Глава IX. Вторая религиозная воина и смерть реформатора

Глава IX. Вторая религиозная воина и смерть реформатора

Неудачи во внешней политике Цвингли. – Новые успехи в Швейцарии. – Программа нового политического устройства Швейцарии. – Несочувствие Берна. – Усиление оппозиции в Цюрихе. – Сейм городов в Аааргау и его решение. – Негодование Цвингли. – Его предсказания сбываются. – Цвингли просит об отставке. – Последняя попытка. – Мрачные предчувствия. – Объявление войны. – Нерешительность реформатов. – Битва при Каппеле и смерть Цвингли. – Последствия поражения. – Второй каппельский мир. – Памятник реформатору

Победа над католическими кантонами, диспут в Марбурге, на котором если не фактический, то, по крайней мере, моральный перевес был на стороне швейцарского реформатора, сильно подняли значение последнего. Из “епископа” Цюриха он становится теперь признанным главою особой реформатской церкви, насчитывающей многочисленных приверженцев не только в Швейцарии, но и в Германии. Мало того: как инициатор и руководитель “христианского союза городов” он становится некоторым образом и главою могущественной политической партии. Деятельность реформатора выходит за пределы одной Швейцарии, в его лице новая крупная сила выступает на арену всемирной истории и можно ожидать, что с ее выступлением положение вещей примет новый решительный оборот.

Но этот блестящий момент в жизни реформатора является, как мы сказали, кульминационным пунктом его величия. Смелые европейские планы, составленные в Марбурге, потерпели крушение, а обострившиеся отношения в самой Швейцарии благодаря недостатку единодушия в его партии привели к катастрофе, поглотившей не только все надежды реформатора, но и его самого, в полном расцвете сил.

Необходимо заметить прежде всего, что новая политическая программа, усвоенная Цвингли, заключала в себе несколько крупных, можно сказать, роковых ошибок. Преследуя упорно свою задачу, Цвингли впал в противоречие с самим собой. До сих пор он с жаром проповедовал против всяких внешних союзов. Он доказывал, что Швейцария может быть счастливой лишь под условием полного нейтралитета в политике иностранных государств. А между тем его новая программа находилась в полном противоречии с его прежними принципами. В качестве швейцарского патриота он раньше ставил в вину католическим кантонам их союз с Фердинандом Австрийским. Как глава реформированной Швейцарии, он счел себя вправе примкнуть к протестантской оппозиции в Германии и составить план, который, при последовательном проведении, должен был еще более неизбежно, чем союз с Австрией, вовлечь Швейцарию в ряд внешних и внутренних междоусобных войн.

Но и с более широкой, общеевропейской точки зрения, политические замыслы Цвингли оказались несостоятельными. Как ни грандиозна была мысль об обширной коалиции против императора, но элементы, которые должны были войти в нее, были слишком разнородны для того, чтобы они могли быть сплочены единственным общим им интересом – враждой к императору. В конце концов, не только переговоры с Францией и Венецией ни к чему не привели, но даже немецкие протестанты в своей узкой нетерпимости отказались действовать заодно с ненавистными им “причастниками” (Sacramentirer) и не приняли их в известный Шмалькальденский союз. Реформаты так и остались изолированными, а скоро дела в самой Швейцарии, все более и более запутывавшиеся, совершенно отвлекли внимание реформатора от внешней политики.

Действительно, отношения между обеими религиозными партиями в конфедерации после заключения мира нисколько не улучшились. Сам каппельский договор был составлен в таких выражениях, что подавал повод к произвольным толкованиям. Основываясь на первом параграфе его, по которому в религиозных делах не должно быть принуждения, Цюрих требовал полной свободы совести для своих единоверцев и в самих лесных кантонах. Требование это само по себе было, конечно, вполне справедливо, но и католические кантоны со своей точки зрения были правы, не соглашаясь на подобную терпимость. Они имели полное право опасаться, что среди них образуется партия, которая, в случае столкновения, приняла бы сторону своих единоверцев. Поведение Цюриха в общих владениях делало эти опасения еще более основательными. Пользуясь своим преобладанием, цюрихский совет, не обращая внимания на протесты своих соправителей-католиков, распоряжался по-своему церковными имуществами, употреблял их на жалованье евангелическим проповедникам и поддерживал во всем своих единоверцев.

