9. Варшава — Львов

9. Варшава — Львов

Свежие дивизии легионеров и улан Пилсудского, снова заняв Броды — восточные ворота к Львову, сомкнули открытые фланги 2-й и 6-й белопольских армий. Советские войска, рвавшиеся к столице Галичины, отошли на линию Берестечко — Почаев — Мшанец.

Условия местности благоприятствовали интервентам. Густо поросшая лесами Бродщина, изрезанная старыми окопами и проволочными заграждениями, являлась сущей западней для конницы. И если бы не стойкость якировских полков, не самоотверженность червонных казаков Примакова, прикрывавших наиболее угрожаемый левый фланг львовской группировки, Первой Конной армии пришлось бы очень туго.

Хотя войска Тухачевского дрались уже на подступах к Варшаве, белополяки, несмотря на большие потери, сумели все же оттянуть к Висле значительные силы.

В Вишневце, в зажиточном доме униатского священника, где разместился штаб дивизии, Якир, беседуя со своими помощниками, сказал:

— На месте Пилсудского я бы махнул рукой на Львов, на Галичину. Все бросил бы на защиту Варшавы. Потеряет он Варшаву, потеряет и Львов.

Хозяин дома, упитанный, с изысканными манерами пожилой мужчина, услышав эти слова начдива, многозначительно улыбнулся:

— То пан генерал швах информирован за нашу ситуацию. Самые гросс-магнаты Польши живут в Варшаве, а их гросс-фольварки и гросс-маетки[23] тутачка, в нашей Галичине. Вот гросс-магнаты и роблят опрессию[24] на пана Пилсудского, требуют робиты офензиву[25] за офензивой. Шреклих боятся втратити Галичину. Немного прошло, один только год, как они разбили галицийскую армию, захопили Львив… Нелегкая то была для ляхов виктория[26].

Хозяин дома был безусловно прав. Стратегию рождает политика. Политику рождает правящий класс. В данном случае эгоистические интересы земельных магнатов, сковывая волю Пилсудского, отбирали у него силы и средства, необходимые для решения главных задач.

Прошла неделя. Штаб дивизии менял стоянку. Якир решил стать поближе к войскам со своим полевым управлением. На западной окраине Вишневца, оглашая окрестности дикими воплями: «Гвалт! Гвалт! Грабують, пан комендант!», штабную колонну нагнал необычный всадник. Униатский пастырь из Вишневца, в расстегнутой рясе, хлопавшей полами по бокам неоседланного строевого коня, без шляпы, потеряв всю свою недавнюю респектабельность и европейский лоск, еще издали запричитал на чисто русском языке:

— Пан комендант! Ваши люди ограбили меня. Посреди бела дня. Забрали породистого жеребца, бросили вот эту клячу, — священник ткнул рукой в стриженую гриву коня. — Выходит, на словах вы освободители, на деле — грабители!.. А что говорил недавно в Вишневце ваш голова Затонский?..

— Успокойтесь, пан отец! — Якир осадил своего скакуна, норовившего ухватить зубами плечо священника. — Мы никому не позволим обижать население Галичины. Наш закон строг: за грабеж — к стенке! Сегодня же виновник будет найден.

Виновника не пришлось искать долго. Штабные ординарцы, бегло осмотрев изможденную бескормицей и тяжелыми походами лошаденку, на которой восседал разгневанный священнослужитель, в один голос определили: «Это маштачок одноглазого взводного, который из конной бригады Котовского». Якир подумал: «Халупа — бывший махновец. Этот случай — чистейший рецидив махновской разнузданности. Грабит один, а худая слава пойдет о всей Красной Армии».

— Товарищ Охотников! — крикнул он. — Свяжись с конной бригадой. Пусть немедля возьмут под стражу подлеца, а уведенного им коня возвратят священнику. Председателю трибунала передай — судить грабителя по всей строгости военного времени!

На новом месте начдив сразу же окунулся в гущу фронтовых дел. Люто наседали легионеры. Одни полки дивизии успешно отбивали их атаки, другие маневрировали, третьи взывали о помощи. Наступила ночь, а о сне не могло быть и речи. Перед рассветом в полевой штаб примчался Гайдук. Привязал на дворе коня, влетел порывисто в дом.

