То ли правда, то ли БРЕД!

То ли правда, то ли БРЕД!

Появление очередной выдумки о тебе вызвало улыбку даже у меня, до недавнего времени очень болезненно реагировавшей на домыслы вокруг твоего имени. Собственно, ничего удивительного в этом явлении нет.

Появилось «в телевизоре» некое значимое лицо и сообщило никому доселе не известную историю из жизни популярного артиста. Третье лицо, доверяющее титулам информатора, аккуратно вписало себе в тетрадку услышанную историю. Через день, а может год, история пошла в народ. Что по этому поводу думает сам Артист, никого не волнует. Байка-то, пересказанная уже семьдесят пятым лицом, живее самого Артиста. Отрикошетит он брошенный в него камень – его запишут в склочники, скандалисты, а то и алкоголиком признают. Народ лучше знает, когда Артист родился, на ком женился. А уж если Артист в мир иной ушел – такое раздолье для фантазии!

Так и появляется на свет АНЕКДОТ. Не самое, кстати, поганое изобретение человечества. Он продлевает жизнь и героям (имя часто упоминается), и слушателям (смех жизнь продлевает), и авторам (их цитируют). Авторы анекдотов не только в курилке и в застолье упоминаются. На них начинают ссылаться исследователи и критики, журналисты и писатели, поэты и коллекционеры. Неважно, что у одной и той же байки несколько авторов. На то и жанр анекдота существует. Что такое анекдот? Народное творчество: услышал, добавил пусть самую малость, подкорректировал и передал дальше уже от своего имени. Ну и пускай себе плывет по белу свету. Конечно, хорошо, когда герой анекдота, на том или на этом свете услышав его, улыбнется. Ты многим историям улыбнулся бы, может и частушки ответные пропел бы. Многим, да не всем, вот поэтому и «почти анекдот» от…

…Рувима РУБЛЁВА (он же Рудольф Фукс) и «Нового русского слова», №3 1980 год.

«Въездную визу Лещенко получить не удалось по причине не совсем лояльных по отношению к Советам тостов, которые он произносил на прощальном банкете А. Вертинского, где присутствовали и представители совпосольства».

А были ли вы знакомы? Вертинский на этот вопрос зло вопросом ответил, мол, кто такой Петр Лещенко? Я от тебя слышала, что ты знаешь об артисте Вертинском, его репертуаре, встречались в сборных концертах, но лично вы не были представлены друг другу.

«Если Вертинскому для того, чтобы добиться въездной визы, пришлось закупить на свои деньги вагон медикаментов для раненых красноармейцев, то с П. Лещенко уже запросили два вагона».

Что можно было взять в те годы с прапорщика Лещенко? Да и виза тебе была тогда ни к чему. Ты выбрал Бухарест, потом Париж. Тогда хотелось одного – стать артистом, а значит быть там, где мечта могла осуществиться.

Впрочем, красноречивее тебя никто не ответит. Из твоих «Частушек-перебирушек»:

Эх, галоши вы мои,

Да берегу вас к лету,

А по правде вам сказать-то:

У меня их нету!

«Меня, как и других коллекционеров, всегда интересовал вопрос: действительно ли был П. Лещенко в оккупированной немцами Одессе во время войны, как об этом пел Л. Утесов в своей пародии на популярную после войны эмигрантскую песню „Журавли”, где были такие слова: „Для кого ты там пел? Для какого народа? Перестаньте рыдать надо мной, журавли!” Константин Сокольский подтвердил это».

Не только Сокольский подтвердил. И Утесов подтвердил, горько добавив, что это было указание сверху. Кто же честнее: ты, подаривший одесситам праздник, или твой коллега по сцене, выполнявший указания сверху?

«Кроме того, он снабдил нас адресом вдовы П. Лещенко Веры Лещенко, которая тогда еще была жива и жила в Одессе. Она, к сожалению, как выяснилось позже, не знала никаких подробностей о гибели Петра Лещенко, рассталась с ним по причине семейной драмы, о которой нам не совсем удобно было расспрашивать, но совершенно точно подтвердила нам факт недолгого периода жизни П. Лещенко в оккупированной немцами Одессе. Затем П. Лещенко вернулся в Бухарест, а она осталась у родственников в Одессе.

