25
25
Двадцать второго апреля Николай Аванесян отстучал:
«Отряд Алексеева прибыл в Липины и приступает к действиям».
[271]
В штабе не сомневались, этот отряд справится с порученными ему диверсионными заданиями: не зря люди столько лет обживали здешние края!
Но ведь нашим товарищам предстояло наладить и разведывательную работу в районе, то есть охватить своей сетью весь треугольник, образуемый городами Гарволин — Демблин — Желихов.
Как это удастся?
Нас в первую очередь интересовали аэродромы в Демблине, Уленже и Подлудове, железные дороги Демблин — Варшава, Демблин — Луков и Демблин — Люблин, а также шоссе Люблин — Варшава и оборонительные сооружения немцев по западному берегу Вислы.
Особое значение приобрели в ту пору железная дорога Демблин — Варшава и шоссе Люблин — Варшава, так как именно по ним гитлеровцы резко увеличили перевозки войск и техники.
Командиру разведывательной группы Григорию Басарановичу пришлось работать исключительно на этих магистралях и на разведке оборонительных сооружений по западному берегу Вислы.
Разведка всех других объектов ложилась на плечи Николая Широкова.
Басаранович был достаточно опытен и искушен в наших делах, да и группа его состояла из старых разведчиков, ходивших еще под Барановичи, Пинск, Ганцевичи и Житковичи. Вдобавок Басаранович прекрасно знал польский. Уже на пятый день пребывания на северо-западе Люблинщины Басаранович привлек к работе стрелочника со станции Жичень, а в начале мая заполучил информаторов еще в семи важных пунктах.
У Широкова не было таких преимуществ. Польского языка он не знал, старых разведчиков у него почти не имелось.
Каково же было наше удивление, когда уже в конце апреля, то есть через неделю после прибытия под Демблин, Широков стал давать прекрасные сведения по Демблинскому аэродрому и по движению вражеских составов по дороге Демблин — Люблин.
Он рассказывал:
— Помните, товарищ подполковник, Серафим при первой встрече про парнишку одного помянул, про Метека? Ну про того, чей приятель на Демблинском аэродроме электриком?.. Вот с этого Метека я и начал. А у
[272]
него, оказывается, еще друзья в отряде имеются. Все местные ребята. Помещиков своих и немцев ненавидят — не заговаривай. Как бешеные делаются. У одного дивчину фрицы испортили, у другого брата в Германии сгноили, у третьего батьку к стенке поставили... Я им говорю: хлопцы, надо все про гадов немецких разведать. Отвечают: только скажите, что надо, все сделаем. Ну, и стал я с ними гулять по деревням... Есть такой парнишечка — Русеком звать. Тот быстренько в Демблин смотался, потом вместе с Метеком на аэродром Демблинский наведался, к товарищам... У Хенека Войтеховского знакомых на станциях Леопольдов и Кшивда полно. Сводил он меня туда. А на аэродромы в Подлудове и Уленже Манек Медуховский нас вывел...
Замечательные польские юноши-патриоты, воевавшие в отряде Серафима Алексеева, оказали нашей разведке неоценимые услуги, а потом и сами сделались заправскими разведчиками.
Именно благодаря этим восемнадцатилетним парням смог Широков уже 29 апреля сообщить, что Демблинский аэродром является весьма значительной немецкой военно-воздушной базой, где, в частности, проходят обучение наспех набранные юнцы летчики.
На Демблинском аэродроме, как узнал Широков, в апреле постоянно находились восемьдесят пять «хейнкелей», двадцать «юнкерсов» и тридцать пять «мессершмиттов».
В охране и персонале аэродрома насчитывалось тысяча семьсот солдат и офицеров.
Впоследствии разведчики Широкова «освоили» аэродромы в Подлудове и Уленже, сообщив по ним такие же точные данные.
Повезло Широкову и с разведкой Варшавы. Впрочем, «повезло» — не то выражение. Ему не могло не повезти: население любило советских партизан.
