ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. ЕВРЕЙСКИЕ ПОГРОМЫ НА УКРАИНЕ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. ЕВРЕЙСКИЕ ПОГРОМЫ НА УКРАИНЕ

После Февральской революции

Известия о революции в Петрограде, о переходе войск на сторону голодного народа, построившего баррикады, об образовании Временного правительства из членов Государственной Думы, об отречении Николая II и его брата Михаила от престола потрясли Киев. Трудовая интеллигенция, рабочий люд, крестьянство Украины ликовали. Ликовали солдаты. Для огромного большинства населения свержение царизма было осуществлением многолетней мечты передовых людей страны. Пожилые и осторожные говорили, что революция может ослабить военные усилия России, но восторженная молодежь уверяла, что солдатские массы с удвоенной силой будут вести борьбу с противником во имя свободы и демократии против австро-германского кайзеризма. Рухнули все путы и оковы, которые создал для своего самосохранения царский строй и которые тормозили экономическое, политическое и социальное развитие России.

После февральской революции 1917 года активное участие России в мировой войне окончилось. Нельзя же считать таким активным участием «наступление Керенского» в июне 1917 года. Оно лишь самым наглядным образом показало нежелание солдат продолжать войну. В армии были и пушки и снаряды, появились пулеметы, винтовки и патроны, но не было солдат, готовых пойти в бой и сражаться, ибо те люди, которые носили солдатские гимнастерки, сейчас, после революции в феврале 1917 года, менее всего собирались быть бойцами. Так уже в 1915-1916 гг. из армии дезертировали около 2 млн. человек.

На своем веку я прочел немало исторических исследований и мемуаров о Первой мировой войне, о патриотизме солдат в первые месяцы после революции, о зловредной агитации большевиков за мир, якобы сбившей солдат с пути истинного, но могу сказать, как очевидец, что первой и главной реакцией солдатских масс на известие о революции был многомиллионный вздох облегчения на фронте и в тылу: «Слава Богу, мир! Больше не нужно идти в атаку, прорываться через проволочные заграждения, чтобы быть искалеченными, остаться без рук, без ног, без глаз! Слава Богу, все это окончилось! Сейчас мы будем жить, и жить по-своему! Начальство ушло!»

22 марта Временное правительство издало декрет об отмене всех национальных и вероисповедных ограничений в России. Для евреев этот акт был действительно эмансипацией, предоставлением им полного равноправия в России (о том, как это отразилось на евреях, будет сказано дальше), но для ряда национальностей – для украинцев, поляков, латышей, литовцев и др. – этот акт стал исходной точкой для бурного развития давно имевшегося в зародыше сепаратистского движения и создания на развалинах Российской Империи самостоятельных национальных государств. В армии уже в те времена это выразилось в развитии национальных притязаний («мы – украинцы, а не кацапы-москали»), в требованиях о формировании украинских, польских, латышских и других военных частей.

На Украине этот процесс выявился очень резко и остро, дав пример для Латвии, Литвы, Грузии, Армении и др. Политическая борьба в Киеве весной и летом 1917 года отмечена таким бурным ростом украинского национального движения, что уже 17 марта 1917 года возникла – сперва как чисто национальная общественная организация, объединяющая всех украинцев, – Украинская Центральная Рада, председателем которой был избран известный украинский историк М.С. Грушевский. В начале апреля на Софийской площади в Киеве у памятника Богдану Хмельницкому состоялась стотысячная украинская манифестация. М.С. Грушевский поздравил украинский народ с освобождением:

«Спали вековые путы, настал час твоей свободы!» и под крики «Слава!» привел манифестантов к присяге на верность Украине.

Штаб-квартирой Центральной Рады стал Педагогический музей на Б. Владимирской улице. Отсюда Рада руководила «украинским национально-освободительным движением», точнее, украинским сепаратистским движением.

Главной руководящей фигурой и идеологом этого движения был, несомненно, М.С. Грушевский – со студенческих лет сепаратист и проповедник «самостийной Украины». Он был студентом Киевского Университета, учеником известного историка польского шляхтича-националиста В.П. Антоновича, весьма не любившего русский царизм за подавление польских восстаний 1831 и 1863-64 гг.

Об этом мне рассказал родной брат М.С. Грушевского, также историк, Александр Сергеевич Грушевский, с которым мне довелось познакомиться в 1918г. А.С. Грушевский, в отличие от своего более известного талантливого и ученого брата, был украинцем-федералистом, сторонником сохранения Украины в составе Российской Империи, а с 1917г.-в составе Российского Государства. Для А.С. Грушевского до 1917 г. Украина была «Юго-Западным краем» или «Малороссией», и он стоял лишь за разрешение свободного пользования украинским (до 1917 года – «малороссийским») языком в школе и на юбилейных собраниях (но не в суде и в администрации). Разница между национально-политическими взглядами М.С. Грушевского и А.С. Грушевского была огромна, но для газеты «Киевлянин» (основателем ее был В.А. Шульгин, отец В.В. Шульгина) и для монархистов из «Союза русского народа» даже «украинство» А.С. Грушевского было неприемлемым.

М.С. Грушевский был гораздо выше В.К. Винниченко и тем более С. Петлюры по своему воспитанию и образованию, по европейской культуре, умению руководить заседаниями Рады (пригодился опыт профессора Львовского Университета, привыкшего руководить заседаниями кафедры и разных ученых собраний). Он был главой и наставником украинских депутатов Рады, сторонников «самостийности» Украины. Депутаты-украинцы крайне почтительно величали М.С. Грушевского «профессором», «батькой», «дедом». Он и по возрасту годился в деды большинству депутатов, бывших зеленой молодежью 21-23 лет (напр., премьер-министр Голубович был студентом 4 курса).