После получения этих сведений уже можно представить себе причину гибели П. Лещенко. Действительно, какой-нибудь советский офицер, знавший о выступлениях певца в оккупированной Одессе или слышавший на фронте песни П. Лещенко, которые немцы, как известно, использовали для агитации и заводили пластинки перед советскими окопами, вполне мог разрядить свой пистолет в певца совершенно безнаказанно».

Между тем я еще жива и постараюсь пожить подольше – не все дела свои завершила. А вот вам о семейной драме не рассказывала, хотя с памятью и тогда, и сейчас полный порядок. Помню, как любили тебя, как на руках носили одесситы. Помню почет и уважение, которые тебе оказывали более сдержанные румыны. Помню, как пел ты на крыле самолета советским летчикам. Попросили, и ты спел. А жизни тебя лишили те же, кто и меня в лагеря отправил. Вот такой анекдот…

«Еще задолго до эмиграции из Союза ему [Шульману] пришлось выступать для особо высокопоставленных товарищей на теплоходе „Тарас Шевченко”. В числе прочих песен Шульман пел тогда „Журавли” и „Я тоскую по Родине” Лещенко. Однажды после исполнения одной из этих песен певца пригласил к себе за столик генерал-лейтенант КГБ. Он добродушно спросил, знает ли Виктор Шульман, чьи песни исполняет. Виктор ответил утвердительно. Тогда, ударившись в воспоминания, генерал-лейтенант рассказал ему, что после войны еще простым капитаном госбезопасности он служил в Румынии и несколько раз не только слышал, но и разговаривал с Петром Лещенко, который приезжал с концертами в части войск, расквартированных в Бухаресте, и продолжал даже петь в своем бывшем ресторане. Особенной популярностью как раз и пользовались эти две песни – „Журавли” и „Я тоскую по Родине”. По мнению Виктора Шульмана, рассказ бывшего капитана, а ныне генерал-лейтенанта, выглядел искренним и звучал вполне убедительно. Мне тоже кажется, что этому рассказу можно поверить. Когда Виктор спросил его, что же с Лещенко стало в дальнейшем, генерал пожал плечами, поскольку пробыл в Бухаресте недолго».

Не пел Петр Лещенко «Журавлей». Песня эта появилась, когда он был в лагере. Но «Журавли» в свой репертуар он бы взял. Его песня. Кстати, в отличие от «Мурки» и других подобных песен. Вот я тюремной лирикой в узком кругу после лагерей увлекалась. Петр Константинович – никогда. Не было в его репертуаре блатных песен. Романсы, танго, вальсы, шуточные народные, но не блатные. Последние, как сейчас говорят, не его формат.

Маргарита Думкина прислала свои «почти анекдоты» и просит пролить свет, откуда эти истории произрастают.

Письмо от 03.08.2009 года:

«Я интересуюсь творчеством Петра Константиновича Лещенко уже 5 лет и за это время оно открыло мне целый мир, изменило мое мировоззрение и стало для меня, как ни странно, основой моей жизни. Простите меня, ради бога, Вера Георгиевна, но я спрошу, может быть о том, что Вам покажется не вполне приличным или разбередит Ваши чувства, но мне действительно важно знать ответы на вопросы, которые вам адресую. Вера Георгиевна, дорогая! Разъясните мне, что здесь правда, что вымысел, проясните ситуацию. Я Вас не хочу обидеть, просто хочу знать правду. Заранее благодарю».

«Рита-Рита-Маргарита! Дорогой мой человек!