— Что, Котовский прислал? Как там держитесь, тезка? — спросил его Якир.

— Держимся, товарищ начдив. Но я не от Котовского, а от себя…

— Как это понять?

— Помните, Иона Эммануилович, в прошлый год после Ладыжина вы меня осадили с эскадронного на взводного, — нервно теребя ремни снаряжения, начал Гайдук. — Я принял это как подобает. Не рискнул даже повернуться, пятился от вас до самой двери спиной. Проштрафился. Нарушил приказ! Да и говорить за себя не с руки. А сегодня я за дружка, за моего земляка Халупу…

— Напрасно, товарищ Гайдук, — нетерпеливо махнул рукой начдив. — Тут не до этого. Закон один — как всем, так и дружкам. Утром трибунал разберется. Скорее всего, шлепнут твоего Халупу за мародерство.

— Шлепайте заодно и меня, — Гайдук сорвал с головы фуражку, бросил ее на пол.

— Ты что, бывшего махновца, мародера вздумал защищать? — крикнул в свою очередь Якир.

— Нет, товарищ начдив. Которого закоренелого махновца, которого грабителя и моя рука не дрогнет шлепнуть. А Свирид, присягаюсь, вовсе не повинен. Неужто, товарищ начдив, вы позволите срасходовать безвинного да еще такого боевика?! Жаль, Григория Ивановича тяжело контузило. Котовский придушил бы в корне такую неправду.

— Но ведь коня поповского увел Халупа? Какая же тут, товарищ Иона, неправда? — несколько поостыл начдив, услышав, что суд Котовского был бы иным.

— Так вот как было дело, — продолжал Гайдук. — Халупа, значит, попал для командирской связи до вашего штабу. Пригляделся ему тот чертов конек. Они сошлись с божьим угодником на ста тысячах, в придачу халупиного маштачка. Гроши те Халупа припас, когда еще у Махно был. Ударили по рукам. Люди видели и припечатали сделку. Неделю поездил Свирид на новом коньке. А тут бац: поп вертает нашему товарищу советские гроши, требует польские злоты или же австрийские кроны. Ну, Халупа в пузырек: «Скажи, мол, спасибо, что ныне не девятнадцатый год. Теперь, двадцатый, и мы говорим с вашим братом по-хорошему. Помалкивай, а то пожалеешь, хлебнешь уксуса. Знаешь, что полагается за отворот от советских грошей?» Вот и вся вина взводного Халупы. Он не грабил, получил конька по уговору. Давайте пошуруем божьего угодника — и те сто тысяч найдутся.

Якиру понравилась запальчивость, с которой кавалерист защищал своего друга. По всему было видно, что лишь твердая вера в невиновность Халупы толкнула Гайдука на жаркое объяснение с дивизионным начальством.

Все, что сообщил Гайдук, нетрудно было проверить. Есть еще время приостановить суд. «Грабителей, мародеров, конечно, надо хватать и уничтожать, — подумал, укоряя себя в излишней горячности, Якир. — Но худо, ежели невиновный станет жертвой поспешного решения. Недаром в уставах многих армий сказано: командир накладывает взыскание лишь спустя два часа после совершения проступка. Закоренелых махновцев, как их называет тезка, надо выживать, но поспешная расправа с раскаявшимися может лишь вызвать кривотолки. Ведь немало обманутых махновской демагогией идет сейчас вместе со всей дивизией на общего врага».

— Хорошо, — сказал начдив. — Завтра разберемся.

Силы, снятые Пилсудским с главного — варшавского — направления, крепко измотали полки 45-й дивизии. За первую неделю августа части дивизии, заслоняя фланги Первой Конной армии, потеряли более тысячи бойцов. Впервые за все время своего существования дивизия понесла за короткий период такую колоссальную убыль. Тем не менее потери быстро восполнялись. Обрадованные избавлением от шляхетского ярма, шли в дивизию добровольцы-галичане. Под Кременцом явился отряд партизан Косичека. Прибыло также пополнение с Волги — два батальона казанских татар.