В 1918 г. М.С. Грушевский был близок к украинским кадетам (украинские поступовцы). С началом войны в 1914 г. он усвоил германскую ориентацию и был в связи с «Союзом Вызволения Украины», созданном в Вене и работавшем по заданиям Германии. За это 8 октября 1914 г. М.С. Грушевский был выслан в Симбирск. Он осуждал деятельность Богдана Хмельницкого по объединению Украины с «Московией» и восхвалял гетманов И. Виговского и И. Мазепу, сторонников самостийности Украины под протекторатом Польши или Швеции.

После февральской революции М.С. Грушевский вернулся в Киев, примкнул к украинским эсерам и стал идеологом Центральной Рады. На своем председательском кресле в Раде М.С. Грушевский выглядел сказочным «дедом Черномором»: небольшого роста, с большой бородой, юркий, в очках, с острым взглядом из-под седых бровей.

Таким, правда, несколько потускневшим, я увидел его в 1929 году на годичном собрании Академии Наук СССР в Ленинграде, где его избирали в действительные члены Академии после того, как он «покаялся»: после нескольких обращений к правительству УССР, в которых он осуждал свою «контрреволюционную» деятельность в годы революции и гражданской войны, он получил в 1924 г. разрешение от правительства УССР вернуться на Украину «для научной работы», был избран действительным членом Академии наук УССР, а в 1929 г. – действительным членом Академии Наук СССР.

В 1917 г. М.С. Грушевский безусловно доминировал в Раде, а Винниченко и Петлюра пока ещё были на вторых ролях. Ни один украинский деятель не обладал таким политическим и общественным авторитетом, как М.С. Грушевский. Только в период гетманщины Скоропадского он отошел в тень, уступая официальное политическое руководство Директории во главе с Винниченко и Петлюрой, а в начале 1919 г. эмигрировал в Австрию, где в Вене создал Украинский Социологический институт с программой Самостийности Украины. Хотя М.С. Грушевский числился в партии украинских эсеров, но по своему образу жизни, по своим вкусам и привычкам он был чистейший буржуа-богач, владевший в Киеве огромным шестиэтажным домом миллионной стоимости.

Украинское «национально-освободительное движение» в первые месяцы 1917 года развивалось семимильными шагами. Центральная Рада пользовалась огромным успехом у украинских крестьян и солдат.

Наиболее рьяные «самостийники» требовали прекратить длительные и «ненужные» переговоры с Временным правительством и отозвать солдат-украинцев с фронта, т.е. оголить фронт.

Сепаратистская политика Рады, сначала более замаскированная, а затем все более и более откровенная, – вылилась в конце концов в формулу: «Хватит нам великороссов! Триста лет они над нами господствовали! Прочь с Украины! Да здравствует самостоятельная Украина!»

Главной трибуной и рупором украинского сепаратистского движения стали украинские войсковые съезды: на них проповедь сепаратизма стала раздаваться все громче и громче и распространяться все шире и шире в солдатских и крестьянских массах. Опираясь на эти Войсковые съезды, желавшие прекращения войны во что бы то ни стало и поскорее, для того чтобы «делить панскую земельку». Рада постепенно перестала считаться в Киеве с властью Киевского Исполнительного Комитета, и в Петрограде – с властью Временного правительства, заявляя везде уже с мая 1917 года, что украинский народ признает над собой только одну власть, а именно – власть Центральной Рады.

В середине апреля Украинская Рада созвала Всеукраинский Национальный конгресс, выдвинувший требование о федеративном переустройстве России и об участии Украины в переговорах о заключении мира на будущей мирной конференции. Это требование фактически означало признание великими державами Украины как самостоятельного государства. Одновременно оформились и украинские политические партии.

Параллельно шло формирование украинских национальных воинских частей. 1 апреля был сформирован Первый Украинский Полк имени Богдана Хмельницкого. В начале мая был созван 1-й Всеукраинский Войсковой Комитет во главе с Симоном Петлюрой. В кулуарах съезда делегаты открыто говорили, что они ни в коем случае не пойдут из Киева на фронт, так как на фронте им делать нечего, что они останутся в Киеве, ибо это их город, украинский город, а не русский, и они должны защищать его от «москалей».

В конце мая делегация Украинской Рады во главе с Винниченко направилась в Петроград с требованием признать автономию Украины в составе будущей Российской Республики и организовать в армии украинские части. Но Временное правительство и Петроградский Совет Рабочих и Солдатских депутатов отказались принять эти требования.

Тогда Украинская Рада вопреки запрещению Керенского созвала в середине июня II Украинский Войсковой Съезд (2 500 делегатов – представители от 2 млн. украинцев в армии). После съезда Рада издала 28.6.1917 года I Универсал (Манифест), в котором указывалось, что Украина берет на себя задачу строительства своего будущего: «Мы сами будем строить свою жизнь». Одновременно был создан высший орган Украинской исполнительной власти – Генеральный Секретариат (Совет Министров) во главе с Винниченко и Петлюрой. Секретариат взял на себя управление Украиной.

Временное правительство напрасно просило Раду обождать до созыва и решения будущего Учредительного Собрания. В Киев была направлена делегация во главе с Керенским для переговоров с Радой. Переговоры фактически кончились победой Рады.

