Глава 4 Идеи, витающие в воздухе

Глава 4

Идеи, витающие в воздухе

Учитывая то обстоятельство, что составные части изобретения Гутенберга существовали на протяжении многих столетий, кажется странным, что книгопечатание подвижными литерами не появилось раньше где-нибудь в другом месте. На самом деле оно появилось, но без существенных элементов, добавленных Гутенбергом и позволивших сделать настоящую революцию.

В некотором смысле книгопечатание – такое же древнее, как и письменность, потому что процесс письма представляет собой своего рода книгопечатание. Вы сначала представляете себе символ и затем копируете его с помощью пера, чернил и бумаги. Аналогичный принцип лежит и в основе печатания. Набор букв запечатлен в клавишах или электромагнитных схемах, и вы воспроизводите их, используя шаблоны. Идея настолько очевидна, что люди пришли к ней достаточно рано, как это показывает загадочный предмет, известный как Фестский диск. Этот глиняный диск диаметром 15 сантиметров, обнаруженный на Крите в 1908 году, был создан примерно в 1700 году до нашей эры. Его 241 рисунок, так и оставшийся нерасшифрованным, был запечатлен в глине с помощью металлических печатей. В Древнем Египте писцы применяли деревянные блоки для отпечатывания наиболее распространенных иероглифов на керамике, но ни одна из культур не использовала печати для записи длинных посланий на папирусе, наверное, из-за того, что для этого требовалось слишком много знаков. Проще было написать текст вручную.

Книгопечатание подвижными литерами появилось до Гутенберга, но лишь существенные элементы, добавленные им, позволили сделать настоящую революцию.

Лишь многими веками позже подобный тип книгопечатания появился на противоположном конце Евразии. Для книгопечатания необходима бумага, изобретенная, согласно китайской легенде, в 105 году императорским советником Цай Лунем, которому, как повествует официальная история, датируемая V веком, «пришла в голову идея изготавливать бумагу из коры деревьев, пеньки, тряпья и рыболовных сетей». Рядом с домом советника находился небольшой пруд, в котором Цай Лунь смешал материалы с водой и оставил получившуюся массу сохнуть на рыболовных сетях. Пять веков спустя буддийские монахи принесли тайну изготовления бумаги в Корею и Японию, а в VIII веке благодаря китайцам, захваченным в плен в Самарканде, это искусство попало в исламский мир, и, наконец, в XII веке – в Испанию, которая тогда находилась под контролем арабов. Эта бумага, созданная для китайской каллиграфии, была тонкой, мягкой, гибкой, гигроскопичной и напоминала скорее туалетную бумагу, чем бумагу для печатания. Ее можно было использовать лишь с одной стороны, поскольку с обратной проступали надписи. Европейцы посчитали этот материал слишком мягким для их писчих перьев и для повышения твердости начали добавлять в его состав клей животного происхождения, в результате чего получилась прочная непроницаемая поверхность, пригодная для письма и печатания с обеих сторон.

Идея о том, что отдельные изображения, знаки и буквы могут быть запечатлены на бумаге с помощью печати, впервые возникла, скорее всего, в V веке. В VIII веке у китайцев, японцев и корейцев было широко распространено печатание целых книг с использованием деревянных или каменных блоков с вырезанными на них изображениями, что привело к некоторым удивительным событиям. Так, около 770 года японская императрица Шотоку положила конец 8-летней гражданской войне, приказав изготовить миллион печатных молитв, которые должны быть свернуты и вставлены в маленькие пагоды размером с шахматную фигуру. В течение шести лет их изготовлением занималось 157 человек. А в Китае в X веке был напечатан целый буддийский канон из 130 тысяч страниц. Тяжелый труд по вырезанию десятков тысяч страниц, а также печати с отдельными символами привели к следующему шагу – книгопечатанию подвижными литерами.

Согласно китайской легенде, бумагу изобрел императорский советник Цай Лунь в 105 году.