Взаимное раздражение сторон получало все новую пищу. Католики давали волю своим чувствам, осыпая своих противников самыми оскорбительными прозвищами, а в собственных владениях открыто расправлялись с приверженцами реформы как с еретиками. Города настаивали, согласно договору, на примерном наказании обидчиков, кантоны же смотрели на оскорбительные для реформатов выходки самым снисходительным образом.

При таких обстоятельствах вооруженное столкновение оказывалось только отсроченным, несмотря на каппельский мир. Раньше или позже, но война была неизбежна.

Цвингли и его партия давно уже готовились к войне. Реформатор составил план будущего устройства Швейцарии, по которому единство последней должно было быть основано на совершенно новых началах. Как церковь он возвратил к первоначальной основе – к общине, так он хотел поступить и с государством, и не только с тем или другим кантоном, но и со всей швейцарской конфедерацией в целом. Цвингли считал в высшей степени ненормальным, чтобы маленькие невежественные старые кантоны имели на сейме по месту и голосу такое же значение, как и большие могущественные города. Он первый возымел мысль дать швейцарским кантонам общее управление, подобное той представительной демократии, которая только недавно, через три столетия, действительно одержала победу; уничтожить неестественное преобладание старых кантонов, освободить от их власти ландфогства, а большим кантонам дать такое положение, которое соответствовало бы их пространству, силе и образованию. Швейцарская конфедерация получила бы, таким образом, новый центр тяжести и вместе с этим было бы достигнуто господство одного религиозно-политического принципа.

Но для осуществления этой идеи необходимо было энергическое взаимодействие всех сил, необходимо было, чтобы и Цюрих и Берн вполне прониклись планом реформатора. А этого-то, как оказалось, и не произошло.

Не только в Берне, ревниво смотревшем на возвышение Цюриха, но и в этом последнем планы реформатора разделяли не все. В большом и малом совете еще в 1528 году было немало людей, приверженных к старым обычаям. Цвингли добился очищения советов, настояв на уничтожении избирательных привилегий дворян, но этим самым восстановил их против себя. Другие влиятельные классы города также были недовольны реформатором – из-за того, что ввиду дороговизны и недобросовестного отношения к покупателям он подверг мельников и пекарей строгому полицейскому надзору и ввел казенные весы для взвешивания муки и хлеба. Таким образом, в среде самих цюрихцев, до сих пор восторженно следовавших за своим духовным вождем, образовалась сильная оппозиция, которая, при случае, не замедлила оказать парализующее влияние на задуманные им предприятия. Тем не менее, влияние Цвингли, особенно в преданном ему тайном совете, было еще настолько велико, что Цюрих готов был первым начать войну с католическими кантонами. Цвингли был убежден, что как император в Германии, так и католики в Швейцарии замышляют войну с протестантами. При таких обстоятельствах задача хорошего политика заключалась в том, чтобы предупредить их нападение. На тайном заседании наиболее влиятельных и преданных ему членов совета реформатор развил свои соображения, представив при этом план будущего устройства Швейцарии. После тщательного обсуждения предложение Цвингли было принято и затем сообщено представителям от городов, заседавшим в Аааргау.

Но и на этот раз Берн решительно высказался против наступательной войны. Он рассчитывал обойтись более мягким средством – прекратить подвоз провианта в лесные кантоны, надеясь через это восстановить народ против правящих олигархов. Остальные города присоединились к мнению Берна, и после долгих протестов цюрихские уполномоченные вынуждены были также подписать это решение.

Цвингли был страшно потрясен этим известием. Он ясно видел все последствия этой бессмысленной и жестокой полумеры и в своих проповедях не раз открыто выражал свое негодование. “Кто не боится объявить другому, что он должен пасть, тот должен вслед за словом пустить в ход и кулак”, – говорил он в праздник Троицы, когда в церкви было прочтено известие о состоявшемся решении городов. “Если он не ударит сам, то это сделает другой. Вы отнимаете у 5 кантонов средства к жизни, как у преступников, а между тем боитесь объявить войну. Вы морите голодом невинных и полагаете, что соблюдаете мир. Но этим вы сами доказываете, что у вас нет достаточно причин, чтоб наказать их, и вынуждаете их взяться за оружие, чтобы не умереть с голоду”.