Временному правительству в соглашении от 3 июля 1917 пришлось признать Раду и Генеральный Секретариат высшим краевым органом власти на Украине. Украинская Центральная Рада признала Всероссийское Учредительное собрание верховной властью и дала обязательство, что Украина не отделится от России, если Всероссийское Учредительное собрание предоставит автономию Украине. Фактически Центральная Рада, в которую сейчас вошли представители национальных меньшинств Украины, стала парламентом (ландтагом) Украины. За Украиной последовали и другие народы бывшей Российской Империи. Состоявшийся во второй половине сентября в Киеве съезд народов России высказался за перестройку России на федеративных началах.

Одновременно Рада развернула работу по организации национальных украинских войск. Эта организация протекала в двух направлениях:

Во-первых, в формировании из частей бывшей царской армии, в которых преобладали украинцы, украинских регулярных частей. В августе 1917 г. 34 армейский корпус, которым командовал генерал Павел Скоропадский (будущий гетман), был реорганизован в I Украинский корпус, пополненный украинскими добровольцами и «сотнями» Вольного казачества.

Во-вторых, в создании Вольного казачества и отрядов украинских добровольцев. Вольное казачество возникло прежде всего на правобережной Украине как организация самообороны крестьян от банд дезертиров из старой русской армии. Постепенно Вольное казачество возникло на Волыни, Херсонщине и Левобережной Украине. В деревнях на Украине были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и умеющих стрелять. Имелись сотни тысяч винтовок, закопанных в земле, спрятанных в «клунях» и «коморах» и не сданных, несмотря на все кары и угрозы властей, миллионы патронов в той же земле, пулеметы и трехдюймовые полевые орудия чуть ли не в каждой деревне, склады снарядов, склады шинелей и папах чуть ли не в каждом городишке. Так возникли банды, резервом которых была деревня. А «батьками-атаманами» этих банд стали «самостийники» – народные учителя, фельдшеры, украинские семинаристы, ставшие во время войны 1914-1917 г. прапорщиками и поручиками. Все они украинцы, все они «щиро» любят «мать Украину» («нэньку Украину»), все говорят на украинском языке, все они за Украину без панов, без офицеров-москалей, за такую Украину, в которой они, «батьки-атаманы», будут самовластными хозяевами и правителями.

Всеобщий съезд Вольного казачества в Чигирине в середине октября 1917 г. окончательно оформил эту организацию, избрав ее верховный орган – «Генеральную Раду Вольного казачества».

В течение 1917-1920 гг. Киев двенадцать раз переходил из рук в руки, двенадцать раз переживал смену различных и враждебных друг другу режимов.

Перенести это в течение трех лет было нелегко, ибо каждая смена власти сопровождалась артиллерийским и пулеметным обстрелом Киева (не говоря уже о ружейной и пулеметной перестрелке на улицах), ранениями и даже гибелью не только участников борьбы, но и мирного населения города. Я сам видел как 4 января 1918 г. на Бибиковском бульваре (ныне бульвар Шевченко) повстанцы деловито расстреливали украинских сичевых стрельцов, а на Печерске в тот же день сичевые стрельцы расстреливали у стен Арсенала его рабочих. Киевский обыватель в конце концов привык к этой смене режимов и научился приспосабливаться к ним. Самым верным показателем готовящейся смены режима стал Киевский базар: за два-три дня до прихода новой власти с базара исчезало все съестное. Летом в эти дни можно было купить лишь редиску и цветы. Денежных знаков ещё правившей власти на базаре уже не принимали. Твердой валютой все эти годы были «царские деньги» и «керенки».

Фактически все эти годы (1917-1920) большая часть Украины, и в частности Киев, были оторваны от остальной России и варились в собственном соку. Брат моей конотопской землячки три года был отрезан от своей семьи и учительствовал в каком-то селе под Каменец-Подольском. Три года он был не в состоянии пробраться в Конотоп. Мужья и жены, отцы и дети, браться и сестры были полтора-два года отрезаны друг от друга. Мои поездки из Киева в Конотоп и обратно были связаны, как будет показано дальше, с крупным риском для жизни.

На Украине одновременно сосуществовало несколько режимов: 1) советский, 2) украинский и австрогерманский, 3) добровольческий, 4) англо-французских оккупантов, 5) польская власть (Новоград-Волынский, Житомир с августа 1918 г.).

Отдельные районы по несколько раз переходили из рук в руки в зависимости от превратностей гражданской войны. Деревня и небольшие города (а иногда даже крупные – Екатеринослав) находились под властью банд. Здесь царствовали Махно, Григорьев, Зеленый, Струк, Ангел, Сокол, Соколов, Соколовские, Волынец, Ромашко, Мордалевич, Шепель, Голуб и др. «Батьки-атаманы» переходили поочередно от Советской власти на сторону Украинской Рады и Директории, а затем на сторону Добровольческой армии (Струк даже получил от Деникина чин полковника). Власть того или другого режима распространялась лишь на города и местечки, занятые его войсками.

Линия фронта на Украине плясала, как маятник, ежедневно в ту или другую сторону. Многочисленные «батьки-атаманы» банд опирались на крестьянство, пополнявшее их ряды. Они вели набеги на города, устраивали погромы, главным образом еврейские, грабили, убивали и насиловали население.

Военные коменданты отдельных городов и районов не подчинялись своему «центральному» правительству. В Казатине военный комендант Украинской Рады и Директории не выполнял их приказаний из Киева. В декабре 1918 г. он самочинно задержал дипломатическую миссию Украинской Директории, отправленную последней за границу для переговоров с державами Антанты о признании Украинской Народной Республики. Коменданты Добровольческой армии не выполняли приказов Деникина и распоряжений деникинских властей. Я сам видел, как комиссары Советского правительства Украины в 1919 году не могли заставить Богунский и Таращанский полки повиноваться своим приказам. Они могли лишь уговаривать эти «легендарные» полки.

