Уральская «тридцатьчетверка»
Уральская «тридцатьчетверка»
В сборочном цехе бурлило людское море. Посередине застыл броневой остов танка, на который поднялись нарком Малышев, директор завода Максарев, академик Патон, парторг Центрального Комитета партии и медник Захаров с красным знаменем.
На башне танка белели слова: «Михаил Кошкин».
Внизу, у передка танка, стоял одетый в меховую куртку, унты и танкошлем механик-испытатель Игорь Мальгин, прибывший по требованию наркома с Уралмаша. Трое суток, дни и ночи, испытывал он эту первую уральскую «тридцатьчетверку». Заводского танкодрома еще не успели оборудовать, и Игорь выискивал препятствия потяжелее узаконенных — ямы и овраги, лесные и каменные завалы, — гоняя по ним машину на всех скоростях, мыслимых и немыслимых.
В один из таких дней Александр Александрович Морозов нагнал Игоря на вездеходе у кромки оврага.
— Бесчинствуешь, Мальгин! — раскричался главный конструктор. — Искалечишь машину!
— Не даст она себя искалечить, — ответил Игорь, — Эта уралочка все одолеет. Испытания выдержала нельзя лучше. Докладываю об этом с удовольствием.
Огромный цех вместил тысячи людей. В будки крановщиков и на уцелевшие от былого конвейера широкие колонны забрались мальчишки-сорвиголовы — не торчать же им, малорослым, в толчее, за спинами взрослых, в этот первый за пять месяцев войны праздничный на заводе день. Пусть матерый, под сорок градусов мороз, влетая в калитки вместе с запоздавшими, продирает сквозь дохлые фуфайки, ватные штаны и валенки, сводит пальцы рук и ног — ничего, от этого не помирают. Зато им с высоты прекрасно видна эта броневая уралочка, отправляющаяся на фронт. Им бы с ней! Да разве кто отпустит их, танкостроителей?..
Открыв митинг, парторг предоставил слово Малышеву. Тот руками в кожаных перчатках оперся о башню танка, взглянул на ребят под потолком, на людское море внизу, ожидающее речи наркома. Но ожидание затянулось. Малышеву будто что-то мешало разжать губы, произнести подходящие для долгожданного события слова.
Нетерпеливым мальчишкам на птичьей высоте странным показалось и молчание наркома, и то, что ему словно бы зябко в дубленом полушубке, в добротных бурках, армейской шапке-ушанке со звездочкой — разве бывает холодно в такой одежде?
А Малышеву было зябко не от мороза — от нахлынувших вдруг воспоминаний о совсем недавнем…
В середине ноября двинулись на Москву 13 танковых, 7 моторизованных и 31 пехотная дивизия немцев. После жестоких боев в октябре в наших батальонах, а нередко и в полках оставалось по 3—5 танков. Жуков просил у Ставки хотя бы около двухсот танков, а Сталин вынужден был отказать — негде было взять такое количество машин.
С октября Ставка Верховного Главнокомандования учитывала каждую новую «тридцатьчетверку», решая, какому фронту направить сколько машин с единственного оставшегося неэвакуированным танкового цеха Сталинградского тракторного. А в конце ноября положение стало еще сложнее. Начальник Генштаба докладывал Государственному Комитету Обороны, что, хотя немецкие дивизии за десять дней боев потеряли не меньше половины своих танков, преимущество в броневых силах они все еще сохраняют.
На том заседании начальник Генштаба и Жуков, указывая на огромные потери врага и докладывая о прибытии к исходным рубежам свежих сибирских и уральских дивизий, высказали убеждение, что наступил выгодный момент для контрнаступления. Нужны только танки. Их очень мало у подошедших войск и еще меньше у частей фронта, обескровленных в последних боях. «В 30-й армии, — сообщил Жуков, — осталось всего двадцать танков, половина из них — устаревшие Т-26. Я прошу для фронта к началу контрнаступления двести танков».
Просьба и на этот раз была скромной — для наступления требовалось несравненно больше танков. Но и сейчас, как и в октябре, еще неоткуда было брать эти двести машин. «Скажите, Малышев, вплоть до дня скажите: когда наконец будут уральские танки? — голос Сталина наливался гневом: — Вы нарком, вы в ответе перед фронтом за танки!»
