Колхозная нива вместо каникул

Колхозная нива вместо каникул

Целый месяц под палящим солнцем мы трудились в отдаленном колхозе под Золочевом[46], в 60 километрах восточнее Львова. Местные жители, как могли, уклонялись от работы на колхозных полях. Поэтому наша помощь была очень кстати.

Нас круглосуточно охранял небольшой вооруженный отряд. Это была вынужденная мера. Вокруг активно действовали банды националистов. Кровавые расправы над неповинными людьми стали жестокой нормой повседневной жизни. Мне казалось, что я снова вернулся в прикарпатскую глубинку.

Через некоторое время нашу неразлучную четверку с полевых работ перебросили в коровник. В нем командовала необъятных размеров, молодая и румяная доярка Олеся. Мы с утра до вечера орудовали лопатами, вилами и граблями, очищая коровник от отходов жизнедеятельности ее мычащих обитателей. Олеся нас даже пыталась приобщить к дойке. Наблюдая за неловкими движениями горожан, она заливалась громким добродушным хохотом. При этом ее тело вибрировало, как упругий холодец. Лучше всех освоил дойку Юрий. Свое маленькое тело он ловко умещал почти под коровой. Его ловкие пальцы на удивление умело и нежно массировали вымя. За высокие результаты мы его прозвали «почетный дояр». Василий действовал проще. От жестких прикосновений коровы нервничали и пытались его забодать. Рувим же все время причитал: «Ох, братцы, не к добру!»

Его преследовало опасение, что корова во время дойки вдруг взбрыкнет и, по закону подлости, угодит своим копытом точно в цель. Поэтому Рувим устраивался от нее как можно дальше. Мы с Олесей надрывались от смеха, наблюдая, как он, согнувшись в три погибели, неловко пытался подоить корову. Та, в свою очередь, относилась к его действиям с большим подозрением, что заставляло беднягу еще сильнее нервничать. При этом нас удивляла его внезапная страсть к парному молоку, хотя Рувим его на дух не переносил. По секрету он признался, что повышает свой мужской тонус по рекомендации лечащего врача-уролога. Невольно вспомнилась поговорка «Блажен, кто верует». Мы все основательно пропитались стойкими запахами коровника. Зато сельский воздух, физический труд и простая натуральная пища благотворно сказались на общем самочувствии.

В хорошем настроении мы возвратились во Львов. Ребята поспешно разъехались на укороченные каникулы. За день до своего отъезда я появился в деканате. Юрий Лозовой встретил меня, как всегда, приветливо. Указал на кресло напротив, просматривая и подписывая какие-то бумаги. Затем удивленно спросил:

– Ты где целый месяц пропадал, на курорте? Говорили же, что в колхозе. Выглядишь отменно! – После небольшой паузы он уже по-деловому продолжил: – Я вынужден обратиться к тебе с просьбой. В этом году большой наплыв абитуриентов. А с нашей кафедры, к сожалению, ушли два сотрудника. Поэтому самых успешных студентов просят поработать в составе приемной комиссии. Будете получать двойную ставку.

Декан замолчал. Я ощущал на себе его испытующий взгляд. Меня уже перестали удивлять подобные неожиданности. Видно, так было суждено. Щемящее желание укатить домой пришлось пересилить. Внешне я старался не показать, насколько огорчен.

– Когда нужно приступить к работе в приемной комиссии?

Декан пожал мне руку.

– Другого вопроса не ожидал. Завтра к десяти часам – и без выходных, весь месяц. В сентябре приступишь к занятиям позже на две недели. Упущенное легко наверстаешь.

Я вернулся в заметно опустевшее общежитие. Наблюдая, как в радостном возбуждении разъезжаются на каникулы последние его обитатели, с грустью распаковал аккуратно уложенные вещи. Сходил на почту, отправил родителям телеграмму. Не без гордости написал: «По распоряжению декана включен в приемную комиссию».

