Трудный путь в бессмертие

Трудный путь в бессмертие

Москва начала 1950-х годов строилась и хорошела, по центральным улицам столицы сновали трамваи и прочий транспорт, все спешили на работу, везде кипела жизнь. Фасады больших зданий прятали в зелени садов маленькие деревянные домики, где играли дети. На улицах Москвы идеальная чистота, благообразие и порядок, магазины с множеством продуктов и товаров. На каждом углу улиц торговые палатки, продающие водку в розлив с разнообразной закуской, пиво и соки. Среди прохожих нет ни одного пьяного или неопрятно одетого человека. Да, прохожие одеты в дешевую одежду. Да, покупали сто грамм колбасы или двести грамм мяса — нет денег. Да, жили бедно!

В Москве для подрастающего поколения были созданы условия для нравственного и физического развития. Открыты двери Домов пионеров, театров и кино, музеев, был даже музей подарков И.В. Сталина. Хочешь петь или учиться играть на фортепьяно — пожалуйста, хочешь собирать модели радиоустройств или самолетов — пожалуйста. Стадионы и спортивные клубы приглашали детей заниматься разными видами спорта, хочешь научиться плавать — пожалуйста, хочешь научиться играть в футбол или быть гимнастом — нет проблем. Можно пойти и увидеть парад на Красной площади и Сталина на мавзолее Ленина.

Если же заглянуть в дома москвичей 1950-х годов, откроется иная картина, картина ночлежек. Практически все москвичи жили в коммунальных квартирах, строившихся по образу грузинской сакли, в которой жила одна семья. Однако в московских коммунальных квартирах жило много семей, эту жизнь надо прочувствовать! Представьте себе многоэтажный дом с множеством квартир, в каждой квартире по шесть-семь комнат, в каждой комнате живет по две-три семьи, в основном старики, женщины и дети, мужчин мало, они выбиты на войне. В квартире на двадцать-тридцать человек одна кухня и один туалет. Утром толчея — быстрей, быстрей! Нужно отвести детей в ясли или в детский сад, нельзя опоздать на работу. За опоздание на 20 минут можно получить срок в пять лет, таков был Закон.

Торопились и школьники, занятия в школах начинались утром, для мальчиков и девочек существовали раздельные школы. После школы школьники не очень-то стремились домой — взрослых нет, они придут вечером. Вечером вновь столпотворение на кухне, у разных хозяек под ногами маленькие дети, разговоры, смех, ругань и слезы.

По внешнему виду хозяйки и запаху ее стряпни можно определить достаток семьи, ее культурный уровень и место, откуда семья приехала в Москву. Жители квартиры — разные люди, они часто и по пустякам ссорились, в то же время были душевными и отзывчивыми, вместе горевали, когда тринадцатилетний сын соседки, мальчик Алеша, умер от чахотки. Да, взрослые и дети жили вместе, у них были один туалет, кухня и раковина и не редко отрытая форма туберкулеза.

К ночи жители квартиры в своих комнатах возводили немыслимые конструкции для ночлега, на 10 квадратных метрах нужно сделать пять-шесть мест для сна, а утром быстро разобрать. Вот так и жили, все познается в сравнении, некоторые москвичи жили в бараках с «удобствами» на улице. Быт сводил к нулю все хорошее, что хотели дать детям.

Помню дом на улице Фридриха Энгельса, небольшую комнату, бабушку и ее стрекочущую швейную машинку, коридор, где я катался на велосипеде. Потом у меня появился отец — Иоффе Евсей Зиновьевич, которого почему-то все называли Зямой. В 1938 году отца призвали в армию, он служил в морской пехоте на Тихоокеанском флоте, участвовал в событиях на озере Хасан, был ранен. Началась война, морскую пехоту с Тихого океана зимой 1941 года перебросили под Москву. Отец солдатом пешком прошел путь от Москвы до Венгрии, несколько раз был тяжело ранен, в Венгрии бежал из госпиталя, спасая правую руку от ампутации, чудом добрался до Москвы, но руку сохранил. В 1948 году отец встретил мою мать, создал семью, мы переехали жить на Ново-Басманную улицу в дом № 31, вскоре у меня появилась сестра Леночка. Обычная история вернувшихся домой фронтовиков.

До войны отец работал кузнецом на заводе «Серп и молот». Еврей — кузнец?! Да, на заводе «Серп и молот» евреи работали кузнецами, варили сталь, создавали новые сорта стали. Отец был сильным, веселым и добродушным человеком. Несмотря на тяжелые ранения, полученные им на войне, я ни разу не слышал от него жалоб на здоровье и не видел удрученным. После войны отец открыл собственное фотоателье и вскоре получил известность детского фотографа Москвы, дети его обожали, и мгновения восторга детей отражались на фотографиях высокого качества. Отец работал с утра до вечера, позволяя себе отдых лишь в воскресенье, хорошо зарабатывал, семья ни в чем не нуждалась. Был один недостаток: отец выпивал в день около литра водки, однако внешне, по походке или поведению нельзя было увидеть, что он пьян. А вечером после работы любил почитать хорошую книгу! Потом я узнал, что фронтовые товарищи отца, одетые в солдатские гимнастерки, сохраняли традиции морской пехоты. Перед боем ничего не ели, выпив по бутылке водки, надевали бескозырки и молча шли в атаку. Немцы морскую пехоту называли «черной смертью»! Привычка фронтовиков выпивать сто грамм «наркомовской» водки перед боем для многих из них обернулась потерей здоровья и семьи.