В такой чересполосице военных режимов и диктатур и их быстрой смене мирные жители могли сохранить свою жизнь лишь посредством социальной и политической мимикрии. Быть очень «щирым» украинцем было нельзя – при очередной смене власти могли расстрелять «большевики». Быть очень советским – тоже нельзя, могли расстрелять деникинцы или «сичевики». Взбаламученное море политических, национальных и социальных страстей захватывало жизнь и душу мирных жителей. «Все течет, все меняется… с быстротой выстрела», – острили молодые философы, ученики профессора Гилярова. Было важно уцелеть под ливнем противоречивых требований и приказов быстро сменяющихся властей.

В самом Киеве житель Демиевки боялся пойти на Подол, ибо туда часто набегали разные банды, а житель Подола с опаской ходил на Шулявку, боясь налетов банды Ангела или Зеленого.

Еще летом 1917 года крестьянское движение на Украине поднялось очень высоко. Оно выражалось в захвате помещичьих земель, разделе помещичьего сельскохозяйственного инвентаря, скота и т.д. Погромов и поджогов помещичьих усадеб было ещё не так много. Крестьяне хоть и не делили ещё землю, но смотрели на помещичьи усадьбы, как на свою собственность. И в деревне с каждым днем становилось все опасней и опасней. Поэтому большинство помещиков бежало из своих усадеб в крупные города («великий страх» французских помещиков в 1789 году). Наши друзья Зороховичи покинули Дубовязовку и летом 1917 года, как и многие другие, переехали на жительство в Киев.

Другой характерной чертой этого трехлетия были истребительные еврейские погромы, продолжавшиеся без перерыва все три года гражданской войны и даже после ее окончания.

Украина – историческая родина еврейских погромов. Казацкое восстание Богдана Хмельницкого (1648– 1658) обошлось еврейству Украины в 250 тысяч жертв. Было вырезано 700 еврейских общин. Восстание Хмельницкого было истребительной войной украинского крестьянства (казачества) против «ляхов и жидов», против польских помещиков и еврейских арендаторов и торговцев, когда вырезывались или угонялись в татарский плен целые еврейские общины и на Правобережной и на Левобережной Украине. Освободительный путь украинского народа в XVII в. прошел по трупам евреев.

XVIII век принес еврейству Украины «гайдаматчину» (1734-1764), «колиивщину» (1764), которая ставила себе задачу «с ножем у халяви жидив кинчать» (Тарас Шевченко). В спокойное мирное время «гайдаматчина» выражалась в набегах на неохраняемые " польскими войсками города и местечки, а во время войн и смут – в погромах и массовой резне евреев. Гайдаматчина обошлась еврейству в 50-60 тысяч жертв.

В XIX веке антисемитская политика царизма использовала убийство народовольцами Александра II в 1881 году для организации еврейских погромов в городах и местечках. Погромщиками была городская чернь: «Евреи убили царя. Царь велел бить евреев». В погромной кампании 1881-1883 годов пострадали 150 городов и местечек. Погромы выражались в разрушении домов и грабеже имущества. В Киеве и Балте погромы сопровождались убийствами и резней евреев.

Погромная кампания 1905 года ограничилась почти исключительно Украиной (910 погромов): в Черниговской губернии, напр., 329 погромов, в Херсонской – 82, в Бессарабии – 71 и тд. Из 690 погромов, происшедших в 4-5 дней после Октябрьского манифеста о свободах в 1905 г., 626 погромов падает на местечки и деревни. Эта цифра свидетельствует, что малограмотное украинское крестьянство (всего от 10 до 16% грамотных по разным губерниям Украины) было главной силой погромов.

Украинские города и тем более местечки, особенно на Правобережной Украине, были населены, в основном, евреями. На Правобережной Украине евреи в среднем (включая деревни) составляли 12-13% населения, но в городах Правобережья – в Киевской и Херсонской губерниях – евреи составляли 31% населения, в Подольской – 41%, в Волынской – 51%. Были местечки, где евреи составляли нередко 90-95%, а в некоторых и все 100% населения. Именно в этих местечках происходили наиболее жестокие погромы и резня евреев.

Украинское националистическое крестьянство обрушилось в 1917-1920 г. на евреев по двум главным причинам:

1) евреи принимали весьма активное участие в революции и политической борьбе, играя в эти годы видную роль в коммунистической партии и в советском аппарате. Для темного украинского крестьянства «жид» всегда был «коммунистом», а «коммунист» всегда был либо «жидом», либо «москалем» (великороссом).

2) любой еврейский погром, выражаясь терминами Второй мировой войны, всегда давал «трофеи» (военную добычу). А поиски «трофеев» были исторической традицией украинского казачества, начиная с XVI-XVII вв. Походы Запорожской Сечи против «неверных» турок и татар на Крым и в Черное море с целью «пошарпать анатолийские берега» (Гоголь) давали огромную и богатую добычу. Запорожская Сечь жила и кормилась этой добычей, как сказал мне в 1921 г. бывший премьер-министр Гетманского Правительства профессор истории Украины Н. П. Василенко.

В 1912-1920 гг. такими походами за «трофеями» против неверных стали, как говорил Н.П. Василенко, еврейские погромы. Они, кроме богатых доходов, прельщали одним важным преимуществом: были совершенно безопасны для погромщиков.

В погромном движении против евреев в 1917-1920 годах принимали участие крестьянство и солдатские массы всех армий и всех режимов:

солдаты бывшей царской армии;

украинское крестьянство и войска Украинской Рады, гетмана и Директории;

красноармейцы и партизаны Красной армии, сдерживаемые своим командованием;

офицеры и солдаты Добровольческой армии (деникинцы);

польские войска.