Работа в ней пришлась мне по душе. Особое удовлетворение приносило общение с абитуриентами. На правах старшего товарища, наделенного учебной властью, я охотно проводил с ними разъяснительные беседы. Валентина тоже (из солидарности или по другим причинам) отложила свой отъезд в Ровно. Она помогала мне в самой неприятной и нудной процедуре заполнения различных документов и форм. Кроме того, переложила на свои хрупкие плечи заботу о моем ненасытном чреве. Видимо, хорошо усвоила древнейшую истину, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. В достоверности этого я убедился на собственном примере. Ее заботы резко сократили расстояние между нашими сердцами.

Месяц пролетел быстро. Вторая часть лета была еще впереди. Я опасался новых неожиданных сюрпризов в духе любимой поляками поговорки «Цо занадто, то не здрово» («Что чрезмерно, то вредно»). Поэтому для сборов мне потребовались считаные минуты. Уже на вокзале мы встретились с Валентиной. Вскоре, с небольшим интервалом, поезда унесли нас в разные стороны.

Впервые за восемь лет представилась наконец возможность безмятежно отдохнуть перед восхождением на вторую ступень архитектурного образования. Атмосфера семейного тепла и духовной близости с родными согревала мою беспокойную душу. Свободное время посвящалось любимому занятию – плаванию. Воспоминания о школьных каникулах, когда я целыми днями пропадал на берегах Ворсклы и Днепра, часто всплывали в памяти.

С тех пор только визуально удавалось любоваться манящими просторами многочисленных рек. Поэтому я, с радостью и нетерпением, быстрым шагом ежедневно спускался в нижнюю, незастроенную часть города к берегам быстротечного Прута. Там облюбовал живописную пляжную полосу и песчаный островок через узкую протоку.

На противоположном берегу реки просматривался поселок с необычным названием Старая Жучка. На пляже я познакомился с небольшой группой отдыхающих. Среди них выделялся весельчак и большой знаток анекдотов Всеволод Сагайдак. Мы с ним были одногодки, но, в отличие от меня, он уже оканчивал медицинский институт.

Его приятель, которого я сразу узнал, обучался на старшем курсе архитектурного факультета. Наша встреча подтвердила истину, что мир очень тесен. Внешне он напоминал моего школьного друга Конона Рыжего. А еще больше – человека из каменного века. Природа щедро, с ног до головы, покрыла его густыми огненно-рыжими волосами. Во время физкультурного праздника студентов накануне отъезда в колхоз все зрители стадиона персонально аплодировали его неповторимо колоритной полуобнаженной фигуре. Среди девушек за ним утвердилась стойкая репутация: «Иосиф Токарь – самый зажигательный мужчина института». Можно было понимать по-разному, но ему такого рода популярность явно льстила.

На лодках, которые брали напрокат, мы переправлялись на песчаный островок. В проверенных местах ставили сети. В них охотно заплывала несмышленая рыба. Пикники с наваристой ухой, шашлыками, обилием овощей, фруктов и, конечно, легким натуральным вином проходили весело и непринужденно. К сожалению, скоротечно, как все хорошее в жизни.

Во время одного из заплывов произошло непредвиденное. Скорое течение понесло меня к скоплению плотов из сплавляемых бревен. Когда я пытался ухватиться за край покрытой слизью связки, руки сорвались, и меня затянуло под воду. К счастью, заплыв был общий. За мной, не раздумывая, нырнули несколько пловцов. Остальные быстро раздвинули часть плота. В считаные минуты меня вытащили наружу. Мне уже не хватало дыхания. Еще немного, еще чуть-чуть – и мог начаться обратный отсчет жизни.

В благодарность за спасение я всех пригласил вечером в ресторан, который размещался в бывшем румынском Народном доме на Театральной площади. Он выделялся в окружающей застройке своими четкими конструктивистскими формами и обилием стекла. После войны его переименовали в Дом офицеров. Каждый вечер в огромном зале гремела музыка, и до полуночи молодые пары кружились в танце. После плавания танцы были моим вторым увлечением. Поэтому я в период каникул старался их не пропускать.