Реформатор и на этот раз оказался прав. Крик отчаяния и негодования поднялся в долинах и горах внутренней Швейцарии, когда разнеслась весть о принятом в Аааргау решении. Берн полагал, что эта мера возбудит народ против его вожаков, вызвавших ее своею неуступчивостью. Но на деле случилось как раз противное. Народ видел только непосредственных виновников своего несчастия и сконцентрировал на них всю силу своего озлобления. Война вспыхнула бы немедленно, если бы католические власти не считали более выгодным подождать. Они знали, что в среде их противников господствуют несогласия и выжидали наиболее благоприятного момента.

Действительно, роковое решение, сплотившее католиков, действовало на реформатов, как разъедающий яд. В городах народ громко роптал на своих правителей. В Цюрихе партия, враждебная реформатору, осмелилась громко обвинять его как виновника всех несогласий, возбуждающего швейцарцев к братоубийственной войне. Некоторые не стеснялись даже приписывать ему и эту злополучную меру, против которой он так энергично выступал.

Таким образом, в то самое время, когда Цюриху нужнее всего была твердая руководящая рука реформатора, влияние последнего пошатнулось. На карту было поставлено все его реформаторское дело, все его великие планы относительно дальнейшей судьбы Швейцарии, а между тем он не мог более противодействовать проискам пенсионеров и личных врагов, грозивших уничтожить все плоды его долголетних усилий. При таких обстоятельствах он не считал возможным оставаться долее в Цюрихе и 20 июля явился в совет просить своей отставки. Просьба эта благодаря своей неожиданности произвела потрясающее впечатление. Не только друзья, но даже враги Цвингли не могли примириться с мыслью, что Цюрих, живший до сих пор его идеями, обязанный ему своим величием, может лишиться своего духовного пастыря. Депутация из первых лиц республики немедленно отправилась умолять его оставить свое намерение, и Цвингли, наконец, уступил. Три дня спустя реформатор снова явился в совет и, глубоко взволнованный, объявил, что готов по-прежнему служить городу “до последнего дыхания”.

Слова эти не были фразой. Цвингли ясно видел, к чему клонилось дело. Он понимал, что, несмотря на начатые переговоры о мире, кантоны втайне замышляют войну, что Цюрих за этими переговорами только теряет драгоценное время и идет навстречу страшной катастрофе. Томимый мрачными предчувствиями, он решился испробовать последнее средство. Ночью он тайно отправился в городок Бремгартен, где велись переговоры о мире, и здесь, в доме проповедника Буллингера, попытался еще раз объяснить истинное положение вещей бернским уполномоченным. Он доказывал им, что без войны прочный мир с католиками невозможен, что если снять теперь блокаду, то они станут еще заносчивее и что не следует предоставлять им преимущества наступательных действий. Его выслушали внимательно, но он чувствовал, что его слова останутся гласом вопиющего в пустыне.

Только на рассвете Цвингли оставил Бремгартен. Буллингер провожал его до цюрихской границы. Реформатор был глубоко взволнован. Три раза он прощался со своим молодым другом и наконец, со слезами на глазах, расстался с ним. “Мой дорогой Генрих, да хранит тебя Бог! Оставайся верным Господу и Его церкви!” – таковы были последние слова, сказанные реформатором Буллингеру, точно в предчувствии того, что последний скоро станет его преемником.

И в самой природе совершались вещи, которые наполняли умы мрачными предчувствиями. Суеверные люди распространяли слухи о каких-то необыкновенных знамениях в природе, предвещающих кровопролитие и другие бедствия. В августе на небе появилась комета с необыкновенно длинным хвостом. Цвингли рассматривал ее однажды вечером на кладбище вместе с аббатом Мюллером из Веттлингена. “Что означает эта комета?” – спросил Мюллер. “Она освещает путь к могиле мне и многим добрым людям, которые хотели бы видеть торжество правды и справедливости, – ответил реформатор. – Церковь подвергнется многим испытаниям, но не бойтесь: вы не будете оставлены Богом”.

Католические кантоны, наконец, решились сбросить маску. Переговоры в Бремгартене, несмотря на то, что города довели свои требования до минимума, были круто оборваны, и одновременно с объявлением войны, 9 октября, большой отряд двинулся на свободные земли (freie Aemter), опустошая все по пути, в то время как главное войско в 8 тыс. человек двинулось через Цуг по направлению к Каппелю. Это были отборные воины, закаленные в многочисленных походах. Голод и лишения довели их до крайнего озлобления. Они горели желанием встретиться с врагом, наказать его и раз и навсегда обеспечить свою независимость.