Положение на фронтах усложнялось. Тухачевский наступал на Варшаву, командующий Юго-Западным фронтом Егоров тремя армиями сдерживал натиск крупных сил Врангеля в Таврии, тремя рвался к Львову. Правое, крыло Западного фронта уже захлестывало Варшаву с флангов и с тыла, а левое, поотстав в районе Люблина, только выходило к реке Вепш, правому притоку Вислы. Отсюда над войсками Тухачевского нависала угроза. Им требовалась помощь. И помочь можно было лишь одним способом — повернуть Первую Конную армию от Львова к Люблину. Так решался вопрос на Пленуме ЦК партии 5 августа 1920 года.

Еще до Пленума, 2 августа, Ленин писал члену Реввоенсовета Юго-Западного фронта Сталину: «Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занялись Врангелем… Опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей…».

Спустя день Сталин, игнорируя решение высшего коллективного органа партии, послал свой дерзкий ответ, в котором писал Ленину, что, мол, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками».

6 августа Главком, руководствуясь решением Пленума ЦК, дал Юго-Западному фронту директиву — вывести Первую Конную армию в резерв, имея в виду двинуть ее после отдыха на помощь Тухачевскому.

Егоров же под сильным нажимом Сталина решил во что бы то ни стало взять Львов. Как и в дни Киевской операции, он вспомнил о Якире: 9 августа подписал приказ о создании Золочевской группы войск в составе 45-й и 47-й стрелковых дивизий, дивизии червонных казаков Примакова и бригады Котовского под общим командованием Якира. Золочевская группа — 18 стрелковых и 9 конных полков — получила задачу вместе с Первой Конной армией овладеть Львовом.

Главком хотел бить врага на главном варшавском направлении плотно сжатым кулаком. Но в этот раз не сработала его дирижерская палочка: удар по врагу, вопреки воле Главкома Каменева, наносился не кулаком, а растопыренными пальцами: двумя — по Львову, тремя — по Варшаве.

И все же для Пилсудского те дни были самые тяжелые. Наступил момент, когда лишь ценой отчаянного риска можно было остановить надвигавшуюся катастрофу: или пан, или пропал. В районе Люблина, за Вепшем, Пилсудский, по совету французского генерала Вейгана, создал ударный кулак, нацелив его на левый фланг Тухачевского.

11 августа Главком вторично потребовал от командования Юго-Западного фронта перебросить Первую Конную армию в район Замостья, ближе к Люблину. Но конница, выполняя приказ Егорова и Сталина, в тот же день двинулась на Львов. Слева от нее наступала равная по силе Первой Конной армии Золочевская группа Якира.

16 августа советские войска с боями вышли к Западному Бугу, взяли Буек. Дивизия червонных казаков, выведенная приказом командарма Уборевича из состава Золочевской группы, выдвинулась к Золотой Липе и Перемышлянам. Отсюда до Львова оставалось менее сорока верст.

В то же время на главном направлении войска 3-й советской армии уже штурмовали восточные подступы к Варшаве. 16 августа Пилсудский двинул свой ударный кулак с реки Вепш прямо на север и сразу же разгромил слабенькую Мозырскую группу наших войск. Окрыленные первым успехом, интервенты с ходу врезались в левый фланг 16-й армии.

19 августа бойцы Первой Конной армии и части 45-й и 47-й дивизий Золочевской группы, преследуя отступавших легионеров, подошли вплотную к Львову. Завязались жестокие бои на окраинах города. Началось массовое бегство польской шляхты на Ярослав. Но к вечеру того же дня, когда белополяки широко распространили весть о разгроме Мозырской группы, а затем пустили слух об уничтожении 16-й, 3-й, 15-й и 4-й советских армий Западного фронта, Егоров по настоятельному требованию Центрального Комитета партии и Главкома приказал Первой Конной армии прекратить атаки на Львов и немедленно идти к Замостью.

Сталин же, не считаясь с директивой ЦК, отказался подписать этот приказ. 1 сентября Центральный Комитет партии освободил Сталина от должности члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта.