Вышло так. По возвращении в Липняки Серафим Алексеев навестил польскую крестьянку Квашневскую, скрывавшую его в сорок втором году от преследований: Серафиму не терпелось поделиться со старым другом радостными вестями из Москвы.
Тут, у Квашневской, он неожиданно встретил своего верного товарища, племянницу Квашневской — Стасю.
Стася помогала тетке прятать русского солдата. Работала она санитаркой в немецком госпитале в Варшаве и впоследствии не раз привозила русским воинам медикаменты,
[273]
а когда Серафим собрал отряд, стала доставать и патроны к немецким автоматам. Патроны эти Стася добывала через знакомых на патронном заводе. Возила она боеприпасы в чемоданчике с красным крестом. И то ли этот чемоданчик, то ли красота двадцатишестилетней женщины, то ли удивительное самообладание при обысках, которым немцы постоянно подвергали пассажиров поездов, — но что-то всегда выручало Стасю Квашневскую.
Вынужденный отойти с отрядом за Буг, Серафим потерял молодую женщину из виду в ноябре сорок третьего года. И вот они снова вместе!
Алексеев рассказал о Стасе Широкову и добавил:
— Она хочет опять возить патроны.
— Ни в коем случае! — запротестовал Николай. — Незачем подвергать Станиславу риску. Она может принести гораздо большую пользу.
Широков познакомился со Стасей. Попросил запоминать опознавательные знаки на технике противника в Варшаве, посоветовал расспрашивать немецких солдат, лежавших в госпитале, о том, где они служили, как их ранило, откуда их привезли, выяснять настроения...
— Выказывайте им участие, — советовал Широков. — И слушайте, что они выболтают.
Станислава приезжала к тетке раз в неделю. И мы регулярно получали любопытную информацию о войсках противника в Варшаве.
Стало быть, под Демблином дела налаживались.
Налаживались они и в других местах.
Используя связи, нащупанные еще Михаилом Горой, Анатолий Седельников послал первых разведчиков в город Люблин.
Город этот никогда не был крупным промышленным центром, а в годы немецкого нашествия и совсем захирел: работали только три фабрики — обувная, спичечная и консервная, да было налажено производство стеариновых свечей.
Но Люблин был крупнейшим железнодорожным узлом. На станции Люблин имелись два главных пути и сто сорок восемь запасных (пять для пассажирских составов и сто сорок три для товарных).
Со стороны города Хелм на станции было сто три выходные стрелки.
Три водонапорные башни (одна на товарной станции и две на центральной), два депо с пропускной способ-
[274]
ностью от двух до пяти паровозов в день, десять маневровых паровозов, различные мастерские, где трудились около трех тысяч рабочих...
Тут стоило поработать!
Разведчики Седельникова в первые же недели выяснили: начальником станции Люблин является немец Гискрер, помощником у него поляк Рабинский. Станцию охраняют полицаи.
Комендантом станции Люблин давно уже является немец Миллер.
В депо и мастерских есть мастера-немцы, но их всего восемь человек. Остальные мастера — поляки...
От станции ниточки потянулись дальше, разбежались по люблинским улочкам и улицам, достигли немецких казарм и дома самого люблинского губернатора.
Губернатор Люблинского воеводства, группенфюрер СС доктор Вендлер, проживал на улице Спокойной в доме некоего Земецкого.
При особе обер-бандита состояли шавки: главный административный инспектор фольксдейч Мисяковский и замбургомистра Люблина фольксдейч Яковецкий.
Немецкие войска размещались в основном в бывших казармах 8-го пехотного полка бывшей польской армии и в западной части города.
На углу аллеи Пилсудского и улицы Нарутовича стоял в Люблине штаб неоднократно битой советскими войсками танковой дивизии СС «Викинг». Штаб охраняли сто пятьдесят солдат и двадцать зенитных орудий. Части же этой дивизии, прибывавшие с советского фронта, были расквартированы в ближних к городу селах и деревнях — Свидник, Вулька, Засибольнице, Абрамовице. Тут дивизия «латала прорехи», пополнялась за счет необстрелянных немецких сопляков и различного рода предателей, чтобы вновь быть брошенной в губительные для нее бои.