Между тем в самом Цюрихе господствовал полный беспорядок. За короткой вспышкой энергии, вызванной просьбой Цвингли об отставке, снова последовала нерешительность, раздоры партий. Чтобы не раздражать Берн, который обещал свою помощь лишь в том случае, если цюрихцы сами подвергнутся нападению, партия миролюбивых отговаривала от воинственных приготовлений. К тому же, благодаря предосторожностям кантонов, вести об их сборах не могли дойти до реформатов. Объявление войны застало их поэтому совершенно врасплох. Многие не хотели верить, что неприятель уже близок, и совет вместо того, чтобы принять решительные меры, терял время в бесплодных совещаниях, отправлял людей для разведок, менял свои распоряжения.

Только к вечеру 10 октября небольшой отряд в 1000-1200 человек, под начальством капитана Гельдли, двинулся к Каппелю, а на следующий день на помощь к нему отправился другой небольшой отряд с главным знаменем Цюриха.

При этом отряде был и Цвингли в качестве священника. Этого хотели и его друзья и враги – из различных, конечно, мотивов. Сам реформатор ни минуты не думал уклоняться от угрожающей опасности, хотя и предчувствовал, что не вернется из этого похода. Вместо четырехтысячного войска, как ожидали, вокруг знамени собралось только 700 человек, преимущественно людей зрелого возраста. Когда Миконий увидел своего друга среди этого маленького отряда, выступавшего в полном беспорядке, он почувствовал такую острую боль, что еле удержался на ногах. Конь Цвингли при приближении своего всадника попятился и встал на дыбы – друзья отметили и это как дурное предзнаменование. Но Цвингли казался совершенно спокойным. По дороге он отделился от отряда, и один из друзей услыхал, что он с жаром молился за церковь и отечество, поручая свою душу Богу.

Когда отряд достиг высот Альбиса, снизу, со стороны Каппеля, уже слышались выстрелы. Начальник хотел остановиться, чтоб подождать подкреплений. Но Цвингли протестовал против этого: “Если мы будем ждать, пока соберется все войско, то наша помощь придет все равно слишком поздно. Во имя Бога, я хочу пойти к этим людям и спасти их или умереть”.

В Каппеле между тем уже кипел бой между авангардом Гельдли и главным неприятельским войском. Подоспевший отряд благодаря хорошей артиллерии на время привел в замешательство католическое войско. Последнее и не подозревало, что имеет дело с таким слабым противником и, по мнению Буллингера, посредник легко мог бы добиться заключения мира. Но слова Цвингли, сказанные Эбли, оказались пророческими. Посредника не нашлось. Капитан Гельдли, имевший брата в неприятельском войске, не воспользовался выгодами своей позиции и решил дожидаться подкреплений. Католики успели выведать настоящую численность неприятеля, переменили позицию и внезапно напали на расположившихся к отдыху цюрихцев. Битва разгорелась с новым ожесточением. Цюрихцы показывали чудеса храбрости, но их было вчетверо меньше, чем католиков, и они были обращены в бегство. На поле сражения осталось 80 католиков и более 500 цюрихцев – в числе последних и сам Цвингли.

Реформатор не принимал участия в битве. Он лишь стоял в передних рядах, воодушевлял сражающихся и говорил слова утешения раненым. В то время, как он наклонялся к одному из умирающих, камень ударил в его шлем с такой силой, что он упал на землю. Три раза поднимался он и падал, раненый, опять, пока неприятельское копье не нанесло ему последней смертельной раны. “Что за беда, – были его последние слова в ответ на жалобы окруживших его товарищей. – Ведь они могут умертвить лишь тело, но не душу”.

Когда ночь набросила свой темный покров на поле кровавой битвы, Цвингли все еще лежал на том месте, где упал, близ грушевого дерева, со сложенными руками, со взглядом, обращенным к звездному небу. В нем еще теплилась жизнь. Уста беззвучно шептали молитву. В таком положении нашли его неприятельские солдаты, бросившиеся грабить павших. Они приняли его за простого цюрихца. “Хочешь исповедаться?” – спросили они его. Цвингли отрицательно покачал головой. – “Призови Матерь Божию или святых!” – Цвингли снова покачал головой. – “Так умри же, проклятый еретик!” – воскликнул один из солдат и прикончил его.