Особенно страшными еврейскими погромами и резней евреев отличались «вольные казаки», «сичевые стрельцы» и «гайдамаки» Украинской Рады и Директории, банды украинских «батек-атаманов» и «офицерские полки» Деникина.

Обстановка стихийной анархии и быстрой смены властей способствовала развитию погромов. Погромная кампания 1917-1921 г. приняла огромные размеры, превзойдя по числу еврейских жертв даже восстание Богдана Хмельницкого.

Все эти три года (1917-1920) для трудовой интеллигенции основной житейский – не политической и не национальной – задачей было прожить и прокормить свою семью. Дороговизна росла в геометрической прогрессии и при том не по дням, а по часам. Крестьяне стали некоронованными владыками базаров и крепко держали городской люд в своих руках. Торговля стала принимать форму натурального товарообмена. Деньги принимались не всегда. Крестьяне меняли хлеб, крупу и прочие сельскохозяйственные продукты на мануфактуру, обувь, одежду, мебель. В большом спросе у крестьян были гвозди, винты, шайбы и прочая металлическая мелочь, до зареза нужная в крестьянском хозяйстве. Дегтя не было, и крестьяне смазывали колеса своих телег свиным салом.

Все эти годы мне почти ежедневно, как и всем, приходилось решать один и тот же вопрос: что я буду есть завтра и где достану денег «на базар»? Продовольственные продукты на Украине были в достаточном количестве, и люди со средствами могли достать почти все, но средств-то у меня как раз и не было. С наступлением холодов я поспешил уехать товарным поездом в Конотоп, где по крайней мере я мог поесть досыта хлеба и картошки, каши и прочих «деликатесов».

В Конотопе я застал брата Юрия, который благополучно вернулся с румынского фронта после октябрьского переворота. При отступлении его полка ему было поручено задержать с пулеметным взводом наступление немцев, чтобы спасти полк от окружения. Он настолько удачно выполнил эту задачу, что командование дивизии представило его к золотому Георгиевскому оружию. Конечно, он его не получил, так как после октябрьского переворота все представления к боевым наградам пошли в мусорный ящик. Но Юрий остался жив и цел. Я не виделся с ним с августа 1915, и его рассказы о распаде фронта и разложении армии дали мне много материала для воспоминаний.

Третьему брату, Володе, меньше повезло. В конце 1917 года он попал к немцам в плен и вернулся в Россию в 1919 г.

Февральская революция поставила передо мной вопрос о моем будущем. Наша семья была семьей трудовой интеллигенции. Мы с радостью встретили свержение царизма. Мы мечтали о свободе слова и печати, полном политическом, национальном и социальном равноправии народов, о парламентарной республике.

Словом, наша семья была типичной мелкобуржуазной семьей трудовой демократической интеллигенции. Я и Юрий были последними потомками старшей (Роменской) линии старинного, но оскудевшего украинского дворянского рода, и нам предстояла трудовая жизнь, так как деньги, завещанные нам бабушкой на образование, подходили к концу и вскоре совершенно обесценились. Родители владели в Конотопе домом из 4 комнат на кирпичном фундаменте с железной крышей, который стоил по официальной оценке 1912 года 2000 рублей. В будущем каждому из братьев должна была достаться 1/6 часть этого дома.

Несмотря на многолетнее чтение газет, революция застала нас недостаточно «сознательными». Из политических партий мы знали только монархистов, октябристов-кадетов, трудовиков, слышали об эсерах и эсдеках (соц. демократах), но о большевиках до 1917 года не имели никакого представления. В 1917 году октябрьская революция казалась нам, как и многим, временным наваждением, которое скоро кончится. В Киеве эти иллюзии рассеялись только после окончания советско-польской войны 1919-1920 годов, когда советский строй окончательно утвердился на Украине.

В 1917 году я стоял перед выбором: либо общественно-политическая деятельность, которая меня совершенно не интересовала; либо историческая наука, которую я считал своим призванием с 13-14 лет. Победила история, так как я ещё в августе 1914 года решил изучить вопрос о подготовке и возникновении мировой войны («кто виноват»?). Этой темой, однако, я смог заняться лишь после переезда в Петроград в 1923 году.

Другим обстоятельством, определившим мое решение уйти в историческую науку, была печальная судьба моего родного дяди – дяди Коли (я был назван Николаем в его память). Он не был членом организации «Народная воля», не был и «кающимся дворянином», а лишь приютил своего школьного друга Якова Стефановича. Льва Дейча он увидел первый раз в жизни только тогда, когда Стефанович и Дейч явились искать убежище у него в имении. Дядя был сослан в Сибирь в 1908 г. «за укрывательство государственных преступников» и умер в Сибири.

Я помнил мудрый совет матери, данный мне ещё тогда, когда я был в 7 классе гимназии: «Революция – это дело убеждения. Если ты твердо убежден, что готов истратить свою жизнь на свержение царизма, – что ж, иди туда, куда влекут тебя твои убеждения. Мне будет больно узнать, что ты в тюрьме, в ссылке, на каторге, что тебе суждена виселица, но против судьбы не пойдешь. Но если у тебя нет готовности идти до конца и пожертвовать своей жизнью ради победы революции, то не кокетничай с революцией и помни о судьбе дяди Коли. Ты будешь для революции только балластом и напрасно погубишь свою жизнь».

