3
3
Журавля нашпиговали, зажарили в русской печи. На стол подали румяного, пышущего жаром.
Владимир Ильич разливал портвейн. Елизавета Васильевна следила за струйкой вина, не утерпев, дала настойчивый совет:
— Наливай полнее.
Тэкля Роховна, жена ссыльного Проминского, привыкшая к приметам, одобрительно качнула головой. Сам Проминский усмехнулся, поправляя запорожские усы.
— Так есть, — подтвердила Тэкля Роховна и осуждающе покосилась на мужа.
— Я могу, — сказал Владимир Ильич. — Но как бы не плеснуть на скатерть.
— Скатерть можно выстирать. А жизнь… Чтобы жизнь была полнее.
— Без примет жить легче, — заметила Надежда, несколько смущенная неожиданным намеком на их близкую свадьбу.
— Ну, а вы, — Ульянов повернулся к Энгбергу, — за приметы или против?
— Я думаль, как ви сказаль.
— Вот видите, большинство на нашей стороне. Так уж позвольте мне не доливать.
— Как тебе угодно… А только в былое время ради таких случаев наливали «со стогом», чтобы все были счастливыми.
— Ваше здоровье! — Владимир Ильич чокнулся с Елизаветой Васильевной, с Тэклей Роховной, с Надей и под конец с мужчинами.
Ян, опрокинув рюмку, поправил усы. Оскар отпивал маленькими глотками.
Попробовав мясо журавля, все сошлись на одном — приятная дичинка. Пожалуй, не хуже тетерева. Стоит стрелять. К тому же один журавль заменит полтора десятка чирков.
Тэкля Роховна вполголоса рассказывала женщинам:
— Пан Ульянов к нам на елка приходил. Он зафшэ вэсолу…
— А мы привезли вашим детям книжки, — сказала Надежда. — И коробку с игрушками.
— И огородных семян.
Мужчины разговаривали об охоте: чирков нынче прилетело еще больше, чем в прошлом году, косачи заканчивают токованье, тетерки уже садятся на гнезда, и выводки будут ранними. Летняя охота обещает быть богатой!
Затем Энгберг стал рассказывать о новом волостном писаре, с которым успел поговорить даже на политические темы:
— Я такой человек еще не видель! Наша сторонник!
Проминский, покрутив головой, спросил Владимира Ильича:
— Як то по-вашему? Менко сцеле… Мягко…
— Да. А спать будет жестко.
— Нет, — заспорил Энгберг. — У него, у меня — одно убежденья.
— Вот как! Одни и те же политические взгляды?! Что-что, а уж этого-то я от вас не ожидал!
— Опять вы про политику! — упрекнула Елизавета Васильевна. — Лучше бы налил еще…
— Хорошо, хорошо, налью, но вы послушайте. Надя! Тэкля Роховна! Оскар Александрович и волостной писарь, оказывается, единомышленники! Не верите? Сейчас убедитесь. — К уголкам глаз Владимира Ильича сбежались строгие лучики морщинок. — А нуте-ка выкладывайте все начистоту.
— Просто мы… Разговариваль вчера… — замялся Энгберг, и лицо его стало красней зари, придвещающей непогоду. — Писарь говориль… Я соглашалься… Можно без революция.
Надежда всплеснула руками, Ян Лукич шумно выдохнул, а у Владимира Ильича, сумевшего сдержаться, заиграла в глазах лукавинка:
— Это как же без революции?
— Договориться мало… Немножка… Другой день еще немножка… Все лютче и лютче…
— Ах, вот как! Договориться с буржуазией? Договориться с помещиками? Постыдить их немножко, и все в жизни переменится. Так? А городовые? А жандармы? А генералы? С ними как? Вдруг они волостного писаря не побоятся и начнут стрелять, а?
На нешироком светлом лбу Энгберга кожа сдвинулась в тяжелые складки, и он напряженно шевелил пальцами рук, стараясь вникнуть в малознакомые русские слова.
— Не знаете? Ну, а если вам с вашим умником писарем войти в клетку льва да постыдить его? Или тигра? На выбор.
— Тигра есть зверь.
— И наш классовый враг тоже безжалостен, как хищник. А то, что вы нам здесь рассказали, дорогой мой Оскар Александрович, старая песня. — Владимир Ильич положил руку на плечо Энгберга и заглянул в глаза. — Очень старая. Петая-перепетая. И никому, кроме наших противников, теперь не нужная.
— Есть ещэ една россыйска пословица, — снова вступил в разговор Проминский. — Не давай пальца в уста…
— Верно! — подхватил Ульянов. — Не клади писарю пальца в рот — откусит. С ним надо ухо держать востро. Но мы еще успеем поговорить обо всем. Вы хотели учиться русскому языку. Вот вам учительница. Ты согласна, Надя?
— Да я хоть завтра же!
— Отлично! Ну, а где язык, там и политика! У Надежды Константиновны это получается.
— Володя!
— Я говорю правду. За Невской заставой рабочие хвалили тебя за это, называли своей. Я сам слышал.
После ужина Проминские, поблагодарив за подарки, пригласили всех к себе в гости. Энгберг, увидев корзину с ювелирным инструментом, обрадовался, как ребенок. А потом стал извиняться за давнюю неосмотрительную просьбу: этакую тяжесть пришлось женщинам везти из Питера! Тут же — два пуда! И чем он сможет отплатить за любезность?
— А с близкими людьми счетов не ведут, — ответила Надежда.
Расставались за воротами. Проминский сразу запалил свою трубку. Владимир Ильич, пожимая руки друзьям, сказал:
— Теперь нас четверо! — И, задержав взгляд на лице Энгберга, подчеркнул: — Я надеюсь — четверо единомышленников! Без писаря!
Оскар поставил на землю свою корзину и обеими руками сжал пальцы питерского «Старика».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.