В 1950 году я пошел в школу, быстро научился читать, после занятий шел в читальный зал детской библиотеки, быстро делал уроки и предавался любимому занятию — с упоением читал книгу за книгой.

В 1954 году у меня появился дед — Дмитрий Александрович Быстролётов!

Дети многое видят и запоминают то, что не видят взрослые, быстро взрослеют, приспосабливаются и быстро становятся «самостоятельными», в то же время оставаясь детьми. Десятилетние мальчишки не понимают значения слов «родной» или «не родной», и не знают, какие житейские отношения скрываются за этими словами. У меня были не родные отец и дед?! Ну и что? Каких-либо неудобств я не испытывал — эти люди меня кормили и воспитывали, и я относился к ним с сыновней любовью.

Помню первую встречу с дедом на лестничной площадке перед квартирой, где жила наша семья. Помню милиционера, который явился к маме и приказал деду немедленно уехать из Москвы. Дед был освобожден от отбытия наказания, но приговор-то оставался в силе, и дед мог проживать не ближе, чем в 100 километрах от Москвы, так как был лишен гражданских прав — таков был Закон! В милицию о приезде Быс-тролётова сообщили соседи. Вмешался отец, вечером в квартиру явился начальник 28-го отделения милиции, здоровенный детина, вызвал жильцов квартиры на кухню, показал кулак огромного размера и изрек: «Будет жить здесь столько, сколько нужно. Откроете рот, будете иметь дело со мной!» Недемократично, но действовало надежно и безотказно. Начальник милиции был приятелем отца, часто заходил к нему в фотоателье, вспоминая войну, они пропускали по стаканчику водки.

По приезде бабушки в Москву дед уехал в поселок Истье. Мама при удобном случае отвозила меня к деду. Помню комнатку в городе Александров, где я с дедом был во время зимних каникул. С 1954 по 1956 год дед работать не мог, большей частью лежал. По-настоящему мое общение с дедом началось по причине моей лени к учебе. Среднее образование в СССР было бесплатное и обязательное. Обучение детей в городе и в деревне не отличалось по качеству. Если дети находились под контролем взрослых, то учились отлично, в крайнем случае хорошо. У меня контроля не было, я надеялся на память, игнорируя любые задания. Когда дед был рядом, получал отличные отметки, деда нет — двойки.

Именно с 1957 года дед всерьез взялся за мое воспитание. Каждый выходной день мама отправляла меня к деду на Ломоносовский проспект. Дед просто выходил со мной погулять. Наш путь проходил по Ломоносовскому проспекту к строящимся домам на проспекте Вернадского, затем по Ленинскому проспекту, далее к Ломоносовскому проспекту, и наконец мы возвращались домой. Дома нас ждала бабушка. В то время на юго-западе Москвы дома быстро строили, и наш путь становился длиннее и длиннее. Секретов у нас с дедом не было, на наших прогулках дед рассказывал мне мельчайшие подробности своей жизни, которые частью стали эпизодами книг «Пир бессмертных», затем мы обсуждали его рассказ. Обсуждали и темы дня, наши планы, достижения и неудачи. Дед был непревзойденным рассказчиком, мимика лица, жесты рук, тембр голоса были таковы, что я уходил в иной мир, переживая услышанное вместе с рассказчиком. Дед выбирал темы, относящиеся к той или иной жизненной ситуации, по мере рассказа он спрашивал, какое я принял бы решение. Дед учил меня всему — от поведения за столом и сервировки стола до мгновенного восприятия и прогнозирования мысли собеседника по нескольким жестам и фразам. Рассматривались вопросы, связанные с выбором профессии и карьеры. Труднее всего было осознать и увидеть ту невидимую смирительную рубашку, те невидимые нити, которые крепче цепей держат человека, определяя рамки дозволенного, или испытать чувство всеобъемлющей любви к чужим людям. Я всегда уезжал от деда заряженный очередной порцией жизненной энергией и знаний.

