обгоревшие останки самолетов. Крен корабля достиг уже 40 градусов. Авианосец погружался на глазах. Кто-то на полетной палубе сигналил флагами: «Мы покидаем корабль. Подойдите к борту и примите экипаж».

Мы быстро подошли под заваливающийся правый борт «Рюдзе». Если авианосец опрокинется, а это могло произойти в любой момент, он вполне мог накрыть «Амацукадзе» и утащить его с собой в пучину. Но терять время на какие-то раздумья и колебания было уже невозможно, и я решил рискнуть.

Океан, который до этого казался спокойным, своей зыбью так раскачивал стоявший без хода «Рюдзе», что его островная надстройка то вздымалась куда-то высоко вверх, то зловеще приближалась и угрожающе нависала «над моим маленьким эсминцем. Холодный пот катился по моему лицу. Матросы с кранцами и баграми встали у борта, чтобы нас не ударило волной об авианосец и не навалило на него.

Мы приняли сначала раненых, потом офицеров с секретными документами, а затем всех, кого еще можно было спасти. Прием экипажа «Рюдзе» прошел быстро и эффективно. Мы приняли на борт более 300 спасенных. Внезапно крен авианосца сильно увеличился.

— Закончилась ли эвакуация? — прокричал я в рупор с мостика.

Офицер, отвечающий за прием спасенных, ответил утвердительно.

Взревели мощные трубы «Амацукадзе», и эсминец стал быстро отходить от погибающего авианосца.

Мы успели пройти едва ли метров 500, как «Рюдзе» опрокинулся и исчез в океанской пучине. Образовавшийся на месте гибели авианосца огромный водоворот подхватил «Амацукадзе» и стал кидать эсминец из стороны в сторону. Я страшно испугался, что может произойти что-нибудь очень серьезное и еле-еле справился с управлением, выведя корабль из опасной зоны.

Я еще не успел отдышаться от пережитой опасности, как услышал тихий голос за своей спиной:

— Капитан 2-го ранга Хара... Вы не представляете, насколько я вам благодарен...

Я обернулся и увидел капитана 1-го ранга Тадао Като, командира «Рюдзе», того самого человека, которого я так ругал в течение прошедшего дня. Он выглядел измученным и больным, но снова поклонился мне и прохрипел:

— Пожалуйста, примите мою глубочайшую благодарность от имени всего моего экипажа.

Внезапно мне стало его жаль, а злость снова обратилась на адмирала Ямамото, который выбрал такого неподготовленного офицера — Като был строевиком, а не специалистом — для выполнения столь важной задачи, как «приманка».

— Вам нет нужды благодарить меня, Като, — раздраженно ответил я. — Вы выглядите совсем больным. Вы не ранены?

— Нет, Хара, я здоров. Но я вспоминаю, сколько погибло моих моряков... И мой корабль...

Он закрыл лицо руками и, не в силах больше контролировать себя, разрыдался. Когда он побрел к трапу, я только спросил:

— Господин Като, скажите: мой друг Киши, ваш старпом, он спасся?

Като обернулся. Он не сказал ни слова, но по печали на его измученном лице я понял все и кивнул. Като, опустив голову, стал спускаться по трапу.

Я тяжело вздохнул. Капитан 2-го ранга Киши, мой хороший друг, с которым мы когда-то учились в одной группе Эта-Дзимы, погиб. К чему нельзя никогда привыкнуть на войне — это к гибели друзей...

«Амацукадзе» присоединился к крейсеру «Тоне» и эсминцу «Токицукадзе», и я с облегчением убедился, что ни не получили никаких повреждений. Оба корабля спустили шлюпки, поднимая из воды моряков с «Рюдзе», которым пришлось броситься за борт.

Между тем появились еще четырнадцать самолетов, вернувшихся после удара по Гуадалканалу, и стали крутиться над нами. Видимо приказ совершить посадку на аэродроме Бука до них не дошел. В результате семь самолетов, включая и единственный, имеющий радиоаппаратуру, пропали без вести, а семь совершили посадку на воду вблизи наших кораблей и были подняты на борт. Но все самолеты, разумеется, утонули.

Солнце уже садилось, когда «Тоне», «Токицукадзе» и мой «Амацукадзе» получили приказ Нагумо присоединиться к его главным силам и повернули в восточном направлении. Этот день, 24 августа, вошедший в историю как день сражения у Восточных Соломоновых островов, показался мне бесконечно долгим и изнурительным.

Пройдя примерно 50 миль на рандеву с главными силами, мы обнаружили отряд наших эсминцев, который шел на юг, светя прожекторами. Они вели поиск пилотов, вынужденных совершить посадку на воду.

Стояла непроглядно темная ночь и соответствующая тишина. Я почувствовал страшную усталость после бессонной ночи и столь напряженного дня и стал подумывать о том, чтобы спуститься в каюту и пару часов поспать. Но в этот момент мне доложили, что с флагманского авианосца «Секаку» прожектором передали позывной «Амацукадзе», а вслед за ним приказ:

«Адмирал Нагумо капитану 2-го ранга Хара. Немедленно следовать в точку КИ Н 21 и обеспечить спасение двух пилотов авианосца «Дзуйкаку», находящихся в воде».

Сверившись с картой, я даже присвистнул от удивления. Ничего себе... Указанная точка находилась в 98 милях к югу от моего нынешнего места и всего в 60 милях от последнего места соединения противника, зафиксированного на момент гибели «Рюдзе». Но приказ есть приказ. Я преодолел усталость и дал приказ ложиться на новый курс.