В Люблине содержался постоянный гарнизон. В нем было сто гестаповцев (главная квартира гестапо — улица Шопена, 5), триста шуцполицаев-немцев, около трехсот польских полицейских, двести солдат комендантской патрульной роты и четыреста человек из охраны лагеря военнопленных и тюрьмы.
Кроме того, в частях ПВО Люблина, имевших сто двадцать зенитных точек, числилось на 20 апреля 1944 года до тысячи солдат и офицеров артиллеристов.
[275]
Все войска и подразделения полиции размещались в основном по улице Лещинского, аллее Длугоша, на улицах Веньянка и Чехувка.
Эти сведения Седельников получил ровно через неделю после нашего прибытия в Лейно.
Достались они Седельникову нелегко. Было похоже, что Анатолий все эти дни почти не спал, разъезжая по округе, беседуя с людьми, давая им поручения, самостоятельно подбираясь к селам, занятым фашистами.
Он уже мало походил на сумрачного, несколько замкнутого человека, каким показался мне при первой встрече. Это был веселый, умевший пошутить и оценить чужую шутку, жизнерадостный офицер, знаток своего дела.
Часто, разговаривая с Анатолием, я думал: какую огромную, преображающую силу имеет доверие к человеку! Какие клады духовной красоты способно раскрыть в нем!
— Товарищ подполковник, — сказал как-то Анатолий еще в апреле. — Надо бы наладить спасение заключенных из Майданека.
— Кого и как?
— Часть пленных немцы по-прежнему используют на работах вне лагеря. Иных посылают в город. Можно установить с этими людьми связь. Из города будем переправлять беглецов в деревни, в отряд... Если штаб не возражает, конечно.
Не хватало, чтобы наш штаб возражал!
— Вот что, — сказал я Седельникову. — Помогать заключенным будем. Но сначала найди надежные квартиры в Люблине и организуй крепкую цепочку для переправы людей в села. Когда доложишь?
— Через неделю, товарищ подполковник!
— Приступай!
Анатолий ушел возбужденный, счастливый от того, что кому-то вернет надежду, вернет жизнь...
Под Вялой Подляской, Луковом и Седлецом работал Федор Степь со своим верным помощником по разведке Володей Офманом, внешне почти ничем не отличавшимся от поляка. Псевдоним Ласковый соответствовал характеру и стилю работы Офмана.
Его разведчики нашли верных людей в лесничестве «Плянта», среди крестьян и горожан. С ними сотрудничали егерь Тадеуш Подгорецкий, Гаевой, носивший псевдоним Демб, секретарь лесничества Антон.
[278]
С их помощью мы привлекли к разведке десятки патриотически настроенных поляков.
Накануне первомайских праздников нам стали известны два важных факта.
1. Выяснилось, что в Бялой Подляске размещен полк фашистских войск, прибывший с юга на отдых. На Варшавской улице города стоят три немецких пехотных батальона, собранные из разбитых на фронте частей и пополненные выздоравливающими солдатами из трех здешних госпиталей. В городе имеются пять артиллерийских батарей. Число полицейских и жандармов близко к двумстам пятидесяти.
2. Поступили данные, что в городе Седлец стоит 7-й пехотный полк немецкой армии. В гарнизоне, кроме того, находятся пятьсот пятьдесят солдат из различных частей. По улице 13 мая размещена 365-я немецкая рота. Железную дорогу охраняют сто восемьдесят человек. Кроме того, в городе существует школа войск СС...
Узнали мы также, что под Бялой Подляской и Седлецом существуют большие аэродромы.
Разведчики прилагали усилия к тому, чтобы уточнить полученные сведения.
Неплохие данные шли и по Лукову. Гарнизон его, как мы выяснили, составлял двести — пятьсот человек, причем его усиливали бандиты из националистического формирования, шестьдесят семь жандармов и пятьдесят два польских полицейских...