Разумеется, мне повезло, у меня был хороший наставник и учитель, да и я делал все возможное, чтобы не огорчать деда. Дед говорил: «Классическую литературы нужно знать!» Я читал все произведения одного автора, читал о времени и судьбе автора. Дед сказал: «Каждый гражданин обязан знать историю своего Отечества!» Я прочитал работы историков России и СССР, затем при помощи деда попытался осмыслить ход исторических процессов в России. Или, рассуждая о поэзии и личности, дед брал какую-нибудь известную бытовую фразу, импровизируя, показывал, как поэты в стихах отражают присущую им культуру и восприятие окружающего мира. Например, возьмем известную песенку «Чижик-пыжик, где ты был? — на Фонтанке водку пил». В импровизации деда Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Есенин, Блок и Маяковский эту фразу могли бы выразить в следующих стихах:

А.С. Пушкин

На этой на одной странице

Развлечь, не мысля гордый свет,

Я Вам хочу сказать о птице,

Ее, увы, уж больше нет.

То чижик был без искушений,

Вдали от светских заблуждений

Он жил на лоне мирных нег,

Хранимый светской клеветою,

Бокал Цимлянским наполнял,

Заздравну чашу поднимая,

Он мудро голову склонял.

С.К. Есенин

Итак… решено… за туманами

Вскрылась июля раздольная тишь,

На Фонтанке прослыл хулиганом

Одинокий, замызганный чиж.

Ах, какая смешная птица!

Знать, измучила изморось мук,

Мне с тобою б с руки напиться,

Мой последний, единственный друг!

Ничего, что каменья мальчишек

В нас летят, словно брата слова,

Златоглавый рязанский чижик,

Пропадает твоя голова!

М.Ю. Лермонтов

Печальный чиж, как дух изгнанья,

Витал один среди светил,

Но призрак грешного желанья

Его мятежный дух смутил.

Он ринулся быстрее бури,

Пронзая грудью облака,

Под ним текла светлей лазури

Фонтанка — мутная река.

Он бурно жил. И пил он жадно

Сей кубок страсти и обид,

Душа пуста, и сердцу хладно,

И голова его болит.

А.А. Блок

Кругом веселье ресторанное,

И ничего уже не жаль,

С Фонтанки грязной птица странная

Летит сюда, спустив вуаль.

И пролетая между столиков,

Она похожа на звезду,

А рядом крики алкоголиков,

И спят лакеи на ходу.

Я очарован суеверием,

Но что же делать мне с тобой?

О птица! С траурными перьями

И опьяненной головой.

Н.А. Некрасов

Осень столичная… ночью безлунною,

Бросив голодных детишек с женой,

В рваных лаптишках, с тоской безысходной

Чиж по Фонтанке плетется с сумой!

Птица забытая! Тварь безответная!

С горя зашел он в открытый кабак.

Видно, заела судьба беспросветная,

Водки купил на последний пятак.

Сел, головой на кулак опираясь,

Выпил, и хмель зашумел в голове,

Песню запел, он слезой обливаясь,

Песню о горькой чижачей судьбе.

В.В. Маяковский

Слушайте, товарищи, горлана главаря!

Хватит башку канарейками пичкать.

Жил на Фонтанке,

собственно говоря,

Чижик — неважная птица.

Куда нежней звучит соловей,

Но время штыком ворочать,

А чижик от водки о…л,

Разлагая крестьян и рабочих.

К врагам революции нет пощады.

Хочу

втемяшить

навечно, что

От разной водки болит голова

Как чижья,

Так и человечья!

Обсуждались вопросы, связанные с экономическими отношениями, трудовой деятельностью и карьерой. Дед говорил: «Молодость — время для обеспечения старости, необходимы знания, они позволят обдуманно и целенаправленно выбрать профессию и сделать карьеру. Пора начинать трудовую деятельность, научиться уважать себя и быть самостоятельным человеком». Я не думал о профессии, работе и заработке, наша семья была обеспечена. По складу характера и ума мне нравились технические отрасли знания, окончив восемь классов, я устроился на работу в ОКБ А.Н. Туполева, меня научили работать, я получил первую заработную плату. Днем работал, вечером учился в школе, о карьере не думал, получу образование — там будет видно. Дед был доволен.

Экономическая база советских людей была основана на заработке, который зависел от специальности и квалификации: если имеются знания, желание и трудолюбие, то работа будет в радость и оплата труда выше среднего. Все выверено, все жили от и до зарплаты. Ссуду и кредит не выдавали, приходилось экономить на мелочах, понемногу и долго собирая нужную сумму для дорогих покупок. Размер пенсии зависел от стажа работы и возраста. Размер пенсии по инвалидности — от группы инвалидности. Другое дело, как жили и чем жили? Культура человека определяет быт, стремления, можно сказать, цель жизни.

До 1957 года Дмитрий Александрович жил на пенсию по инвалидности в размере 301 рубль 20 копеек, которую государство назначило лишь после реабилитации в 1956 году. Эта сумма равноценна месячной заработной плате подмастерья на предприятии, пенсии колхозника или стипендии студента. Денег не хватит на питание, не говоря о жизненно необходимых вещах. Инвалида первой группы на работу не примут, таков Закон, да и отдел кадров не разрешит. Однако жить надо:

В январе 1957 года я раскопал золотую жилу: Всесоюзный институт научной и технической информации.

Хорошо помню проверочную беседу с работниками редакции журнала «Биология» Гвоздевой и Чувалиным.