Это изобретение приписывают некоему Би Шэну, жившему в XI веке. Идея Би Шэна заключалась в следующем: символы вырезались на мокрой глине (в зеркальном виде) и высушивались. Затем он брал нужные символы, вставлял их в рамку, смачивал чернилами и отпечатывал на ткани или бумаге. Возможно, это было не слишком эффективно, поскольку символы, нарисованные на мокрой глине, вряд ли соответствовали высоким стандартам китайской каллиграфии, тем не менее вскоре данный принцип был усовершенствован: каллиграфы рисовали зеркальные буквы на мягкой бумаге, затем она приклеивалась к деревянным блокам, на которых должны быть вырезаны символы. Далее этот принцип был расширен до изготовления металлических литер: с помощью деревянных блоков делали оттиск на песке, который использовался в качестве литейной формы для бронзы, меди, олова, железа и свинца. В результате получался набор тонких литер; их можно было вставить в форму, с которой затем делали отпечаток. Но, вероятно, ни один механизм не мог справиться с десятками тысяч символов, пока в прошлом веке не появились сложные прессы.

Вероятно, благодаря тому что адаптированный вариант китайского письма содержит меньшее количество символов, корейцы переняли идею использования данной техники и стали первым народом, применившим подвижные металлические литеры, в 1234 году напечатав 50 томов «Обязательных ритуальных текстов прошлого и настоящего». Этот метод применялся, но не был революционным по причине своей чрезмерной трудоемкости. Необходимость найти нужный символ среди более чем 40 тысяч, а затем сделать отпечаток не позволяла ускорить работу. Единственное преимущество данного способа – единообразие, но этого было недостаточно, чтобы заменить традиционную каллиграфию.

Книгопечатание подвижными литерами приписывают некоему Би Шэну, жившему в XI веке.

Основная проблема заключалась в отсутствии системы письменности, которую можно было приспособить к механическому применению. Китайцы, а также японцы и корейцы, заимствовавшие китайскую письменность, не могли изобрести пресс, подобный тому, который создал Гутенберг, потому что их система письменности была слишком сложной.

* * *

Тем не менее Гутенберга могли опередить. Как ни удивительно, но сделать это были способны пресловутые разрушители цивилизаций – монголы. Чингисхан начал завоевание Китая в 1210 году, а его наследники завершили эту миссию 70 годами позже. За это время монголы создали величайшую империю за всю историю, соединив побережье Тихого океана с Восточной Европой с помощью на удивление эффективной конной курьерской системы и купцов, которые благодаря монгольскому покровительству могли без проблем путешествовать по Великому шелковому пути.

На достаточно ранней стадии экспансии монголы заимствовали два важных элемента, которые могли способствовать развитию книгопечатания.

• От китайцев они переняли ксилографию и бумажные деньги, которые использовались в Китае начиная с X века. Первые монгольские банкноты появились в 1236 году благодаря системе, разработанной внуком Чингисхана, Хубилаем. Марко Поло описал эту систему следующим образом: «Он приказывает им брать кору определенного дерева, шелковицы, листьями которой питается тутовый шелкопряд, – этих деревьев так много, что в некоторых местностях только они и растут. Они берут тонкий белый луб, или подкорье, находящееся между древесиной и толстой внешней корой, и из него изготавливают нечто напоминающее бумажные листы, только черного цвета. Затем эти листы разрезают на части различных размеров». Так создавались деньги, которыми пользовались народы от Кореи до Индии.

• Около 1204 года у одного из подчиненных народов – уйгуров – монголы заимствовали письменность, существенно отличающуюся от китайской, – алфавитную систему.