Так сурово еще не разговаривали с Малышевым на заседаниях ГКО. Он доложил, что после телеграммы руководству Уралмаша увеличенная на октябрь и ноябрь программа по бронекорпусам выполнена и Кировский завод в Челябинске, получив корпуса, начинает выпускать тяжелые танки согласно заданию ГКО.
Сталин остро ткнул трубкой в его сторону: «Об уральском танковом доложите, Малышев! Гигант, объединивший лучшее, что было в танкостроении и науке Украины и что есть на Урале, еще не дал ни одного танка. До каких пор?!» И, услышав, что через два дня начнутся испытания первой уральской «тридцатьчетверки», что 8 декабря ожидается отправка ее на фронт, через неделю еще девяти машин, а к Новому году еще пятнадцати, — потребовал немедленно вылететь на завод и обеспечить сборку, испытания и отправку всех двадцати пяти машин в первой декаде декабря. «Передайте рабочим и инженерам завода: от уральских «тридцатьчетверок» зависит судьба Москвы, судьба наступления, которое мы готовим. Передайте: ГКО ждет от уральцев подвига!»
Эти две фразы Сталина Малышев произнес первыми на митинге в сборочном цехе.
— Полчаса назад, — звучал над людским морем голос наркома, — я сообщил товарищу Сталину, что первая уральская «тридцатьчетверка» отправляется сегодня на фронт, что завод приступил к сборке партии машин. Товарищ Сталин передал вам благодарность Красной Армии за самоотверженный труд и велел порадовать долгожданной вестью: началось контрнаступление под Москвой, фашистские армии под ударами наших войск отступают. Поздравляю вас с великим днем! Призываю поддержать героическое наступление Красной Армии небывалым трудовым штурмом!
От грома голосов, от бурной радости стекла зазвенели в окнах.
Мальчишка, растянувшийся на балке, забыв о высоте, ликующе захлопал рукавицами — и сорвался вниз. Охнули люди, подставили руки, подхватили легонького худенького парнишку. До того быстро все произошло, что и испугаться не успел паренек — только улыбался, когда рабочие стали его подбрасывать с криками «ура», словно именно он принес им великую весть.
На место отступившего от башни Малышева встал старый медник Василий Фомич Захаров. Сжав древко, он поставил знамя на спину башни, качнул его — и развернулось полотнище, и перед людьми возник Ленин.
— Дадим, товарищи, клятву! — обратился к танкостроителям Захаров. — Клятву народу, Красной Армии, партии нашей. Согласны?
— Сог-лас-ны!!! — в один голос одобрил митинг.
— Сердце свое, уменье свое рабочее, жизнь свою сполна отдать победе над лютым врагом — клянемся!
— Кля-нем-ся!!!
— По воле и долгу оставаться в цехах, пока не отправим на фронт и эти машины, — Захаров простер руку в сторону девяти монтирующихся танков, — и те пятнадцать, детали и узлы которых находятся в механических цехах, — клянемся!
— Кля-нем-ся!!!
— Давать с каждым днем, неделей и месяцем все больше уральских танков, вместе с Красной Армией уничтожать фашистских захватчиков — клянемся!
— Кля-нем-ся!!!
«Тридцатьчетверка» двигалась мимо цехов по восторженному людскому коридору. Те, кто не мог отлучиться на митинг, оставить станки и сварочные аппараты, мартены и вагранки, — те выбегали сейчас хоть на минутку глянуть в лицо своему детищу. Многие до этого дня видели лишь детали и узлы, которые они отливали, растачивали, сваривали, — теперь перед ними был результат труда коллектива.
Всем хотелось прикоснуться к «тридцатьчетверке». Люди тянулись к бортам, к раскрытому люку водителя, улыбались Игорю, кричали ему что-то. Многоголосье сливалось с гулом мотора, со скрежетом гусениц. Но Игорь по горящим глазам, по просветленным лицам читал чувства товарищей, радовался за них и думал, что сейчас он имеет право уйти на фронт — он будет воевать! Он найдет Галину…
Когда раскрылись заводские ворота и Игорь вывел машину на площадь, со всех концов поселка потянулись к танку и стар и млад. Вот она, «тридцатьчетверка», в инее на покатых плечах, с могучей пушкой. И богатырский Дед Мороз в танковом шлеме берет ребятишек из рук взрослых, ставит на плечи танка, чтобы в их памяти навсегда остался этот первый рабочий праздник на шестом месяце войны.
Тыл начал наступление. Оно слилось с великим наступлением Красной Армии под Москвой.
1972—1977 гг.