Только на другой день узнали католики, кто был этот “упрямый еретик”. По словам очевидцев, лицо мертвого Цвингли имело такое же выражение, как во время лучших из его проповедей. Цугский городской священник, знавший реформатора при жизни, не мог удержаться от слез при виде его бездыханного тела. “Какова бы ни была твоя вера, – воскликнул он, – я знаю, ты был честным конфедератом. Бог да помилует твою душу!”

Но среди католического войска господствовало другое настроение. Не довольствуясь смертью главного, по их мнению, виновника своих несчастий, солдаты с редким зверством надругались над его телом. Над мертвым Цвингли снаряжен был на поле битвы суд, после чего его труп был четвертован рукой палача, затем сожжен, а пепел, смешанный с пеплом свиней, рассеян по ветру. Спустя несколько дней один из его бывших учеников, Томас Платер, нашел в куче пепла совершенно не тронутое пламенем сердце реформатора. Он отвез его как святыню в Цюрих и передал Миконию, который велел его похоронить.

Так умер на 48-м году своей жизни величайший церковный и политический реформатор Швейцарии. Именно в эти последние годы, когда все его широко задуманные планы рушились один за другим, его благородная бескорыстная натура выступает во всем своем величии. Чувствуя, что потерял свое прежнее влияние, что нечистые руки, в которые перешла власть, губят все плоды его прежней деятельности и на него же сваливают ответственность за свои ошибки, он, тем не менее, не отошел в сторону, не думал выгораживать своего имени. До последней минуты он продолжал бороться с течением и как истый гражданин и патриот пошел разделять со своими согражданами ту печальную участь, которую они сами себе уготовили. В этой междоусобной войне между конфедератами Цвингли умер не вожаком партии, а настоящим героем-мучеником, сражаясь за то, в чем видел единственное благо и спасение отечества.

Нам остается для полноты очерка сказать несколько слов о последствиях каппельской катастрофы.

Само по себе, конечно, поражение при Каппеле не могло считаться решающим участь всей войны. Если бы Берн и другие евангелические города согласились оказать энергичную помощь Цюриху, то дела реформатов могли бы еще поправиться. Но Берн и теперь не изменил своей прежней осторожной политики и, хотя двинул свои войска на помощь цюрихцам, но в сражение вступать не решился, а завел переговоры о мире. Таким образом, цюрихцы вынуждены были отказаться от своих планов мести и 20 ноября 1531 года подписали условия второго земского мира.

условия были довольно тяжелыми. Реформаты теряли все плоды своей первой победы и ставились в положение католиков после первого каппельского мира. Они обязывались уплатить военные издержки, отказаться от союза с иностранными государями; в некоторых фогствах, примкнувших было к реформации, католицизм снова водворен насильно, в других же общих владениях каждая община могла решить вопрос о вере по большинству голосов. Реформа, таким образом, потеряла часть своего района, о присоединении же к ней старых кантонов не могло быть более и речи.

Но идеи Цвингли успели пустить уже слишком глубокие корни, чтобы поражение реформатов могло ослабить их приверженность его учению. Буллингер и Лео Юд в Цюрихе, Миконий в Базеле (Эколампадий только несколькими днями пережил своего друга), верные заветам реформатора, продолжали трудиться над упрочением реформации. Берн также остался верен религиозным идеям Цвингли. При его содействии реформа проникла во французскую Швейцарию, одержала победу в Вадте и Женеве, а из Женевы благодаря несокрушимой энергии и организаторскому таланту Кальвина охватила мощным потоком Францию, Голландию, Шотландию, Польшу и другие страны.

На том самом месте, где упал реформатор, в 1838 году воздвигнут был скромный гранитный памятник. С обеих сторон памятника на железных досках вырезаны надписи. Одна из них латинская; другая надпись, на немецком языке, гласит:

“Они могут умертвить лишь тело, но не душу”. Так говорил на этом месте Ульрих Цвингли, умирая геройскою смертью за правду и свободу христианской церкви, 11 октября 1531”.