Совет матери, данный ещё в 1912-1913 году, также повлиял на мое решение посвятить мою жизнь науке. Всю жизнь я был беспартийным – не был членом какой-нибудь буржуазной или социалистической партии. Я не пошел ни в комсомол, ни в партию большевиков. Сохранить полное воздержание от политики в условиях советской жизни мне, конечно, не удалось. Как и все, я знал, что означает вопрос, звучавший на собраниях. «Кто против? Подымите руку!» Поднять руку «против» или даже «воздержаться» означало, как минимум, потерю работы, т.е. потерю средств к существованию, а с 1931 г. – тюрьму, ссылку, концлагерь. Приходилось цитировать в своих книгах высказывания классиков марксизма-ленинизма и, прежде всего, И.В. Сталина, ибо избежать этого после 1931 г. было невозможно.

Март-апрель 1917 года были медовыми месяцами революции. Киев – да и все города России – превратился в площадку для митингов. Митинг был сплошным. Он начинался с раннего утра и продолжался до поздней ночи. В нем принимали участие все желающие. Местом митинга были городские сады и парки, бульвары и площади. Солдаты прекратили строевые и учебные занятия и захватили сады. Киевский поэт Николай Ушаков отметил это завоевание садов солдатами в своем стихотворении:

Солдаты, солдаты, солдаты

Гуляют в саду городском…

Ораторы один за другим поднимались на трибуну – это обычно была скамейка, стол, подножие памятника: памятники Николая I и Александра II прекрасно пригодились для этой цели. Аудитория менялась, люди приходили и уходили. Каждый хотел сказать свое слово. Но свободы слова, провозглашенной Временным правительством, все же не получилось. Солдаты, толпившиеся на этом перманентном всероссийском митинге, слушали только то, что им хотелось слушать, а именно скорейший мир во что бы то ни стало и раздел помещичьих земель. Ораторов, призывавших продолжать войну для защиты свободы и демократии в России против германского империализма или говоривших о необходимости созыва Учредительного собрания и компенсации, хотя бы частичной, помещикам за конфискацию земли, встречали криками «долой» и сгоняли с трибуны.

Сравнительная близость фронта заставляла уделить войне и армии максимум внимания и заботы.

Для армии революция явилась полной неожиданностью. Войска были ошеломлены быстротой и легкостью совершившегося переворота. Но свобода подействовала на темную малограмотную и неграмотную массу одуряющим образом. Солдаты встретили переворот прежде всего как «освобождение от офицерского гнета», т.е. от дисциплины.

Офицеры, приезжавшие в марте-апреле 1917 г. с Юго-Западного фронта, говорили о разложении армии:

«все устали воевать». Лозунг «Мир без аннексий и контрибуций» преломился в сознании темной солдатской массы прежде всего как возможность отказа от всяких наступательных операций. Солдаты соглашались лишь держать оборону, угрожая оружием всем, кто попробует гнать их в наступление: «Штык против немцев, приклад против внутреннего врага», а внутренним врагом солдатская масса считала Временное правительство, призывавшее к продолжению войны. Уже в апреле солдаты угрожали прогнать Временное правительство, если оно не будет слушаться Петроградского Совета солдатских и рабочих депутатов. Солдаты, не стесняясь, заявляли офицерам: «Раз говорят „мир без аннексий и контрибуций“ – для чего же нам теперь жертвовать своей жизнью?» Прибывающие на фронт из тыла пополнения отказывались брать оружие – «Зачем оно нам, мы воевать не собираемся».

Солдаты резерва под самыми различными предлогами отказывались сменять части, находившиеся в окопах: «плохая погода», «не все ещё успели помыться в бане», «мы уже были два года тому назад в окопах на Пасху». Приказ о переводе батареи с одной позиции на другую встретил на этом участке фронта сопротивление со стороны солдат пехоты: «Вы ослабляете нас, значит, вы изменники».

Мой гимназический товарищ выпуска 1912 года, в 1917 году – штабс-капитан одного из пехотных полков на Юго-Западном фронте, рассказал мне о красочной встрече солдат его полка с командующим Юго-Западного фронта генералом Брусиловым. Полк, в котором служил мой товарищ, получил приказ подготовиться к наступлению, чтобы захватить одну высоту. Солдаты заявили командиру полка, что наступления не будет, а они собираются уйти с фронта и разойтись по домам. Уговаривать полк приехал сам Брусилов. Он долго беседовал с солдатами и просил в конце концов дать ответ – будут ли они наступать и занимать высоту. Солдаты заявили, что дадут ответ письменно, и через несколько минут выставили перед Брусиловым плакат с надписью: «Мир во что бы то ни стало! Долой войну!» Брусилов не удовлетворился этим ответом. Тогда какой-то солдат заявил: «Сказано – без аннексий и контрибуций, зачем же нам эта гора?» Брусилов ответил:

«Мне эта гора тоже не нужна, но надо бить противника, занявшего эту гору».

Наступать полк все-таки отказался, но дал слово удержать позиции: «Неприятель у нас хороший, – говорили солдаты, – он сказал нам, что не будет наступать, если не будем наступать мы. Нам важно вернуться домой, чтобы пользоваться свободой и землей. Зачем же нам калечиться?» «Нам не надо немецкой земли, а до нас немцы не дойдут».

Все окопные работы были прекращены, так как «война скоро окончится». Солдаты разбирали в окопах обшивку из бревен и досок, выдергивали колья из проволочных заграждений для того, чтобы достать дерево на топливо. Они отказывались чинить дороги, что делало подвоз продовольствия к передовым позициям невозможным. Солдаты отказывались от каких-либо строевых учений, так как накануне мира они не нужны и бесполезны.