Таким образом, монголы невольно принимали участие в процессе, начавшемся за 3400 лет до этого, когда древнеегипетское сообщество иммигрантов из Ближнего Востока впервые начало упрощать систему иероглифов и пришло к революционному открытию – алфавиту. Гениальность алфавита (необязательно латинского, а любого), принципа, лежащего в его основе, состоит в том, что в нем используется определенное количество символов – обычно от 25 до 40 – для представления полного диапазона лингвистических звуков (а также, например, беззвучное накопление сил, позволяющих получить небольшое придыхание, в частности перед произнесением латинской буквы p). Удивительная эффективность алфавита заключается не в прямом соответствии звуков и символов, как иногда утверждается, а в его совершенности, гибкости, возможности записывать любую речь с помощью простого приспособления – одних и тех же знаков. Подобно языку, алфавит настолько легко запечатлевается в уме ребенка, что вскоре его использование становится автоматическим, подсознательным, не требующим анализа. Поэтому, когда взрослый человек пишет, он думает об использовании алфавита не больше, чем о грамматике во время устной речи.

Эффективность алфавита заключается в совершенности и гибкости, в возможности записывать любую речь с помощью одних и тех же знаков.

Благодаря сочетанию универсальности и простоты алфавит обладает существенным преимуществом по сравнению с другими системами письменности, предшествовавшими ему или развивавшимися параллельно с ним, такими как месопотамская клинопись, египетские и китайские иероглифы. В этих системах записывались не буквы, а слоги, которых в каждом языке существует несколько тысяч: в этом и заключается сложность. Несмотря на то что слоговые системы потенциально обладали не меньшей эффективностью для передачи информации, чем алфавитная система, они представляли собой сложный интеллектуальный продукт, изобретенный элитой – жрецами и бюрократами, у которых было время на обучение и которые были заинтересованы в сохранении сложности. Кого-то может удивить тот факт, что символы китайского языка обозначают слоги, а не слова, как многие считают. Если бы этот язык являлся исключительно идеографическим, то есть если бы каждый символ обозначал отдельное слово, его было бы невозможно использовать, так как мозг просто не в состоянии уместить десятки тысяч различных начертаний символов, и, даже если бы китайцы обладали сверхчеловеческими способностями, они бы не могли обозначить иностранные слова или новые термины. Но это не отменяет того факта, что китайская система, как и другие древние слоговые системы, является обременительной – красивой, эффективной, не препятствующей литературному творчеству, но все равно довольно обременительной.

Благодаря сочетанию универсальности и простоты алфавит обладает существенным преимуществом по сравнению с другими системами письменности.

По сравнению с ней алфавит – любой алфавит – это настоящая находка, потому что его простота каждому позволяет научиться читать и писать. Тем не менее достать материалы для письма: обожженную глину, каменные плиты, латунь, медь, бронзу, свинец, керамику, шкуры животных, папирус – было непросто. Но, по крайней мере, благодаря алфавиту обычные люди имели возможность общаться в письменной форме, используя такие простые материалы, как папирус, воск и глиняные таблички. Таким образом это изобретение распространилось из Египта по всему Ближнему Востоку. Согласно скудным свидетельствам, первыми финикийскую алфавитную письменность заимствовали греческие купцы и ремесленники, а не писцы и поэты, чья работа впоследствии способствовала распространению образования в Западной Европе.

* * *

На востоке алфавит претерпел множество различных преобразований. Семитская ветвь алфавитной системы была заимствована согдийцами, проживавшими на территории современного Узбекистана, чья письменность в течение столетий превратилась в среднеазиатскую лингва-франка или, скорее, scriptum francum. Именно эту письменность переняли и адаптировали бюрократы Чингисхана. Более поздняя ее версия использовалась в Монголии до 1945 года и все еще применяется в китайской провинции Внутренняя Монголия.