Позже Тухачевский так оценивал события тех дней: «Бои под Львовом засосали Конную армию, и она приступила к выполнению перегруппировки с таким опозданием, что ничего полезного на люблинском направлении сделать уже не могла».

Таким образом, неудача Западного фронта в значительной мере являлась результатом самоуправства Сталина и его упорного нежелания подчиниться решению ЦК партии.

20 августа Первая Конная армия двинулась из-под Львова к Замостью. Силы атакующих сразу убавились вдвое. Силы обороны в такой же пропорции возросли. Успех под Варшавой развязал руки Пилсудскому. В Львов прибыла свежая кавалерийская бригада, были доставлены бронемашины, французские самолеты.

Уходя на новый фронт, командующий Первой Конной армией Буденный и член Реввоенсовета Ворошилов теплыми и проникновенными словами прощального приказа отметили героическую работу своих соратников-бойцов 45-й дивизии и их славного начдива Ионы Якира.

Командующий бывшей Золочевской, а теперь Львовской группой, стремясь овладеть столицей Галиции, делал отчаянные попытки связаться с Примаковым. Червонные казаки, прорвавшись через Комарно в Городок, удвоили бы силы Львовской группы. Но полки Примакова были далеко. Тепло и радостно встречаемые населением, они за три дня прошли более полутораста верст по тылам врага, разгромили гарнизоны в Бобрке, Николаеве, Ходорове, Жидачеве и 19 августа освободили Стрый — город у самого подножия Карпат. Их разъезды дошли до Болехова.

Так же как несколько дней назад Тухачевскому для полного успеха под Варшавой не хватало на его левом фланге Первой Конной армии, так теперь Якиру для успеха под Львовом недоставало червонно-казачьей дивизии.

21 августа гарнизон Львова, окрыленный успехами белополяков под Варшавой, сам перешел в наступление. Для войск Якира начались тяжелые дни. Советское правительство Галиции, возглавляемое В. П. Затонским, находилось еще в Тернополе, а петлюровская конница уже вынырнула где-то в районе Галича, в тылах 41-й дивизии. Пока Красная Армия наступала, жовтоблакитники прятались за чужой спиной. Как только советские войска постигла неудача, они сразу вылезли из своих щелей, действуя по пословице: куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Примаков, с которым Якиру удалось к тому времени установить связь, двинулся к Галичу в погоню за гайдамаками.

Весть о неудачах, постигших войска Западного фронта, о переходе 4-й советской армии в Восточную Пруссию, об интернировании конного корпуса Гая, о том, что многие дивизии прекратили свое существование, в какой-то мере отрицательно сказалась на настроениях бойцов. Тем не менее Якир, мучительно переживая эти известия, твердо решил, что вверенные ему войска Львовской группы, как бы тяжело ни повернулось дело, не сложат оружия. Он был уверен, что 45-я дивизия послужит хорошим примером и для 47-й, в рядах которой находилось немало бывших деникинцев.

Части Львовской группы отходили с боями, планомерно, с одного рубежа на другой, не более трех-четырех верст в сутки. Добрую услугу измотанной походами и боями пехоте оказывали пулеметные тачанки «стального полка». Шарабаны, совершавшие походы с махновским войском, сразу можно было узнать. На их передках еще хранился выведенный суриком клич «Хрен уйдешь!», а на задках — «Хрен догонишь!».

Белополякам, хотя и с трудом, все же удалось оттеснить Львовскую группу к реке Западный Буг. На этом водном рубеже 45-я и 47-я дивизии вместе с бригадой Котовского сдерживали все нараставший натиск легионеров еще две недели — до 16 сентября.

26 сентября войска группы, выполняя приказ Якира, отошли в район Проскуров — Острополь. С 6 по 18 октября 45-я дивизия держала фронт по Южному Бугу от Хмельника до Летичева. 18 октября — это был день перемирия — бойцы 45-й дивизии впервые после тяжелых боев не слышали разрывов гранат и свиста пуль.

Пройдя с боями под командой Якира шестьсот верст вперед — от Белой Церкви до Львова — и пятьсот верст назад — от Львова до Хмельника, — 45-я дивизия сумела полностью сохранить свою боеспособность и готовность к новым боям.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.