Откуда еще все это может произрастать? Из мусора, конечно. Не надо извиняться, вы честно спросили меня о том, что вас тревожит. Вы хотите знать правду. Я тоже. Ведь и для меня много чего в жизни Петра К. осталось тайной. Меня ваше письмо задело, но не огорчило. Милое мое создание, вот о чем хочу сказать. Молодая я была. На многое глаза закрывала. Это моя ошибка. Главная и жестокая. Меня это наказало больше, чем советская власть. И сегодня часто плачу из-за той своей глупости. Первые годы с Петей я упивалась его любовью, сама на такие чувства тогда не была способна. Не доросла. Не устаю повторять: „Если бы молодость знала…” Впервые поняла, что в моей жизни нет никого дороже его, когда после ареста Пети одна вернулась домой. Знаете, моя дорогая, в те дни ко мне часто возвращалось с детства знакомое ощущение, когда ныряешь в волну, тебя накрывает и дух захватывает, и тебе так хочется к маме, чтобы обняла, защитила. Только теперь я хотела к Пете, прикоснуться к нему и рассказать, как он мне дорог, услышать от него, что мы будем вместе, и я еще скажу ему главные слова. Я стала взрослой, я поняла, нет, ощутила, что такое любовь, и больше с этим чувством к нему никогда не расставалась. „Стала взрослой” – смешно звучит. Ведь мне тогда было под тридцать. Петечка мне не позволял взрослеть. Я была ребеночек. Капризный, не желающий жить по-взрослому.

Между нами никогда не было страстных объяснений. Петр Константинович не любил говорить о своих чувствах. Но я постоянно купалась в его любви. Он говорил взглядом, прикосновением, он пел мне о любви. Даже в частушках находил слово, которое так произносил, что я знала: любит. Он меня любит! Очень. Я была счастлива его любовью, но не успела ему подарить свою. Я была предана ему, верна, мне без него было плохо, но я поздно поняла, как я его люблю. Не было дня, чтобы я не просила прощения у него за нашего неродившегося ребенка. Это было в 1946 году. В марте. Я по наивности мечтала о сцене, о гастролях по всему миру, о пластинках моих, не Петиных. Беременность никак не входила в мои планы. Петя пытался уговорить меня оставить наше дитя, но я просто не представляла себя в роли мамы. Помню, уже все прошло, меня выписывают из больницы, я спускаюсь по ступенькам, а Петечка стоит внизу в холле, ждет меня. Увидел – и слезы в глазах. Не забыть мне его лица. Он так и не простил меня, это я точно знаю. Но не попрекнул никогда. Может, ребенок бы Петечку заставил переменить решение о возвращении в Союз? Как я корила и корю себя. Ехала на тюремное свидание с единственным желанием рассказать ему об этом. Не смогла. Вот об этом жалею, но о том, что уехала с Петей, вышла за него замуж – никогда.

Вы спрашиваете, сколько раз я выходила потом замуж. Два раза. Это были хорошие, достойные люди, но никто из них никогда не услышал моего признания. Петечке я признавалась в любви ежечасно, после того как нас разлучили. Всю свою жизнь. Он меня слышит, я знаю.

И Андрианов, с которым мы в лагере были в одной концертной бригаде, и Кумелан, прекрасный музыкант из оркестра, с которым я работала, хорошо знали творчество Петра Константиновича. Андрианов пел, Кумелан играл. Андрианов ревновал. Однажды разорвал мою фотографию, Петечка меня снимал. Она сохранилась у мамы. Андрианов разорвал. Я склеила ее по кусочкам, потом мне помогли ее отреставрировать.

Я попробую ответить и на другие ваши вопросы.

„…достаточно основательный труд В. Бардадыма и обширную статью Б. Савченко, которую все так любят цитировать. Я читала и статьи из журналов Мелодия” и Театральная жизнь”, статьи из Интернета и проч. и проч”.

Прочее. Все прочее. Бардадым еще поточнее в своих писаниях, чем Савченко. Не хочу об этом. Все прибегали ко мне, пытались вытащить из меня что-то. Я не была благосклонна. Не верила им. Брали то, что легко можно взять, а помочь мне в поисках никто не хотел. Голландец снял документальное кино о Петечке. И встретился с этими, как они себя называют, „лещенкистами”. Они такие жалкие. Нелепые. Даже режиссер говорит, что ехал в Россию, чтобы встретиться с детством своим: там отец ставит пластинки Лещенко. Ехал в хорошее, а попал в агрессию, такие злые, глупые оказались „лещенкисты”.

„Почему до сих пор не известна точная дата рождения Петра Константиновича? …Почему нельзя прийти к общему знаменателю”? Мне хотелось бы знать, когда сам артист справлял свой день рождения?”