Приезжавшие с Юго-Западного фронта офицеры и врачи рассказывали, что солдаты потеряли всякое чувство доверия и уважения к правительству и офицерам. Они требовали удаления из армии кадровых офицеров как «приверженцев старого режима». Солдаты боялись, что эти лучшие в боевом отношении офицеры сумеют заставить их пойти в наступление. Неповиновение приказам офицеров, аресты и убийства офицеров (в офицерские землянки бросали ручные гранаты), самовольная смена солдатами командиров, отказ солдат принять вновь назначенных командиров – вот наиболее характерные черты отношения солдат к офицерам в марте-апреле 1917 года.

Стремление солдатской массы возможно скорее окончить войну выражалось в отказе воинских частей от выполнения боевых приказов о смене других воинских частей с позиций, в требованиях об отводе частей в тыл под угрозой оставить к определенному сроку позиции, в самовольном оставлении позиций, в братании с противником, в дезертирстве (с марта 1917 г. по октябрь 1917 г. ушло в тыл – самовольно или под разными предлогами – около 2 млн. солдат, и больше 2 млн. солдат сдалось в плен), в отказе солдат запасных полков в тылу под самыми различными предлогами идти на фронт (только 50% пополнений, посланных из тыла, доходили до фронта). Повальный уход в тыл был стихийной демобилизацией армии.

Еще в начале мая 1917 года Главнокомандующий генерал Алексеев предупреждал Временное правительство, что наступление невозможно: «Армия на краю гибели. ещё миг и она, свергнутая в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы, и возврата не будет». Командующие фронтами – А. Драгомиров, В. Гурко, Щербачев, кроме Брусилова, поддерживали мнение Алексеева. Керенский поспешно заменил Алексеева на посту главнокомандующего Брусиловым и бросил в июне 1917 года весь фронт, от Балтики до Черного моря, в наступление, которое кончилось катастрофой.

На Юго-Западном фронте наступление началось успешно, но контратаки немецких войск превратили армии Юго-Западного фронта в бегущую толпу, которая убивала попадавшихся по дороге офицеров, грабила с криком «режь буржуя» местных жителей, совершала насилия над женщинами. В окрестностях Волочиска за одну ночь было задержано 12000 дезертиров-беглецов. О власти офицеров, о повиновении солдат офицерам уже не было и речи, уговоры и убеждения – не действовали, на них отвечали угрозами и выстрелами. На протяжении сотни верст в тыл тянулись вереницы беженцев – с ружьями и без них – здоровых, бодрых, чувствовавших себя совершенно безнаказанными. Попутно шел грабеж и разорение помещиков и крестьян. У них отбирали все: домашнюю птицу, скот, хлеб, посуду, деньги и пр.

Наступление на Северном и Западном фронтах закончилось, можно сказать, не начавшись. На румынском фронте оно началось удачно, но по приказу генерала Корнилова, заменившего Брусилова на посту главнокомандующего, было прекращено из-за провала наступления на Юго-Западном фронте.

После «наступления Керенского» армия превратилась в огромную, усталую, плохо одетую (недостаток обмундирования), полуголодную (мясной и хлебный паек были сокращены почти вдвое из-за разрухи на транспорте) и озлобленную толпу людей, объединенных жаждой мира во что бы то ни стало и антисемитскими лозунгами.

Погромная агитация против евреев началась на Украине тотчас же после февральской революции. Первые известия о погромной агитации приходятся на март-июнь 1917 г., т.е. ещё до «наступления Керенского». Погромщики обвинили евреев в недостатке продовольствия, промышленных товаров, в росте дороговизны – словом, повторили секретный циркуляр царского департамента полиции от 1916 года.

В марте-июне 1917 года погромная агитация велась в Полтаве, в Киевской губернии (в городах Василькове и Брусилове) и в других областях Украины. В городах и местечках, даже в Киеве, толпа избивала евреев. Сообщения о погромной агитации шли также из Одессы, Балты, Тирасполя. В Житомире толпа женщин занялась обысками в еврейских домах (искали продукты). В Елизаветграде в поисках продуктов толпа разрыла несколько десятков могил на еврейском кладбище. В ряде городов, как например, в Александровске (Екатеринославская губ.), толпа грабила еврейские лавки.

В Галиции были еврейские погромы в 1915-1916 гг., но провал «наступления Керенского» в июне 1917 года сопровождался пьяными солдатскими погромами еврейского и польского населения в Тарнополе и Калуще, поджогами домов, грабежами, убийствами и изнасилованиями.

Отступая дальше в Россию, на восток, солдаты громили местечки и помещичьи имения на Волыни и в Подолии, разбивали и грабили винные заводы и склады. Кроме того, с 1916 года получил широкое распространение и могущество «самогон». Украинское крестьянство, обладавшее избытками хлеба и картофеля, создало чуть ли не в каждой хате в деревне самодельные водочные заводы, курившие самодельную водку «самогонку». Деревня напивалась, дурела и отравлялась этой самогонкой и спаивала солдат.

Из Волыни, Подолии, Полтавшины в сентябре 1917 г. сообщали о самосудах пьяных солдат и крестьян, о беспорядках, захватах земли, погромах и насилиях над евреями. Больше всего страдали еврейские города и местечки. Крестьянство начало с захватов помещичьих усадеб, грабежей помещичьих домов и убийств помещиков. Но так как помещиков было не так много, то постепенно крестьянство переключилось на погромы евреев.

Борьба Рады с Советской Россией дала дальнейший толчок погромному движению против евреев на Украине.

В конце 1917 года ив 1918 году главной силой погромного движения стала украинская национальная армия и подопечные ее «батьки-атаманы». Но в ходе германской оккупации Украины усилилось погромное движение крестьянства, которое в борьбе с германскими оккупантами и гетманом, организовало ряд жестоких еврейских погромов с массовыми убийствами и резней еврейского населения.