— Где вы оканчивали, товарищ Быстролётов? — приветливо спросила Гвоздева, немолодая женщина, научный сотрудник, мой будущий начальник.

— В Швейцарии. В Цюрихе.

— Ах так. Тогда вы должны прекрасно знать швейцарские методы борьбы с эндемическим зобом, не так ли?

— Конечно, — говорю я, улыбаясь: поток интереснейших воспоминаний и точнейших сведений обрушивается на мою голову. Я открываю рот… И вдруг с ужасом замечаю, что я забыл, что такое зоб: вижу перед собой Бангофштрассе, по которой вечером любил ходить, здание Университета, лебедей на озере, белые вершины гор… Миллион других мелочей. Но зоб… Мгновение тому назад знал, а теперь забыл! Проклятое выпадение…

Пот выступил у меня на лбу.

— Вы не волнуйтесь! — мягко говорит Гвоздева. — Я все понимаю. Поработайте у нас, окрепнете, память вернется, все станет на свое место…

Будьте же сторицею вознаграждены судьбою, советские люди, которые ласковым вниманием помогли мне перебороть недуг и стать на ноги!

В ВИНИТИ остро нуждались в переводчиках с так называемых редких языков — португальского, африкандер-ского, чешского, фламандского, сербохорватского, норвежского и других. Платили хорошо, хотя и медленно. Я бросился в это бумажное море с головой, избрав своей специальностью биологию и географию, а из знакомых мне языков — английский, немецкий, датский, голландский, фламандский, норвежский, аф-рикандерский, шведский, португальский, испанский, румынский, французский, итальянский, сербохорватский, чешский, словацкий, болгарский и польский. Конкурентов у меня не было, работы хватало, но очень мешали выпадения памяти: вдруг ни с того ни с сего какое-нибудь нужное слово или группа слов выпадут — и тогда, хоть убей, их не вспомню. А ночью проснусь, как от толчка — это вернулось забытое днем.

Труд переводчика выгоден только при одном условии: если человек так знает язык, что может работать без словаря. Конечно, все материалы были сугубо научные, полные самых сложных и разнообразных терминов и понятий. Необходимо было, кроме языка, хорошо владеть темой.

Я не был биологом, но помогла солидная медицинская подготовка. Так я справлялся со всеми трудностями и замечал, что чем больше работаю, тем легче мне работать: в мозгу медленно, но неуклонно восстанавливалось кровообращение, как видно, за счет образования новых сосудов. Я требовал — и мозг подчинялся и сам строил систему своего кровоснабжения!..

В ноябре 1957 г. возникла рабочая группа для подготовки к печатанию Медицинского реферативного журнала, тринадцать номеров в год. Я был приглашен на должность главного языкового редактора. Дело было непростое: нужно было проверять правильность переводов с девятнадцати языков по всем бесчисленным разделам медицины, со всей их поистине необозримой терминологией, а также переводить материалы, которые, кроме меня, не мог перевести никто. Было трудно. Хлопотно. Совершенно для меня ново. Но я опять справился. Отчаянно боролся за жизнь — и устоял на ногах. Ровно через год, в конце 1958 года, девушки-переводчицы рано утром выстроились в коридоре и вызвали меня. Зачитали подписанную ими благодарность…

Да, если я встал на ноги и в какой-то мере восстановил трудоспособность, то все это смогло осуществиться только потому, что со всех сторон я чувствовал деликатную, незаметную и постоянную поддержку. Земно кланяюсь вам, добрые наши советские люди! Я вам помогал, где, когда и чем мог, но и вы не оставили меня в несчастье! Если немой придурковатый паралитик был продуктом забот начальства и вождей, то уж энергичного и дельного работника из меня опять сделали только простые люди…

Быстролётов от отдела кадров не зависел, работал по трудовому соглашению: больше переведешь — больше получишь. Заработок зависел от знаний и работоспособности, складывался из переводов, редактирования и рецензирования книг, в том числе от авторского вознаграждения за издание книг. В переводе Быстролётова были изданы следующие труды: Ли Тао «Китайская медицина в период династии Мин» (1959), И. Гыне «Юноша превращается в мужчину» (1960), Петер, В. Шебек, И. Гыне «Девушка превращается в женщину» (1960).

Работоспособность стариков меня поражала, мы не умели так работать! Цитирую далее:

С тех пор я работаю в этой редакции. Проверяю в год до 50 000 переводов заглавий статей из многих сотен научных медицинских журналов мира и сам делаю около 15 000 переводов. Просто прыгаю по разделам медицинской науки от психиатрии до гинекологии, по языкам от шведского до турецкого, по странам от Финляндии до Венесуэлы. Прыгаю, а перед умственным взором проплывают когда-то виденные мною города и земли. Я молча работаю за столом, и никто в комнате не знает, что в эти часы я мысленно, почти зрительно облетаю мир…

Так незаметно, в радостном труде пролетело десять лет.