Мы справляли всегда 3 июля. Петя считал, что правильно – день крестин 3 июля.

„…автомобиль – велосипед… Баянова… вилла и лошади… Савченко – вилла и была-то всего из 2-х комнат”.

Деточка, конечно, к чему стесняться роскоши, если ты ее заработал. Петя заработал. И жил не прячась. Вилла у Пети была, права Баянова, роскошная. И лошади были. И машина была, но для рабочих перевозок при ресторане. На вилле жили Петя с женой и сыном, его мама с отчимом, сестры с мужьями и детьми. Виллу разбомбили в 1939 году, так мне запомнилось. Петр Константинович купил две двухкомнатные квартиры для мамы с отчимом и для сестры Валечки с мужем и сыном. Закитт с Игорем он оставил ресторан, при котором были три квартиры. В одной жила мама Закитт, в другой – Зинаида, в третьей – Игорь, который к тому времени женился. При Петре Константиновиче эти квартиры использовались как гостиничные номера. Шаляпин всегда останавливался у Пети в одной из них.

Петр Константинович собирался строить ресторан в Констанце, на берегу моря. Заказал проект архитектору Меднеку, но война все планы поменяла. Когда мы поженились, то Петя купил двухкомнатную квартиру для нас и однокомнатную для реквизита и рабочих встреч.

„Была ли машина?”

Петя был дальтоник и очень правопослушный дальтоник. Закон не нарушал. Поэтому ездил на велосипеде. Но когда в том была необходимость, заказывал машину. На концерты сборные мы ездили в артистическом автобусе.

„…Когда вы были уведомлены о смерти Вашего первого мужа?”

Уведомлена – значит официально. Так – никогда. Нет, никто меня не уведомил. Узнала от Коли Черешни, он нашел меня на репетиции в «Эрмитаже».

„…фотокарточка 1953 г., где вы выступаете на какой-то эстраде”.

Это лагерная фотография.

„…воспоминания Валентины Попеску… – арест Петра Константиновича”.

Мы отработали первое отделение. Были в гримерной. Я готовилась к выходу во втором. Он вышел, его кто-то вызвал. Больше я его не видела, только в лагере увидела, когда свидание дали. Странно, что Валечка так говорит. Я ей первой позвонила и все рассказала. Первые дни она со мной ездила, вместе пороги обивали, но где Петя, не могли узнать. Потом вдруг и отчим Петечки, и Валя стали меня избегать. Не отвечали на звонки, явно не хотели общаться. Когда я устроилась на работу, то поддержкой для меня стали друзья Пети, музыканты. А Валя, думаю, испугалась за свою семью.

„…А. Н. Баянова утверждает, что после его ареста Вы вольно вели себя и в ресторане Мажорди” в Бухаресте имели связь с мужчинами, и как выражается Баянова, Вы вели личную жизнь, и довольно бурную”.

Ей виднее. Баянова, чтобы ее рассказики выглядели достоверно, говорила, что работала со мной в „Мон Жардене”. Не заметила я ее там почему-то. Были там две солистки: негритянка и я. Может, Баянова загримировалась под негритянку? Однажды она сказала, что в концлагере была в тот год, когда я в „Мон Жардене” работала. Я ничего не знаю о Баяновой, я ее один раз видела, встретились на улице, Петя мне ее представил. Потом сказал, что женщина она хорошая, но сочинительница большая: „О ее слабости к фантазиям знали все и ласково звали Алуша-вруша”. Это то, что знаю от Петра Константиновича. Больше мне моя память ничего не подсказывает. Мне ее книгу принес „доброжелатель”, но я ее не читала, полистала и увидела, что она рассказывает одно, а через пару-тройку страниц о том же – другое. Алуша-вруша – Бог ей судья.