Известное участие в погромном движении приняли в начале 1918 года и части советских войск, в особенности партизанские отряды, которые вели борьбу с Радой.

Первые крупные специфически-еврейские погромы начались ещё в октябре 1917 года. В Киевской губернии погромы были в Жашково, Погребище, Сквире, Ставище; в Подольской губернии – в Гайсине, Виннице, Жабокриче, Меджибоже, Мястковке. В ноябре-декабре 1917 года количество еврейских погромов резко увеличивается. В эти 2 месяца в 3 губерниях Правобережья произошло свыше 50 еврейских погромов. Погромы производили солдаты, а крестьяне приезжали с пустыми возами для увоза имущества из разбитых еврейских домов и лавок.

Как красочно писал в ноябре 1917 г. один еврейский общественный деятель:

"В Остроге, Ямполе, Каневе и ещё и ещё – уже произошли погромы. В Томашполе, Таганче и т.д. ждут погрома. В Сквире и почти по всей Волынской губернии готовятся к погромам. В Тараще и других местах предотвратили погромы, а из десятков других городов и местечек молят о помощи против погромов…

Вся жизнь в нашем крае во власти ужасов и погромных страхов.

Грязная волна грабежей, дикости и разнузданности разлилась, как болото, по всей стране…

Из деревень непрестанно прибывают на ярмарки в еврейские местечки сотни пустых возов, с намерением вернуться полными, нагруженными еврейскими товарами, еврейским добром, – ведь каждый еврей богач". (Н. Сыркин, статья в «Der Telegraf» №3 от 17.11.1917)

28 ноября 1917 года фракция сионистов внесла в Малую Раду следующий запрос: "Из целого ряда пунктов, свыше 30, Подольской, Волынской и Киевской губерний нами ежедневно получаются от представителей еврейского населения умоляющие телеграммы о начавшихся или угрожающих погромах… Горят города, разграбляются лавки, уничтожается домашний скарб; последнее имущество терроризованной трудовой еврейской массы беспощадно и бесцельно губится озверевшей толпой. Жизнь беззащитного населения висит на волоске. Местные власти бессильны. Охраны нет никакой… Милиция и содействующие ей войсковые части фактически не справляются со своей задачей.

Ужас положения усугубляется тем, что все здоровое и взрослое мужское население находится в армии. Отпора громилам дать некому. Остались одни старики, дети и беспомощные женщины. Жизни и чести их угрожает смертельная опасность".

Запрос кончался просьбой к генеральным секретарям по внутренним и войсковым делам: 1) принять меры к немедленному прекращению погромов, 2) разрешить евреям-воинам организовать специальные дружины для охраны еврейского населения.

С. Петлюра обещал и то, и другое, но ничего реально не сделал.

На второй еврейский запрос в Малой Раде 19 декабря 1918 года о еврейских погромах ответил сам Винниченко. Он обещал принять все меры для защиты еврейского населения от погромов и выделить воинские части для прекращения погромов. Дело кончилось обещаниями, воззваниями и бумажными циркулярами, не имевшими никакого эффекта. Создание еврейских воинских дружин и отрядов самообороны населения не было разрешено. Наоборот, евреи-бойцы были исключены из украинских воинских частей Рады и отрядов Вольного казачества.

Так, уже в декабре 1917 года Украинская Рада и ее правительство не хотели ничего сделать для прекращения еврейских погромов.

Справедливости ради следует сказать, что Министерство по еврейским делам, которым руководили еврейские социалистические партии – «Бунд», «Объединенные социалисты» и «Поалей Цион» в ноябре-декабре 1917 г. сорвали создание еврейских военных отрядов самообороны, которое пропагандировалось в кругах еврейства под лозунгом «Еврейские солдаты – в еврейские полки, а еврейские полки – в еврейские местечки» для защиты евреев от погромов.

Тем не менее в последней трети 1917 г. в ряде городов и местечек Украины самочинно возникли еврейские дружины самообороны, сформированные из евреев-солдат, служивших в 1914-1917 гг. в старой русской армии. Такие отряды еврейской самообороны возникли в Одессе, Голованевске (Подолия), в Овруче, Тараще, Дымере, Брацлаве, Немирове и др., и они-то спасли немало еврейских жизней от погромщиков.

В связи с приближением советской власти в Киеве в середине января 1918 г. было объявлено осадное положение. Вся власть перешла в руки военных. Они расстреливали без суда и следствия десятки лиц, казавшихся «подозрительными». На улицах Киева в январе было немало погромных выступлений против евреев. В дни, когда Киев находился под обстрелом орудий советской армии Муравьева, погромное настроение резко усилилось. Были сделаны даже попытки разгрома еврейских лавок, особенно на Подоле. Некий Ковенко, командир отряда «Вильных Козаков», назначенный комендантом Киева, силами своего отряда организовал 20 января погромные выступления в Киеве против евреев. Казаки Ковенко 20 января 1918 г. разгромили помещение «Союза евреев-воинов» и убили председателя Исполнительного комитета этого союза Иону Гоголя.

Украинская Рада. Директория. Атаманы

Октябрьский переворот в Петрограде и в Москве нашел немедленное отражение в Киеве.

Схватка между силами Временного правительства (политический центр – Городская Дума, военный центр – Штаб киевского военного округа) и советскими силами в Киеве (политический центр – Совет солдатских и рабочих депутатов – в бывш. дворце генерал-губернатора, военный центр – в Арсенале) началась в конце октября. Больших боев и большого обстрела Киева не было, всего лишь несколько орудийных выстрелов. Обе стороны лишь вели «разведку боем» и выясняли свои силы.