Редакция журнала превратилась сначала в отделение Института организации здравоохранения и медицины, потом — в отдел Академии медицинских наук СССР, наконец, в самостоятельный Всесоюзный научно-исследовательский институт медицинской и медико-технической информации Министерства здравоохранения СССР. Росло дело, росло учреждение, росли люди. И с ними вместе рос и я: в нужном объеме познакомился с японским и китайским языками, освежил знания турецкого языка. Увеличивался объем знаний, ускорялась сноровка. То, что в 1957 году я делал за 2–3 рабочих дня, в 1964 году делаю за 3–4 часа. И делаю лучше. Головные боли и выпадения памяти стали слабее и реже. Я стал всеми уважаемым специалистом и признанным знатоком своего дела. Со мной считаются. На меня сыпятся благодарности, я — видный член научного коллектива…

И вдруг свернул всю работу, кроме одной. Денежный ручеек до предела иссяк, прегражденный моей собственной рукой. Беззаботная радость труда и вычурное порхание по языкам и наукам оборвались ровно наполовину.

Гражданский долг властно напомнил о себе: слово, тысячу раз данное славным мертвым! То, ради чего единственно стоило жить.

Дед не скрывал от меня, что пишет книгу. Я видел кипы листов, исписанных его бисерным почерком. Помню, с какой радостью и гордостью он показал мне в 1960 году первый толстенный том рукописи, переплетенный в зеленый ледерин, — это были книги первой части «Пира бессмертных», которую автор назвал «Цепи и нити».

С 1960 года дед начал работать над книгами третьей части «Пира бессмертных», названной автором «Возмездие». На книжной полке появлялись новые тома, одетые уже в черный ледерин. Когда я приезжал к деду, он молча показывал на них пальцем, но глаза излучали радость очередной победы. Я брал в руки том, листал, радовался вместе с дедом и ставил том на полку. Книги я не читал, зачем читать, если я наизусть знал содержание?

Естественно, приходилось платить за каждый том. Еще бы, тысячи исписанных листов нужно напечатать на пишущей машинке, затем проверить и внести правки, заново напечатать уже в четырех экземплярах и переплести в четыре тома. Вся работа стоила больших денег и была связана с риском. Машинистка или переплетчик могли донести в КГБ, тогда придут, заберут рукописи, могут прихватить и автора. Таково было время. Я знал о возможности подобного развития событий, боялся за деда и помалкивал.

В 1963 году, начиная с третьего номера журнала «Азия и Африка сегодня», дед опубликовал несколько очерков под названием «По следам одного путешествия, или Путевые заметки голландского художника с рисунками автора». Это были небольшие фрагменты из книг «Цепи и нити». В издательстве журнала «Азия и Африка сегодня» об авторе знали лишь его имя и не догадывались, что имеют дело с бывшим советским разведчиком, побывавшим в 1930-х годах в джунглях Африки.

Большинство литературных произведений — вымысел авторов. Действие может происходить в любом месте, где автор никогда не был. Через много лет я узнал, что когда американцам, работавшим в Африке, прочитали фрагменты из книг «Цепи и нити», то они заявили, что автор дал достоверное и яркое описание природы Африки.

На публикацию в журнале обратили внимание, деда пригласили выступить на Всесоюзном радио и в московском «Доме ученых», это был праздник.

Впервые разговор о судьбе книг «Пир бессмертных» дед начал за праздничным новогодним столом в новом 1966 году. Он выбрал подходящий момент, большая часть книг готова, я получил в декабре 1965 году краткосрочный отпуск, прилетел в Москву за день до Нового года и встретился со своими стариками. Дед выразил желание отдать рукописи на хранение в какую-нибудь библиотеку, затем добавил: «Книги опубликуют твои внуки», — в то время я не был женат. Дед отверг предложение об издании «Пира бессмертных» за рубежом — первое издание должно выйти в России! Я высказался против передачи рукописей в библиотеку: зачем афишировать? О книгах узнают в КГБ — жди неприятностей. Я уехал в армию, дед начал выполнять задуманное:

Первая книга воспоминаний, рассказывающая о допросах и суде, при всей моей восторженной доверчивости всё же мне самому показалась слишком резкой для данного времени. Я решил сначала дать редакциям менее острое блюдо — книги вторую, третью и десятую «Превращение», «Пучина» и «Человечность». Но так как опыта у меня не было, а наступление — лучший способ обороны, то я их отнес в Отдел литературы и идеологии ЦК КПСС. Оба новеньких тома приняли под расписку и держали меня очень долго без ответа, а 3 декабря 1962 года бывший работник редакции одного из московских журналов, некий товарищ Галанов, позвонил мне домой и сахарным голосом сообщил, что обе рукописи прочтены и с благодарностью оставлены в архиве ЦК. Моя просьба сообщить, можно ли их отдать в редакцию журналов, не имеет под собой основания, ибо в СССР полная свобода печати и решить, захотят ли редакции поместить мои воспоминания или нет, ЦК не может, так как это внутреннее дело самих редакций.