Были ли у меня мужчины тогда? Единственное, что было, так это страх и неизвестность. Тем, кто это испытал, мне поверит и поймет меня, остальным даже объяснять ничего не хочу. Да, за мной ухаживали. Да, меня многие добивались, даже когда Петя был рядом. Он часто подшучивал над моими ухажерами, а они зубами скрипели. Когда арестовали Петю, я ничего и никого не видела. Представьте, в чужой стране, срок прописки в паспорте истек, муж обещает вернуться через два года, так это надо быть, простите, непроходимой дурой, чтобы петь, плясать и развлекаться. Я старалась отработать свой номер, забиться в какой-нибудь уголок и никому не попадаться на глаза. Музыканты из ресторана хорошо знали Петю и предлагали уехать с ними, опасаясь за меня, но я до последнего верила, что Петя вот-вот вернется. Мне было не до развлечений. Работала много, друзей, которые не отвернулись, рядом остались единицы.

Кому верить? Тому, кто правду говорит. У Аллы Николаевны столько противоречий в воспоминаниях о Пете, что даже правде ее не веришь.

Милая моя Маргарита, я знаю, что такого не было, и не собираюсь доказывать это и тем более оправдываться. Но не могу избавиться от одного: мне больно, почему так все на меня ополчились, особенно Валечка, ведь у нас с ней прекрасные были отношения. Ответ у меня один: меня опасались, я была советская, поэтому отвернулись все, но как-то надо было оправдаться. Вот и придумали. Удобно: она себя плохо ведет, поэтому не будем с ней общаться. А может, один человек придумал – и пошло-поехало. Меня не жаловали многие. Я была для всех красной тряпкой с советским серпом и молотом.

„…его фамилия была бы указана среди жертв репрессий 1950-х гг. рядом с тюрьмой Тыргу Окна”.

Фамилии нет на кресте тюремной могилы. Но там нет ни одной русской фамилии. Он есть в списке репрессированных. Нет, все же скажу. Но это мои догадки. Чьи-то обмолвки, какие-то детали подсказали, и я решила, что Петю все же похоронили не в тюремной могиле. Тихо выдали скорее всего Игорю, и он его где-то тайно похоронил. Что вдруг я так подумала? Но почему тогда мне не ответили из тюрьмы, что похоронен он там? Почему вторая жена Игоря одному господину не из СССР обещала показать Петину могилу за вознаграждение, но потом чего-то испугалась и отказалась от своих слов? Всех, кто приезжал из России, в дом не пускала, даже внучка Кристина однажды дала интервью, но на улице. Румыны нас продолжали бояться.

Если найдем могилу, то не пожалеем никаких средств и перевезем сюда. Тогда я рядом с ним упокоюсь. Уже место с павлинами присмотрела.

„…семья Лещенко не приняла, а к Игорю Лещенко вы относились более чем холодно и не давали отцу и сыну видеться…”

Игорь бывал у нас, общались, но настороженность с его стороны была. Такое отношение шло от неприятия меня, как и всего советского. Я слышала, как Игорь поучал моего брата Толечку перед их возвращением в Союз: „Зачем тебе туда ехать, ничего хорошего там не будет”. В бывшей семье Петра Константиновича раскол начался до моего появления в его жизни. Нападки со стороны жены и сына возникли именно из-за желания и настроя Пети вернуться в Союз. А тут еще я, как они меня называли, „коммуняка”. Это было главным камнем преткновения в наших отношениях. Горькая это правда, но время показало, что Игорь был прав. Что касается родни Пети, то очень хорошо меня приняла мама Пети, Валечка, Алфимов. Катя, другая сестра, уже не жила в Бухаресте. Я с ней не была знакома. Мы даже какое-то время жили вместе с родителями Пети. И моя мама с братьями были недолго там. Никто никогда не почувствовал неприязни. Потом что-то случилось после Петиного ареста. Наверное, меня винили в случившемся. Да я и сама себя виню. Петечка бы уехал, если бы не я.

Что теперь душу себе рвать».

Наталья Пряжникова, историк. Может, кто-то прояснит мне накопившиеся вопросы. Для меня так и остается загадкой песня-посвящение «Девонька». Кому она посвящена? В одних воспоминаниях, кажется Баяновой, это песня из ее репертуара, а Петр Лещенко стал петь, что их на какое-то время поссорило. Правда, потом Баянова сообщает, что услышала «Девоньку» от Ипсиланти и это было ей посвящено. Какой-то коллекционер настаивает, что песню Петр Константинович посвятил своей возлюбленной, существовавшей еще до Закитт. И вот теперь узнаю, что это посвящение Вере Лещенко. Можно ли услышать это посвящение?