Федор Степь с помощью Володи Офмана старался расширить круг разведчиков, получить более подробную и точную информацию.
Это было неплохим началом.
Никто в штабе не сомневался, что наши разведчики, обладающие железной хваткой, быстро поставят работу в Польше не хуже, чем она была поставлена в Белоруссии и на севере Украины.
— Помнишь, — посмеиваясь, говорил Михаил Гора, — еще перед выходом с Булева болота мы размышляли, как будем действовать в Польше. Опасались всяких трудностей. А ведь неплохо получилось!
* * *
В двадцатых числах апреля в районе деревни Лейно приземлились заброшенные из Центра майор Фальковский и радист Максим Шепель.
[277]
Оба в гражданском. У Фальковского — чемодан с хитроумным замком, у Шепеля, как полагается, рация.
Пожилой, худощавый Фальковский ничем не походил на военного — ни осанкой, ни манерой говорить.
Он доложил, вернее, вежливо известил, что будет выполнять спецзадание. Впрочем, я знал это из радиограммы, предварившей его появление, как знал и то, что нам надлежит легализовать Фальковского и охранять его, если будет необходимость в этом.
— Я бы хотел устроиться работать на железной дороге, ведущей в Варшаву, — мягко сказал Фальковский. — Пожалуйста, организуйте это.
Мы с Горой раскинули мозгами. Лучшие связи с местным населением были у Серафима Алексеева. Пожалуй, Серафим и сумел бы устроить Фальковского на дороге Демблин — Варшава или Демблин — Луков.
— Придется вызывать Серафима или Николая Широкова, — сказал Гора.
— Подожди. Вызови на тридцатое: нам как раз будут сбрасывать оружие и припасы... Кстати, вызови и Седельникова со Степью.
30 апреля почти все командиры групп собрались в деревне Ново-Орехов, куда перебрался штаб.
В ночь на первое мая прилетели пять наших самолетов. Они сбросили на костры, зажженные в 800 метрах от Ново-Орехова, десятки мешков с грузами: оружие, медикаменты, боеприпасы, продукты, обмундирование, газеты, журналы.
Подобрав мешки, мы свезли их в деревню, сложили в стодолах, потом распределили подарки Москвы по отрядам и группам.
Серафим Алексеев, ходивший по-прежнему в форме, снятой с немецкого офицера, получил в придачу ко всему новенький мундир. Огромный, медвежистый Алексеев страшно смутился. Держал мундир в вытянутых руках, мялся, краснел.
— Ты что, Серафим?
— У меня же нет офицерского звания...
— А мы считаем, что ты его заслужил. Надевай мундир и носи!
Я распорядился устроить праздничный обед. Конченая колбаса, сыр, шоколад, коньяк, папиросы фабрики «Дукат» — это было настоящее пиршество!
[278]
После обеда познакомил Алексеева с майором Фальковским.
— Сумеете устроить майора на работу? — спросил я. — Не спеши с ответом. Устроить надо так, чтобы не было никаких подозрений.
— Устроим, товарищ подполковник, — твердо сказал Серафим. — Метек и Русек подыщут место.
— И помни, никто не должен знать о майоре. Ни одна душа. Не рассказывай о нем даже партизанам. Посвяти в дело только тех, кто будет искать майору пристанище и место. Ясно?
— Все ясно. Будет сделано.
Алексеев сдержал слово. Вездесущие Метек и Русек побродили по родным и знакомым, побеседовали с начальником станции Леопольдов, выяснили, что тому нужен кассир, а затем через знакомых подсказали начальнику станции, что подходящий человек вроде есть, живет тут у одних... Кажется, Фальковский выдавал себя за чиновника варшавского почтамта, уехавшего в деревню по состоянию здоровья. Начальник станции, служивший немцам, обрадовался находке: еще бы, подвернулся интеллигентный, образованный человек, которому можно доверить деньги!
Через два дня майор Фальковский работал кассиром на станции Леопольдов. Вскоре он стал навещать Варшаву...