В авторском тексте ошибка: дед отнес рукописи книг в приемную ЦК КПСС в 1966 году, тогда же дед передал рукописи книг и в Библиотеку имени В.И. Ленина. Члены комиссии, открыв их, видимо, испугались за свое благополучие, рукописи вернули автору, забыв взять расписку в их получении. Членов комиссии можно понять: в 1966 году уже хватали, судили и отправляли в заключение диссидентов!

Дед поехал в Ленинград и сдал эти же четыре тома в Ленинградскую публичную библиотеку имени М.Е. Салтыкова-Щедрина. Комиссия приняла рукописи на хранение, сотрудники КГБ рукописи изъяли и спрятали в «спецхран», где они пролежали под арестом 22 года. В КГБ на автора не обратили внимания, председателю комиссии доктору исторических наук Мыльникову Александру Сергеевичу объявили выговор.

В книге «Трудный путь в бессмертие», завершенной в 1966 году, автор выразил недовольство мною. Дед хотел видеть меня живущим отдельно от семьи Зямы, он хотел вытащить меня из мещанской среды, однако для меня самостоятельность была преждевременной. Летом 1966 года демобилизовавшись из армии, я продолжил работу в ОКБ А.Н. Туполева и учился в институте. В 1969 году в научно-исследовательском институте началась моя научная карьера и самостоятельная жизнь, дед был доволен. Как и прежде, я в воскресенье приезжал к нему, мы гуляли, обсуждая темы дня, наши достижения и неудачи!

В октябре 1967 года я получил от деда девять томов с книгами «Возмездия» с дарственной надписью. В 1968 году дед начал работать над второй частью «Пира бессмертных» — книгами «Щедрость сердца», рассказывающими о работе внешней разведки. Весной 1968 года дед захотел опубликовать в каком-нибудь московском журнале фрагмент из одиннадцатой книги «Возмездия» о работе советской разведки в предвоенные годы. Фрагмент был написан как его интервью с журналистом и назывался «Огонь». Дело оставалось за журналистом, который от своего имени согласился бы опубликовать интервью в разделе журнала «Встречи с интересными людьми». Я возражал: «А цензура? Не понимаю, зачем привлекать к себе внимание КГБ? Воспоминания о разведке не пропустит цензура и сообщит КГБ!» Дер, нашел журналиста Ишимова, обещавшего за вознаграждение обнародовать интервью, цензура интервью не пропустила, деда вызвали в КГБ.

— Ну, дед, попался! Давай-ка, я тебя сфотографирую на прощание!

Вот так и появилась фотография: Быстролётов перед уходом в КГБ в его комнате на Ломоносовском проспекте, октябрь 1968 года (см. том IV, форзац 2).

Мои опасения и переживания были напрасными. Дед пришел довольным и рассказал о встрече с цензором интервью. Цензором оказался полковник КГБ, сотрудник внешней разведки Георгий Адрианович Соколов. Через много лет я уговорил его рассказать о встрече с дедом, рассказ Соколова опубликован в журнале «Новое время» (№ 20, 1991 год):

В 1968 году по долгу службы мне довелось рассматривать литературный набросок о деятельности советской разведки в 30-е годы. Остросюжетные эпизоды, окрашенные романтикой подвига, показывают политическую убежденность и стойкость разведчиков, их самопожертвование ради высоких целей строительства нового, справедливого общества. С профессиональной точки зрения сюжет показался довольно авантюрным и малоправдоподобным. Однако поднятые архивные материалы подтвердили реальность описываемых событий и незаурядность личности автора. Появилось желание лично познакомиться с ним.

Встреча состоялась на служебной квартире. В гостиную неторопливой, слегка шаркающей походкой (следствие инсультов) вошел высокий седой старик с мягкой улыбкой, которую не скрывали усы и волнистая борода. Улыбались и голубые глаза, доброжелательно, но несколько настороженно.

Почувствовав в собеседнике заинтересованного коллегу по прежней профессии, с которым, не нарушая установленных в разведке принципов, можно открыто говорить о своей прошлой работе, Дмитрий Александрович невольно воспользовался отдушиной. Разговор принял откровенный, доверительный характер и вышел далеко за рамки обсуждаемых сюжетов. За несколько часов неторопливой беседы он рассказал о своих юношеских годах времен гражданской войны, нищете и унижениях в эмиграции, опасностях, неожиданных поворотах и радостях успехов в нелегальной разведке, муках в тюремных застенках, борьбе за выживание в лагерях — обо всем, что вызвало в нем острую потребность оставить после себя след в сердцах и сознании людей. Рассказ был эмоционален. Трагические сюжеты перемежались с комическими сценами, профессиональные оценки дополнялись психологическим анализом и философскими взглядами на жизнь. Лукавая усмешка сменялась подчас блеском с трудом сдерживаемой слезы.