Наталья, авторы «Девоньки» неизвестны, песня в репертуаре Петра Лещенко была уже в 30-х годах, и по словам Веры Лещенко, это была любимая песня его мамы. А Вере Лещенко он посвятил «Вероньку», танго, написанное им в Крыму в 1943 году. В 1950 году в Бухаресте он записал «Вероньку» на свой последний, так и не увидевший свет диск.

30 сентября, 2009 года. Был День ангела – Вера. Надежда. Любовь. Вера Георгиевна уже практически не вставала с постели. Вдруг призналась: «Я знаю, кто может мою мечту осуществить. Это Майя Розова. Хочу, чтобы «Веронька» осталась жить в хорошем музыкальном исполнении». Вера Георгиевна попросила свести ее с Майей. Какое-то время они общались по телефону и скайпу, восстанавливая танго-посвящение, рожденное в далекие 40-е[1].

Продолжение истории этого танго от самой Майи:

– Песня, о чем бы в ней ни пелось, как ни одно другое музыкальное произведение, выражает самые сокровенные чувства автора. В случае, когда и музыка, и стихи принадлежат одному человеку, – песня становится своим единственно возможным вариантом, и никакой другой вариант уже не зазвучит так, как оригинал. Могут быть использованы интерпретации в различных жанрах, но от этого первозданная прелесть песни не изменится, а только обретет еще большее разнообразие в среде почитателей.

Американцы говорят: дабы укоротить длинную историю…

А русская пословица гласит: краткость – сестра таланта!

Когда меня спросили, смогу ли я помочь Вере Георгиевне – Верочке (так между собой мы ласково называли ее) восстановить утерянную навсегда, но сохранившуюся в ее памяти, песню «ВЕРОНЬКА», я, не зная, о чем песня, как-то без энтузиазма согласилась. Подумала, что эта попытка будет равносильна тому, как восстанавливают содержание записей на древних папирусах, имея в распоряжении только лишь отрывки фраз на истлевших клочках. Но нам известно, что со знанием истории и сохранившимися фразами на слeдующих страницах, множество утерянных, казалось бы навсегда, бесценных документов были возвращены человечеству.

Верочка напела мне песню по скайпу. Хочу сказать, что прозвучало как-то сумбурно, с паузами на объяснения, но голос ее был по-прежнему нежен и чист в интонации, и вдруг я услыхала волшебное слово «ОДЕССА»… Вмиг все побочные чувства и сомнения потеряли смысл, и я уже знала, что должна хотя бы попытаться.

Я попросила Верочку прислать мне текст, какой есть.

Вот текст, присланный мне Верой Георгиевной:

ВЕРОНЬКА

Веронька, как больно расставаться.

Веронька, смогу ли я тебя увидеть вновь?

Веронька, пришел мой час, пора мне погружаться,

И увезут меня туда, где застывает кровь.

Припев:

Мне не забыть тебя, очей твоих,

Твоей улыбки, голос твой и песни «МАМА»,

Но оттого душа болит, и сердце ноет вновь.

Нежданно мир стал тесен и суров.

Прощай, дитя мое, любимая моя.

Веронька, я помню, мы гуляли по Одессе,

Веронька, я дарил тебе охапки белых роз,

Веронька, нам по булыжной бы катить в карете.

Меня ж везут туда, где застывает кровь.

Веронька, судьба моя и песня моя главная,

Веронька, дороже у меня нет в мире никого,

Веронька, ты звездочка моя, ты светишь и сегодня,

Когда везут меня туда, где застывает кровь.

Слушая Верочкин голос по скайпу, я не вникала в ритм стиха, рифму, обороты речи, но взглянув на текст на экране компа, поняла, что работа предстоит нелегкая.

Только одно я знала точно, что строка «МЕНЯ Ж ВЕЗУТ ТУДА, ГДЕ ЗАСТЫВАЕТ КРОВЬ» ляжет в основу всей песни.

Хотя сегодня мы так не говорим и не выражаемся, но я почему-то представляла себе именно Петра Константиновича, произносящего эти роковые слова.