Но за нами по-прежнему осталась обязанность охранять Фальковского и в нужную минуту прийти ему на помощь.
Радист Максим Шепель устроился у родных партизана Манека в деревне Липины.
Связь с Фальковским Шепель держал через того же Манека.
В эфир Шепель выходил только ночью, часто из гарволинского леса, чтобы дезориентировать немецкую службу пеленгации и радиоподслушивания.
Работали Фальковский и Шепель очень четко. Они продержались на своих местах до прихода Красной Армии.
* * *
Утром первого мая в Ново-Орехов пришел связной от полковника Метека.
Метек просил приехать к нему.
[279]
— Товажишу командир, у нас гости из Варшавы, — понизив голос, поведал связной.
— Кто же это?
— Приедете — увидите, товажишу...
Связной улыбался.
— Хорошо. Приедем.
Как было не навестить командующего отрядами Армии Людовой в Люблинском воеводстве Метека, чудесного человека, замечательного патриота? Да еще после намека на каких-то гостей из самой Варшавы!
Я поехал на свидание в село Землинец с Михаилом Горой. Ехали на тачанке с кавалерийским эскортом.
Землинец — красивейшее село, полукругом обступившее большое озеро. Все польские деревни купаются в садах и могут похвастать зеленью. Но Землинец буквально кипел молодой листвой буков и ясеней, бродил бело-розовой пеной цветущих яблонь и груш.
На въезде в село нас встречали жители.
А в центре, возле дома, где стоял штаб Метека, мы заметили польских партизан.
При нашем приближении прозвучала команда, бойцы взяли ружья на караул.
Правда, сделали это не очень умело, да и одеты были кто во что. Иные стояли даже без сапог. У одних были автоматы, у других советские винтовки, у третьих французские ружья... Но все бойцы держали строй.
На крыльцо выбежал кудрявый, сверкающий белозубой улыбкой Метек. Следом за ним вышел полноватый, в годах, но, видно, очень крепкий человек в белом плаще и фетровой шляпе.
Мы соскочили с тачанки.
— Знакомьтесь, — сказал Метек. — Это товарищ Роля-Жимерский.
Роля-Жимерский?! От польских партизан, от польских товарищей, переправленных в Москву из-за Буга, мы слышали об этом человеке.
Генерал польской армии Михал Роля-Жимерский еще задолго до войны славился левыми убеждениями. Рассказывали, что во время рабочих забастовок этот высокий воинский начальник приказывал... вывозить к заводам солдатские кухни, чтобы кормить голодных.
Роля-Жимерского ненавидели в правительстве и не раз пытались ему угрожать. Генерал пренебрегал угрозами.
Поражение в 1939 году польской армии, подлая поли-
[280]
тика бывшего польского буржуазного правительства, бросившего страну на растерзание немецкому фашизму, заставили генерала задуматься о том, каким путем идти дальше.
Оставаясь в оккупированной Варшаве, он многое пережил и передумал. И когда к нему пришли представители Польской рабочей партии с предложением организовать народную армию для борьбы с немцами, генерал не стал колебаться. Он отдал себя в полное распоряжение партии и народа.
В Варшаве, наводненной гитлеровскими войсками и гестаповскими агентами, ежечасно рискуя жизнью, Роля-Жимерский создал офицерскую школу для подготовки командных кадров будущей Армии Людовой и вел в ней регулярные занятия.
Весной сорок четвертого года Роля-Жимерский был главнокомандующим Армии Людовой. Впоследствии он возглавлял все бои польских патриотов.
— Просим в дом, — сказал Метек.
В доме Роля-Жимерский снял свой плащ-балахон, вытащил из-за пояса брюк пистолет, положил его на лавку. Сели.
— Я рад приветствовать вас, — сказал Роля-Жимерский. — Это очень хорошо, что теперь мы будем сражаться бок о бок.