Дмитрий Александрович произвел на меня глубокое впечатление как человек, осознавший историчность процессов, через которые его прогнала судьба. Он не озлобился из-за несправедливости и жестокости по отношению к нему определенных инстанций и людей, хотя остро переживал это. С гордостью и удовлетворением вспоминал он полные опасности трудные годы работы в подполье. Повествуя о них, он полагал, что ничего особенного не делал, работал, как все. Для меня же было ясно, что это незаурядный, выдающийся разведчик, которому сопутствовал успех, так как он жил своим делом, и в нем выработался своеобразный инстинкт, обеспечивавший ему удачу и кажущееся везение в самых острых ситуациях. Увлеченный работой, он даже не знал, что ему так и не было присвоено полагавшееся воинское звание.

По ходу беседы выяснилось, что после освобождения из лагерей Дмитрий Александрович не нашел необходимой поддержки у руководителей своей прежней службы, занятых в то время реорганизациями послебериевского периода. Они ограничились соболезнованием, предоставив процессу реабилитации идти своим официальным ходом, ему была назначена гражданская, по инвалидности, пенсия и выделена крохотная комнатушка в коммунальной квартире, где он жил вместе с женой, с которой судьба свела его в лагерях.

В 1969 году дед несколько раз посещал архивы внешней разведки, разбираясь в старых делах. Зачем? Дело в том, что советская внешняя разведка не раз подвергалась разгрому. В 1937–1938 годах многих советских разведчиков арестовали и расстреляли, следующий разгром после ареста Берии учинил Хрущев, причислив сотрудников разведки к участникам сталинских репрессий. Одних руководителей внешней разведки расстреляли, других приговорили к большим срокам заключения, уничтожили и часть архива разведки, видимо, на всякий случай.

Дед всегда считал себя неразрывно связанным с разведкой и полагал своим долгом оказывать посильную помощь своим новым коллегам, то есть Первому главному управлению КГБ СССР, вот и ездил в архивы разбираться в старых делах. Я не понимал, зачем делать, казалось бы, ненужную работу? Дед объяснил: в старых делах может разобраться лишь участник тех событий, которых уже нет. Руководители разведывательных операций выбирали своим подчиненным служебные имена (клички, псевдонимы) из простых русских имен, например Иван, Петр, Андрей и т. д. Разберись, кто есть кто среди многих Иванов и Андреев? Или вот текст расшифрованного сообщения: «Завтра в 18:00 встречаюсь у башни с Петром. Иван». Какой Иван? Какой Петр? С какой целью встречались? Результат встречи? Вопросов много, ответ может дать лишь человек, знающий детали и направление проводимых в 1935 году операций. Архивы разведки — перечень разведывательных операций, безликих, лишенных деталей, в то же время это большой накопленный опыт побед и поражений, представляющий большую ценность для обучения молодых сотрудников.

Работая в архивах, дед нашел приказ Абакумова от 1948 года на себя, в котором было указание о содержании его в одиночной камере и последующем расстреле, нашел и многое другое. Однако вносить изменения в книги «Возмездия» отказался, отказался нарисовать и иллюстрации к книгам, ответив: «Пуговицы к жилетке пришивает портной, это не дело скульптора!»

По ходатайству ветеранов разведки руководство КГБ в феврале 1969 года выделило деду двухкомнатную квартиру и деньги на мебель, решили дать персональную пенсию. От пенсии дед отказался. На мой ехидный вопрос: «Как же так? От пенсии отказался, а от квартиры и мебели нет?» — он ответил: «Я ничего не просил! Когда мне нужна была пенсия, ее мне не дали. Сегодня я в ней не нуждаюсь». Можно предположить, что Быстролётов привлекал к себе внимание КГБ с целью получения благ? Нет и еще раз нет! Жизненная позиция деда — за всё нужно платить, всё нужно зарабатывать своим трудом. Дед не вел аскетический образ жизни. Он находил время для театров и выставок, бывал в Доме художника, работал над книгами «Пир бессмертных», в ВНИИМИ и председательствовал в товарищеском суде. Он любил и ценил жизнь, умело пользуясь жизненными благами, и средства на жизненные блага зарабатывал своим трудом. Сегодня некоторые утверждают — Быстролётов жил в нищете! Чепуха! Быстролётов зарабатывал больше советского генерала, ездил отдыхать за границу и на курорты, носил одежду, обувь и головные уборы, изготовленные по заказу портными и сапожниками, и выглядел солидно.

1969 году дед приступил к работе над литературным сценарием художественного фильма «Щедрость сердца», доработал и «интервью», запрещенное к печати, добавив фрагменты из сценария и книг «Пир бессмертных», приложив фоторепродукции своих фотографий. Рукописи нового «интервью» дед передал Соколову 31 декабря, в апреле 1970 года передал в КГБ сценарий трехсерийного фильма — толстый том в обложке красного ледерина с фоторепродукциями автора и напечатанным текстом. Сценарий вернули автору, сказав: очень много.