После первого вторжения монголов в Корею в 1231 году (которое стало началом мирового завоевания, продолжавшегося 20 лет) среди захваченных ими сокровищ вполне могли быть книги, напечатанные с использованием подвижных металлических литер. Таким образом, в середине XIII века в их распоряжении было три важнейших элемента, необходимых для изобретения книгопечатания в западном стиле: бумага, подвижные металлические литеры и алфавитная система. И они как наследники китайской культуры обладали техническими способностями, сумев быстро перенять разрушительное изобретение китайцев – порох, использовавшийся для вторжения в те города, в которые без него им было не попасть.

В середине XIII века в распоряжении монголов было три важнейших элемента для изобретения книгопечатания в западном стиле: бумага, подвижные металлические литеры и алфавитная система.

Тем не менее монголы так и не сумели воспользоваться существовавшими возможностями. Им мешали не технические, а социальные факторы. В Монголии была нехватка письменной литературы, и единственная цель заимствования уйгурской письменности – ведение записей для управления расширяющейся империей. Хотя Чингисхан и решил отказаться от сложной письменности своего главного врага – китайцев, – китайские традиции показали единственный доступный пример того, как и для кого должны вестись записи: писцами для лидеров. Для книгопечатания не существовало рынка, у лидеров не возникало необходимости донести что-либо до своих подчиненных, и не было потребности вкладывать деньги в новый вид производства. Потенциал, который, по мнению современных историков, существовал в культуре наследников Чингисхана, так и не продемонстрировал никаких намеков на дальнейший прогресс.

Монголы так и не сумели воспользоваться возможностями книгопечатания.

* * *

Следующий важный шаг сделала Корея – благодаря гению императора Седжона, который был практически современником Гутенберга. К этому Седжона подтолкнуло несоответствие культуры его общества и культуры Большого брата Кореи – Китая. Корея, подобно Японии, много заимствовала из китайской культуры, в том числе письменность. Но эта письменность не очень хорошо подходила к языку. В 1418 году – когда Гутенберг лишь начинал свое обучение в университете – 22-летний Седжон, представлявший собой редкое сочетание проницательности, преданности, амбициозности и альтруизма, вступил на трон. Посоветовавшись с собственным исследовательским институтом – Палатой Достойных, он реформировал календарь, издал указы по изучению истории, разработал программы обучения для переводчиков и опубликовал результаты, используя последние технологии. Из 308 книг, изданных за время его 32-летнего правления, почти половина была напечатана с использованием подвижных литер.

Седжон также сделал еще один неоспоримый шаг вперед. Недовольный сложностью старой системы письменности, основанной на китайском письме, и ее несоответствием корейскому языку, он решил разработать новую систему и приказал ученым изучить все возможные решения. Специалисты нашли два варианта: уйгурское письмо, которое применяли для записи отлично знакомого корейцам языка – монгольского; и письменность, разработанную тибетским монахом Пагпа для записи различных языков Монгольской империи, в том числе китайского. Это письмо тоже было алфавитным.

Итак, Седжон приступил к делу и разработал собственный алфавит для корейского языка. Результат опубликовали в 1443—1444 годах (примерно в то же время Гутенберг работал над своими загадочными «авантюрой и искусством» в Страсбурге). Алфавит Седжона считался и до сих пор считается выдающимся творением. Как он сам писал во введении к «Правильным звукам для обучения народа», «среди необразованных людей были многие, которым было что сказать, но они не могли выразить свои чувства. Я опечалился этим и разработал новую письменность из 28 букв. Я хочу, чтоб каждый мог с легкостью ею пользоваться». Для освоения китайского письма требовались годы, но хангыль (кор. – великая письменность), как стало называться это письмо, «мудрый мог выучить до того, как закончится утро… С его помощью можно записать все – даже звук ветра, крик журавля и лай собаки».

Император Седжон приступил к делу и разработал собственный алфавит для корейского языка.