Он поведал о планах своего штаба. Основные силы Армии Людовой разворачивались тут, на Люблинщине, и отряд Метека был одним из крупных формирований. Роля-Жимерский, проведя инспекцию отряда, остался доволен Метеком и его бойцами. Он надеялся в самое короткое время создать под Люблином еще несколько отрядов.
— Бойцы найдутся, — говорил генерал. — Кроме того, нам близки батальоны хлопские, созданные крестьянской партией, хотя и есть у них этакая тенденция к автономии. Полагаю, руководство батальонов хлопских поймет все же, что действовать надо сообща.
Нас интересовала Варшава, немецкий гарнизон города, важные объекты, интересовало и то, как работает коммунистическое подполье.
— Есть люди, — коротко сказал Роля-Жимерский и улыбнулся, давая понять, что на большее он пока не уполномочен. Но тут же не удержался и рассказал о не-
[281]
которых диверсионных актах, проведенных Армией Людовой и партийным подпольем в самой Варшаве.
— Чем вам помочь? — напрямик спросил я. — Мы можем выделить некоторое количество оружия.
— Не откажемся, — сказал генерал. — Но самая главная помощь — это ваше присутствие здесь. Вы даже не представляете, как действует на людей один факт появления советских войск. Это поднимает дух, вдохновляет!
После обеда мы с Горой, посоветовавшись, обратились к Роля-Жимерскому и Метеку с просьбой принять от нас в подарок два пулемета с запасом патронов.
Наш дар был принят.
— Теперь просим навестить нас, — сказал я генералу и Метеку.
— Так сказать, требуется отдать ответный визит? — улыбнулся Роля-Жимерский.
— Как же иначе? Приезжайте завтра, если вам удобно...
Выяснилось, что это удобно.
К приезду Роля-Жимерского и Метека мы приготовили стол из московских гостинцев и, кроме того, сделали им маленький сюрприз.
Едва наши дозорные завидели коней польских товарищей, они дали знак. Навстречу гостям выехала тачанка с конными разведчиками.
Конные изображали почетный караул, а в тачанке сидел с баяном разведчик Жора Маевский. Он развернул мехи и заиграл польский национальный гимн. Тот гимн, который в годы оккупации запрещалось не только исполнять, но даже слушать.
Наши партизаны были далеко не сентиментальными людьми. Но видя, как открыто плачут, слушая свой гимн, польские крестьяне, они покашливали, опускали глаза.
Гости подъехали к штабу.
Роля-Жимерский ступил на землю.
Тут Жора после минутной паузы вновь припал щекой к баяну. Зазвучала мелодия «Интернационала».
Все стояли навытяжку, взяв под козырек, и слушали гимн, который одинаково трогает сердца всех честных людей, к какой бы национальности они ни принадлежали...
Я познакомил Роля-Жимерского и Метека с работниками штаба, показал наш радиоузел и пеленгаторную станцию.
[282]
А на прощание мы торжественно передали отряду Метека в знак вечной братской дружбы автоматы, винтовки и два противотанковых ружья.
Роля-Жимерский и Метек остались довольны подарком...
* * *
Получив накануне первого мая большое количество взрывчатых веществ и различной подрывной техники, мы обрели наконец возможность ударить по коммуникациям врага и в Польше.
— Фашистская сволочь тут еще не учена, — говорил Михаил Гора. — Да ты сам видел: ездят по железным дорогам, будто они и впрямь хозяева. И охрану держат только на станциях... Так что нашим ребятам представляется возможность врезать фрицам между глаз...
И наши «врезали».
4 мая на перегоне Демблин — Луков в 11 часов ночи громыхнул первый взрыв партизан Серафима Алексеева. Шедший на полных парах паровоз подпрыгнул и полетел с насыпи, увлекая за собой вагоны и платформы. Гитлеровцам, согнавшим на ремонт пути и растаскивание вагонов триста рабочих, только через сутки удалось восстановить движение. Вдобавок советские штурмовики, пролетавшие над железной дорогой, основательно проутюжили немцев-ремонтников.