С каждым последующим разговором с Верочкой я напевала ей очередной куплет, потом припев, и она слушала, подпевала и соглашалась. Во время работы над стихом мне хотелось побольше узнать о последних днях жизни Петра Лещенко и тот факт, что одним из мест его заточения была тюрьма Джилава – Jilava и что умер он в тюремной больнице в Тыргу Окна (Targu Ocna), побудил во мне желание ознакомиться с кое-какими материалами, доступными на англоязычных сайтах, хотя и предчувствовала, что информация будет страшной…

Не вникая в подробности, могу сказать, что если бы умершие в Тыргу Окна заключенные ожили, то зашевелилась бы земля вокруг: сколько их было сброшенных в общие безымянные ямы?

Никто не знает.

Петр Лещенко был румынским подданым, и решение советских властей заточить его в одну из румынских тюрем было гениальным! С глаз долой – из сердца вон! Кто в СССР в начале 50-х не знал песен Петра Лещенко, и конечно, даже в ГУЛАГе его невозможно было бы упрятать без следа, а вот в Румынии…

«И никто не узнает, где могилка его…»

Только в начале 90-х годов имена некоторых уничтоженных, в большинстве своем румынских граждан (после смерти которых остались родные, близкие или друзья), появились на немногочисленных надгробиях.

Вот так родились мои строчки:

ВЕРОНЬКА, ТЫ ПОМИНАЙ МЕНЯ МОЛИТВОЙ ИСПОВЕДНОЙ.

ВЕРОНЬКА, Я В ЗЕМЛЮ СЛЯГУ БЕЗ НАДГРОБИЙ И КРЕСТОВ…

Хотя в варианте Петра Константиновича нет упоминания смерти, но услыхав последний куплет песни, Верочка с волнением в голосе сказала, что эти слова являются как бы завершением фразы: «МЕНЯ Ж ВЕЗУТ ТУДА, ГДЕ ЗАСТЫВАЕТ КРОВЬ». Она опять-таки подпевала мне и уже перед концом разговора сказала, что никогда Пете ничего не посвящала и вот именно в этой песне ей так по сердцу слова о «молитве исповедной» и, как бы высказанное вслух предчувствие Петра, что сляжет в землю без надгробий…

Песня эта – их недосказанные слова друг другу на прощание.

В то время я не задумывалась о том, что Верочка может не дожить до окончания работы над песней.

Но она ушла…

Мы завершаем историю любви – оплаканную, рассказанную, но теперь уже поющую для всех нескончаемое танго любви – танго, носящее ласковое имя женщины, которую Петр Лещенко звал «ВЕРОНЬКА».

ВЕРОНЬКА

Веронька, ах как же тяжко мне с тобою расставаться.

Веронька, уж не придется мне тебя увидеть вновь.

Веронька, пришел мой час, и вот пора мне погружаться,

И повезут меня далеко, где навеки застывает кровь.

Припев:

Мне не забыть,

Как ты взглянула на меня своими дивными очами.

Мне не забыть

Твоей чарующей улыбки и как пела ты о «МАМЕ».

Душа болит!

С тобою, Веронька, сегодня мы расстались навсегда,

И без тебя нежданно мир стал мне так тесен и суров.

Прощай, дитя мое, души моей отрада и любовь.

Веронька, я помню, мы с тобой гуляли по Одессе.

Веронька, как я дарил тебе охапки белых роз!

Веронька, нам по булыжной бы катить в карете с песней,

Но повезут меня далеко, где навеки застывает кровь.

Веронька, ты поминай меня молитвой исповедной.

Веронька, я в землю слягу без надгробий и крестов.

Веронька, звездою ясной озари мой путь последний,

Как повезут меня далеко, где навеки застывает кровь.

Я решила не искать более совершенной рифмы к слову «РОЗ», так как куплет должен был кончаться строкой: «Как повезут меня далеко, где навеки застывает кровь». И от «охапок белых роз» не хотелось отказываться … Сегодня я бесконечно благодарна судьбе, что стало возможным наше с Верочкой краткое общение.

Теперь нас с ней связывает еще и песня.

Вот и вся история.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.