Тем не менее никакой революции не последовало. Хангыль использовался в нескольких проектах Седжона и в буддийской литературе, но не распространился по стране, потому что корейская элита боялась потерять китайскую письменность – неотъемлемую часть ее элитарности. Даже несомненно выдающегося изобретения самого императора было недостаточно для того, чтобы преодолеть консерватизм и привести к техническим и социальным изменениям. Лишь после 1945 года хангыль начал медленно получать признание – сначала в коммунистической Северной Корее, а затем, в 1990-х годах, в Южной Корее, где Седжон стал национальным кумиром.

* * *

Контакты между Востоком и Западом навели некоторых исследователей на мысль о том, что события в Азии могли каким-то образом повлиять на развитие книгопечатания в Европе. Имевшиеся связи были достаточно развитыми для того, чтобы идея могла распространиться среди разных культур и континентов. Несторианские миссионеры – последователи жившего в V веке еретика Нестория, отказывавшегося называть Деву Марию Богородицей, – вели свою деятельность в Северной Монголии еще до времен Чингисхана; некоторые монахи контактировали с монголами (например, два монаха, совершивших путешествие в Монголию в середине XIII века); к тому же торговые пути простирались через всю Среднюю Азию. Кроме Марко Поло еще несколько путешественников сообщали об использовании в Монгольской империи китайских бумажных денег. Но, очевидно, никто из них не посчитал ксилографию чем-то выдающимся – так или иначе, подобные вещи делались и в Европе – и никто не сообщал о книгопечатании подвижными деревянными или керамическими литерами. На Западе даже не упоминали об использовании подвижных металлических литер в Корее. К тому времени как Седжон изобрел свой алфавит, даже если бы кто-нибудь из европейцев обратил на это внимание, было бы уже слишком поздно для того, чтобы что-либо изменить.

События в Азии могли каким-то образом повлиять на развитие книгопечатания в Европе.

Таким образом, восточные культуры обладали предпосылками, которые теоретически могли способствовать изобретению книгопечатания. Однако за описанными выше положительными моментами скрываются некоторые недостатки и отсутствие элементов, необходимых для изобретения, сделанного Гутенбергом:

• слишком сложные системы письменности: для книгопечатания нужна алфавитная основа;

• консервативность укоренившихся систем письма: никто не был заинтересован в переменах, даже если их инициатор – сам император;

• неподходящее качество бумаги: китайская бумага подходила только для каллиграфии и ксилографии;

• отсутствие на Востоке винтовых прессов, так как там не пили вина, не выращивали маслин и использовали другие методы высушивания бумаги;

• большие затраты на книгопечатание: ни в Китае, ни в Корее, ни в Японии не существовало системы, которая могла бы выделить деньги на исследования и разработку.

Вместе с тем в 1440 году в каждом большом европейском городе были все элементы, необходимые для изобретения Гутенберга, в связи с чем может возникнуть вопрос: почему же в таком случае аналогичная идея не пришла в голову кому-нибудь другому? В действительности кое-кто очень близко подошел к подобной идее.

* * *

Это произошло, или почти произошло, в Авиньоне, городе на юге Франции, где с 1309 по 1377 год располагалась папская резиденция. Фактически Авиньон тогда не был французским городом официально – он принадлежал королю Неаполя и был выкуплен папой в 1348 году; лишь в XVIII веке город присоединился к Франции. Но папы были французами и находились под контролем Франции. Затем на протяжении 30 лет (в период Великой схизмы) большой укрепленный дворец являлся резиденцией антипап, тогда как папы снова правили в Риме. Авиньон возвышался над Роной, через которую в XII веке был переброшен мост. Его огромные арки скрывали в своей тени танцевавших под мостом гуляк. Три арки, простирающиеся через всю реку, сохранились до наших дней.