10 мая минеры группы Илюкова на перегоне Сарны — Свидры уничтожили эшелон с восемью платформами, также перевозивший автомашины.
На следующий день Илюков поставил мины на перегоне Сарнов — Кшивда и опять свалил паровоз и семь вагонов с солдатами противника.
Группа Жидкова 16 мая на перегоне Соболев — Грабняк пустила под откос паровоз и семь платформ с танками и автомашинами. 17 мая Илюков на перегоне Сарнов — Кшивда подорвал паровоз и шесть вагонов с солдатами, а группа Басарановича на перегоне Ласкажев — Соболев разбила паровоз и восемь вагонов с военным грузом. 19 мая тот же Басаранович и группа Николая Кошелева взорвали еще два состава, вывели из строя два паровоза, шесть вагонов с авиамоторами и девять платформ с автомашинами.
Подвижные отряды Парахина, Христофорова, Николая Коржа, Швецова, Косенко и Володи Моисеенко вышли на
[283]
дороги Парчев — Люблин, Люблин — Хелм, Хелм — Владава, Седлец — Брест.
Пользуясь отсутствием постоянной охраны железных дорог, разведчики тряхнули стариной, вспомнили, как совершали налеты на железные дороги в Белоруссии в конце сорок первого — начале сорок второго года: все минеры были посажены на коней, и одна группа успевала за ночь «обслужить» несколько участков.
Конные группы минеров-разведчиков буквально обрушились на магистрали противника, и в течение нескольких дней железные дороги в районе их действия стали неузнаваемы: ночное движение поездов противника прекратилось; днем фашистские поезда еле ползли, проталкивая впереди себя платформы с песком, чтобы предотвратить подрыв паровозов; вдоль всех насыпей, изуродованных мощными взрывами, валялись десятки исковерканных паровозов, сотни разбитых, сплющенных, опрокинутых, сожженных вагонов и платформ, а рядом с ними — перевернутые танки, орудия, разнесенные в щепы ящики с оружием и патронами, с обмундированием, продуктами.
В тех местах, где на мину налетал эшелон со снарядами и бомбами, вообще ничего не оставалось, кроме гигантской воронки...
Попытки противника двигаться только днем не дали эффекта. Огромный опыт наших подрывников позволил им ставить мины так, что регулярно взрывались и дневные эшелоны.
Достаточно сказать, что за май — июнь подрывники соединения уничтожили около сорока эшелонов врага. И это на таком небольшом, в общем-то, пятачке, каким был район действий отряда!
Такого «подарка» фашисты явно не ожидали.
Впрочем, они вообще не ожидали, что мы появимся у них в тылу, и никак не могли, кажется, сообразить, что за войска успешно разгромили их постарунки, выдержали бои с механизированными частями пехоты и парализуют теперь движение на дорогах.
Пугая самих себя и своих прислужников, фашисты распространили слух, что под Люблином и Варшавой появилось крупное соединение Красной Армии.
Помню, в середине мая штаб стоял в Заглымбоче. Охрана доложила: с противоположной стороны озера,
[284]
огибая его по южной дороге, движется к селу колонна автомашин врага.
Заложив коней, мы выехали по северной дороге и медленно стали огибать озеро, держа противника на дистанции и явно показывая, что не намерены уходить из села.
Гитлеровцы видели нас. Они, конечно, догадывались, с кем имеют дело. Но сунуться не рискнули... Зато мы не собирались давать спуску фашистам. Мы решили показать, кто является здесь настоящим хозяином, — и сделали это. Я приказал устроить засаду и выделил командиру засады два ПТР, пять пулеметов, три ротных миномета. Заминировав дорогу, засада дождалась, когда подорвется передовая машина с немецкими солдатами, а затем уничтожила огнем четыре автомашины из девяти и, надо полагать, положила немало солдат фюрера.
В дальнейшем немецкие автоколонны вблизи Заглымбоча и других сел, слывших партизанскими, не показывались.
Так уже в середине мая сорок четвертого года мы прочно утвердились на новом месте.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.