Я не имел понятия, каким образом и кто определил то место, где должны были находиться сбитые летчики, но понимал, что наши и без того малые шансы их обнаружить, станут совершенно безнадежными, если мы допустим хоть малейшую навигационную ошибку.

После четырех часов хода на 24-х узлах мы прибыли в район поиска. Снизив скорость до 6 узлов, мы начали прочесывать район. Звезд не было видно и приходилось руководствоваться только счислением.

Вахтенный штурман лейтенант Хидео Шодзи доложил, что мы находимся точно в указанной точке. Я выставил дополнительных сигнальщиков, объяснив им, что кроме наших пилотов здесь могут оказаться и сбитые летчики противника. Включать прожектора я не решился, поскольку опасался вражеских подводных лодок, которые при моем следовании со скоростью 6 узлов могли утопить «Амацукадзе» с такой же легкостью, как какой-нибудь старый транспорт.

После получаса бесплодных поисков я начал беспокоиться по поводу имеющихся у меня запасов топлива, поскольку нам еще нужно было добираться до Рабаула, находящегося на расстоянии 500 миль. Приняв все это во внимание, я разрешил зажечь на бортах слабые сигнальные огни.

Летчики должны быть где-то неподалеку. Я решил просигналить с мостика в темноту сигнальным фонарем название их авианосца: «Дзуйкаку! Дзуйкаку!».

Прошло еще полчаса и все надежды стали тускнеть, когда слева по носу я неожиданно увидел слабый проблеск огня на расстоянии примерно 1000 метров. Повернув в этом направлении, мы спустили шлюпку и, подойдя приблизительно на 100 метров, обнаружили спасательный плотик и двух людей на нем. Командовавший шлюпкой лейтенант Шодзи внезапно остановился и доложил, что люди на плоту похожи на американцев.

Я чуть не взвыл от досады. Если люди на плоту — американцы, то это значит, что нам придется продолжать поиск. А уже близился рассвет.

— Кто бы они ни были, — приказал я, — снимите их плотика на шлюпку.

Когда шлюпка подошла к плоту, с нее просигналили фонарем, что это оказались именно те японские пилоты, которых мы искали. Я чуть не пустился в пляс прямо на мостике от радости.

Взяв летчиков на борт, мы повернули на север и, увеличив скорость до 24 узлов, направились на Трук. А первый раз за двое суток опустился в свое кресло на мостике и забылся глубоким сном.

Хотя операция «Приманка» и закончилась гибелью авианосца «Рюдзе», эта жертва не была напрасной. Внимание противника отвлеклось на наш отряд, а это позволило адмиралу Нагумо использовать все свои силы для удара по американскому авианосцу «Энтерпрайз» и нанести ему тяжелые повреждения. Конечно, это служило лишь небольшой компенсацией за потерю «Рюдзе», поскольку «Энтерпрайз» был быстро отремонтирован и через два месяца был снова в строю.

Более того, палубная авиация американцев атаковала конвой, везущий подкрепления для полковника Ичики, и повредила крейсер «Дзинтцу».

Наши эсминцы подошли к Гуадалканалу и в течение всей ночи яростно бомбардировали позиции противника. Однако на следующее утро эскадрильи «летающих крепостей» в течение нескольких часов налетали на корабли и транспорта нашего конвоя, вынудив его отойти к Бугенвилю. При этом был потерян эсминец «Муцуки» и транспорт «Кинрю-Мару».

Узнав о столь серьезном противодействии противника, конвой с бригадой генерала Кавагучи вернулся обратно на Трук.

Таким образом, это сражение закончилось как тактическим, так и стратегическим поражением Японии. Все решения, принятые адмиралом Ямамото, оказались неверными.

3

В истории Второй Мировой войны было мало адмиралов, заслуживших столь высокую репутацию, как адмирал Исороку Ямамото. Отдавая должное величайшим способностям Ямамото, я все-таки считаю, что его репутация как главкома Объединенным флотом была в значительной степени преувеличена.

Несмотря на катастрофическое поражение Японии в войне на Тихом океане, народ все еще склонен рассматривать Ямамото как одного из величайших национальных героев.

В послевоенных мемуарах жесткой критике подвергались очень многие генералы и адмиралы, занимавшие в годы войны высшие командные должности и считавшиеся чуть ли не кумирами нации. Но адмирала Ямамото не критиковал никто. Моя критика адмирала является по существу первой, высказанной военным человеком, прошедшим всю войну. И эта критика основана вовсе не на каких-то личных антипатиях к покойному адмиралу. Напротив, я уверен, что адмирал Ямамото был выдающимся руководителем, вполне заслужившим то почти религиозное уважение, с которым к нему относились его подчиненные. Но он не имел достаточной квалификации, чтобы командовать таким количеством кораблей и таким количеством людей, которые находились в составе Объединенного флота Японии к началу войны. Можно считать трагедией тот факт, что именно Ямамото был избран в качестве главнокомандующего Объединенным флотом.

Многие старшие офицеры флота считают, что адмирал Ямамото был бы идеальным морским министром и некоторые адмиралы прилагали усилия продвинуть его именно на этот пост. Они полагали, что Объединенным флотом должен был командовать адмирал Мицумаса Йонаи. Однако эта идея провалилась, поскольку Ионаи, будучи убежденным противником войны с Соединенными Штатами, отказался возглавить флот, заявив: «Я не боевой адмирал и на этом посту окончательно испорчу отношения с армией. Более того, если такой упрямый человек, как Ямамото, станет Морским министром, его точно убьет какой-нибудь армейский фанатик».