В этот центр образования и торговли прибыл чешский немец – Прокопий Вальдфогель (Лесная Птица) – это имя вполне подошло бы кому-нибудь из героев «Волшебной флейты». Сбежав из Праги во время гуситских волнений, Вальд фогель поселился в Люцерне, а затем в 1444 году перебрался в Авиньон. Согласно судебным хроникам, он, как и Гутенберг, работал ювелиром. У Вальдфогеля было два стальных алфавита и различные металлические «формы». Он предлагал школьному учителю по имени Манаудус Виталис (или Мано Видаль на французском) обучить его «искусству искусственного письма». В 1446 году некий Георг де ла Жарден принял его на работу, пообещав сохранить искусство в тайне, а еврей, занимавшийся печатью на ткани, договорился с Вальдфогелем об изготовлении наборов еврейских и латинских букв.

Чешский немец Прокопий Вальдфогель, как и Гутенберг, работал ювелиром. У него было два стальных алфавита и различные металлические «формы».

Хотя эти алфавиты необязательно должны были использоваться для книгопечатания – ведь нигде не упоминается о прессах и изготовлении инструментов или литер, – но вся секретность странным образом напоминает работу Гутенберга, вследствие чего возникло множество спекуляций на тему возможных связей между ними. Например, в 1439 году, когда Вальдфогель поселился в Люцерне, у партнеров Гутенберга – братьев Дритценов – тоже были там дела; хроники Авиньона упоминают о серебряных дел мастере Вальтере Рифле, который, вероятно, мог быть родственником партнера Гутенберга Ганса Риффле. Дошли ли до Вальдфогеля слухи о работе Гутенберга в Страсбурге? Использовал ли он его знания для того, чтобы получить небольшую прибыль в Авиньоне? Был ли он близок к чему-либо более существенному? Или же мы находимся на ложном пути (поскольку писцы также называли свою высококачественную каллиграфию искусственной, чтобы привлечь учеников)?

Мы никогда об этом не узнаем. Вальдфогель бесследно исчез, не оставив после себя ни книги, ни пресса, ни пунсона, ни формы, – лишь намек на то, что Гутенберг не без причин пытался сохранить свою работу в тайне.

* * *

Фактически вплоть до ХХ века бытовало мнение, что Гутенберга могли опередить в Голландии. Здесь в нескольких богатых городах – Лейдене, Харлеме, Утрехте – велась активная торговля ксилографическими книгами, отпечатанными с деревянных блоков, на которых были вырезаны целые страницы с текстом и различными изображениями. В Харлеме жил производитель ксилографических книг по имени Лоренс Костер. На протяжении 300 лет Костер был для Харлема тем же, чем Гутенберг для Майнца. Согласно местному преданию, Костер – автор изобретения, которое украл Гутенберг.

Происхождение этой истории не совсем понятно. Городские хроники Кёльна за 1499 год говорят о том, что, хотя «искусство» и было изобретено в Майнце, «предварительные испытания проводились в Голландии». На протяжении следующего столетия этот смутный намек укрепился и оброс деталями, а затем был представлен в качестве подлинной истории, в полном виде изложенной в латинском описании Нидерландов – книге «Батавия», написанной в 1568 году государственным чиновником по имени Адриен де Йонге, который латинизировал свое имя как Адриан Юний. Книга издана после его смерти – в 1588 году.

Вплоть до ХХ века бытовало мнение, что Гутенберга могли опередить в Голландии.

История де Йонге основана на сообщениях «пожилых и уважаемых граждан, занимавших высокие должности и заверивших меня в том, что узнали об этом от своих предшественников». Среди них был наставник де Йонге, утверждавший, что узнал об этом от переплетчика по имени Корнелис, который, по его собственным словам, был учеником Костера.