Закончив обильный ужин с вином и тостами за здравие всех присутствующих, мы спустились в танцевальный зал. В этот вечер моей очередной партнершей оказалась внучка украинской писательницы Ольги Кобылянской. Когда прозвучала последняя мелодия и стали гаснуть разноцветные лампочки, я пошел ее провожать. По пути к ее дому мы свернули на улицу Сковороды, где размещалась кондитерская фабрика.

Невольно нахлынули воспоминания об Артемии Ивановиче Загряжском и «сладком» периоде моей жизни. На обратном пути решил заглянуть на фабрику. В проходной горел свет. На стук в дверь вышел знакомый охранник. От него я узнал, что Загряжского недавно освободили. Он даже приходил и сказал, что возвращается к дочери в Ленинград. Меня это известие очень обрадовало. Особенно что в его случае справедливость, хотя это бывает не очень часто, все-таки восторжествовала.

Каникулы, как все хорошее и приятное в жизни, пронеслись очень быстро. Я возвратился во Львов к началу занятий, не воспользовавшись отгулами за работу в приемной комиссии. Жалко было тратить время на праздную, непривычную для меня жизнь.

Осень 1949 года запомнилась надолго. Прекрасный город бурлил. В числе многочисленных жертв националистических группировок оказались и известные, публичные деятели. В рабочем кабинете, ударом гуцульского топорика в голову, в октябре был зверски убит писатель Ярослав Галан[47]. Дом, в котором он проживал, находился недалеко от нашего общежития. Мимо него по улице Красногвардейской студенческие потоки ежедневно двигались в сторону института и обратно. Галан резко осуждал позицию Ватикана (за что был отлучен от церкви). Не меньше доставалось националистам. После сатирического памфлета «Плюю на папу» кровавый финал не заставил себя долго ждать. Однако похороны Галана превратились в многотысячное шествие его сторонников. Вспоминали также, что год назад в один из осенних дней на улице был убит популярный среди верующих протопресвитер Костельник[48].

Атмосфера города была пропитана зловещими слухами и домыслами. Несмотря на все это, институтские будни шли как обычно. Программа второго курса дополнилась специальными предметами – клаузурой[49] и начертательной геометрией. Клаузура способствовала начальным навыкам для развития воображения, образного мышления, фантазии и композиционных способностей. Требовалось разработать простейший графический эскиз – идею небольшого объекта. К примеру, это мог быть садовый павильон, торговый киоск, беседка и даже общественный туалет. За три академических часа следовало изобразить свой замысел в трех масштабных измерениях – план, разрез, фасад. Творческий процесс завершался обсуждением достоинств и недостатков каждой клаузуры. Преподаватели ставили итоговую оценку. Все студенты очень любили это занятие и увлеченно творчески соперничали. Зато начертательную геометрию мы проходили в обстановке явной неприязни к «москалям»: эту дисциплину преподавал небезызвестный пан Кернякевич. Он был большим знатоком этого сложного предмета и автором нескольких учебников. Но от этого было не легче. Пан в оскорбительной форме обзывал нас «пся крев» («собачья кровь»). При этом на хитром лице изображал недобрую гримасу и указательный палец прикладывал к виску. К счастью, вскоре на кафедре появился русскоязычный преподаватель, и курс разделился на два параллельных потока.

Тем временем приближался Новый год. Он должен был стать переходным этапом в моей студенческой жизни. Не раздумывая, я отправился в Черновцы. За бокалами шампанского родители мечтали о будущем, как лучше отпраздновать мои двадцать пять лет… Все были в прекрасном расположении духа. Отец с Яной распевали любимые песни. Гости танцевали под патефон и весело общались. Я не мог налюбоваться неувядающей красотой мамы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.