История выглядит следующим образом. Костер, прогуливаясь по лесу, начал вырезать из березовой коры какие-то буквы. Вернувшись домой, он с их помощью отпечатал несколько строк текста для детей своей дочери. Вследствие дальнейших экспериментов получены буквы из свинца и олова, которые сейчас, к сожалению, утеряны, но «винные кружки, в которые были переплавлены эти литеры, все еще экспонируются» в старом доме Костера. Таким образом было начато дело, которое привело к созданию книг, одна из которых – «Зеркало нашего спасения» (Spieghel onzer behoudenisse). Костер набирал учеников, среди которых был некий Иоганн, о фамилии которого мы скажем ниже. Юниус писал:

Именно он оказался неверным слугой и принес несчастье своему хозяину. Как только этот Иоганн, которого с книгопечатанием связывала клятва, посчитал, что достаточно знает о соединении букв и отливке литер – в этом, по сути, и заключалось все ремесло, – он воспользовался первым же благоприятным случаем, чтобы сбежать. Этот случай произошел в Рождественский сочельник [1441 года]: когда все были в церкви, он похитил литеры, инструменты и все оборудование.

Корнелис, учившийся вместе с ним, потерял рассудок и остался обезумевшим до конца своей жизни. Каждый раз, рассказывая историю о предателе Иоганне, «он проклинал те ночи… когда вынужден был делить с ним кров». Вернувшись в Майнц, Иоганн начал собственное дело, издав свою первую книгу в 1442 году. Об остальном нам уже известно.

В дальнейшем эта история обросла дополнительными подробностями. В начале XVII века Костера изображали уже как успешного типографщика, владевшего прессом, и вплоть до середины XX века учебники и популярные книги по истории утверждали, что он был настоящим изобретателем, а Гутенберг – подлым самозванцем.

Но, как историки вскоре поняли, в этом деле много темных пятен. Фамилия Иоганна приведена как «Фауст», и его, видимо, путали как с главным покровителем Гутенберга – Фустом (о котором мы поговорим далее), так и со средневековым чернокнижником, которого увековечили Марло, Гёте и Гуно. Не упоминается ни о фамилии Генсфляйш, ни о фамилии Гутенберг. Обратите внимание на детали повествования, придуманные для того, чтобы история выглядела более правдоподобной: лес, дети, винные кружки, рождественская кража, происшедшая как раз за 128 лет до того, как Юниус об этом написал, что совпадает с датой, которую в XVI веке было принято считать годом изобретения Гутенберга. В Харлеме действительно жил торговец книгами по имени Корнелис, но он умер в 1522 году. Если он работал у Костера вместе с Иоганном Фаустом в 1441 году, то должен был прожить 100 лет. И, если все инструменты были похищены, как Костер мог продолжать свое дело? И как именно Костер изготавливал свои литеры? Специалисты предполагают, что он мог отливать их в песке, но эксперименты показывают, что такой метод крайне неэффективен. И, наконец, нас интересуют не резчики по дереву, коим, судя по всему, был Костер, а люди, занимавшиеся обработкой металла.

Согласно голландскому преданию, Лоренс Костер – автор изобретения, которое украл Гутенберг.

А как насчет результатов? Практически нет сомнений в том, что все они появились позже. Практически – потому, что дата издания первых голландских книг, напечатанных с использованием подвижных литер, неизвестна и исследователи все еще размышляют над вопросом о том, мог ли кто-либо в Харлеме в 1430-х годах экспериментировать с песком, глиной и деревом в поисках решения задачи, которую Гутенберг одолел с помощью металла.

В самом Харлеме никто не полагается на новые открытия. Здесь на Рыночной площади стоит памятник Костеру, воздвигнутый в XIX веке, и никто не собирается умалять его достоинства – в конце концов, сам он не был ответствен за утверждения, делавшиеся от его имени. Но сегодня уже никто не верит старым учебникам, которые больше полагались на патриотическое выдавание желаемого за действительное, чем на историческую точность. Как сказал мне главный архивист Харлема, «мы знаем, что он не опередил Гутенберга». Это хорошая история, но не более того – в лучшем случае, еще одно напоминание о заядлом соперничестве за право воплотить в жизнь «искусственное письмо».

В Харлеме на Рыночной площади стоит памятник Костеру как первопечатнику, воздвигнутый в XIX веке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.