В 1970 году деду подарили юбилейный знак «50 лет КГБ», в день рождения — портрет Ф.Э. Дзержинского работы П.Г. Громушкина. Подарки дед поставил на видное место, когда я приезжал к нему, он молча указывал на них пальцем.

В 1971 году дед передал в КГБ два сценария: в мае — «На острие ножа», в августе — «Человек в штатском». Сценарий «Человека в штатском» был согласован с режиссером Василием Журавлевым и консультантом Н. Пекельником (сотрудником разведки).

В марте 1972 года дед передал в КГБ уже постановочный сценарий широкоэкранного цветного художественного фильма «Человек в штатском» с выбранным составом съемочной группы, директором и консультантами фильма. За два года дед создал и утвердил сценарий, который передали в производство киностудии «Мосфильм». Быстролётов получил возможность выступить перед аудиторией, и он выступил.

Любой фильм о разведке не имеет никакого отношения к разведке и относится к жанру приключенческого кино. Создатели сценария и режиссер ничего не знают об этой сфере человеческой деятельности, и в этом нет надобности.

Западные фильмы о разведке — каскад приключений, перестрелки, взрывы, погони на фоне красивых пейзажей, модных автомобилей, катеров и яхт. Ослепительные туалеты красивых женщин и мужчин и т. д. Режиссер позволяет себе любую фантазию — было бы развлекательное зрелище. Фильм снимают на цветную пленку и озвучивают музыкой, соответствующей стилю времени. Производство такого фильма стоит дорого, однако зритель быстро окупает затраты, и фильм приносит прибыль.

Советский фильм идеологически направлен на патриотическое воспитание, он недорогой и скромный. События происходят в замкнутых пространствах, на фоне развалин и в лесу, фильм черно-белый. Чем проще сюжет, тем больше успех. Режиссер следует утвержденному сценарию, фантазии не позволительны, при нем специалисты, дающие ответы на его вопросы: как должны выглядеть персонажи, где снимать, что показывать и прочие. Режиссер фильма обязан следовать установленным шаблонам, разумеется, у него имеются консультанты из КГБ. Однако на съемках консультантов не было, режиссер Журавлев не нуждался в их советах. Фильмом занимался дед, режиссер оказался под влиянием профессионального разведчика. Что это значит? Вы заняты делом. Рядом с вами милый и обаятельный человек. Общение с ним доставляет удовольствие, он обладает нужными вам знаниями и помогает вам. Вы радуетесь, как быстро продвигается ваша работа, и не понимаете, что не вы ее делаете, а находящийся рядом с вами человек. Он управляет вами и делает вашими руками то, что ему нужно! Диалоги, манеры общения, мизансцены, интерьеры, туалеты дам, любая мелочь в фильме написана, нарисована и внесена дедом. Он подбирал и актеров, выбрав похожих на его товарищей по разведке. Кто мог бы подумать, что Быстролётов показал свою реальную работу с Доротеей Мюллер в Германии и Эриком Голлоуэй Олдэмом (Олдхэмом) в Англии.

К сожалению, в фильме многое осталось за кадром и не могло быть известным. Например, название фильма — ответ деда на предложение одного из руководителей Третьего рейха вступить в орден «СС» и надеть военную форму: «Я — человек в штатском». На экране можно увидеть ритуал вручения дипломов выпускникам старейшего университета Европы: артист, играющий Быстролётова, получает подлинный диплом университета, когда-то полученный Быстролётовым, из рук деда. Даже бабушку сняли в фильме.

Деду фильм не понравился. Режиссер не показал главного, разведка — столкновение интеллектов, накал страстей, которые выражают глаза на невозмутимом лице разведчика. Режиссер так и не понял: глаза разведчика не должны быть глазами мечтательно жующей коровы!

Встречаясь с дедом, я видел радость и торжество в его глазах, он стойко переносил физические нагрузки в поездках и на съемках фильма. Так долго ожидаемая встреча с читателями и зрителями наконец-то состоялась. В 1973 году в газете «Вечерний Днепр» был опубликован журнальный вариант киноповести «Человек в штатском», в ноябре состоялась премьера фильма в московском кинотеатре «Художественный», в начале 1974 года журнал «Наш современник» публикует приключенческую повесть «Рага bellum» («Готов к бою»). Издательство «Советская Россия» планирует публикацию книг первой части трилогии «Пир бессмертных». В 1974 году фильм «Человек в штатском» просмотрели 86 миллионов зрителей.

Вот что написал Петр Спиридонович Кольцов в статье «Корабельный доктор» о Быстролётове, цитирую часть статьи:

Сначала была легенда. Пришла жена и рассказала, что к ним на работу поступил необычайно интересный человек…

Короче говоря, я долго не мог заснуть в тот вечер и на следующий день упросил жену как-нибудь отыскать возможность, чтобы познакомиться с ним. Такой случай представился скоро.

Оказалось, он пишет воспоминания и, узнав от жены, что я по профессии редактор, сам предложил мне через нее прочитать отрывки («эскизы», как он сказал) будущей книги. Чтение было захватывающим: страницы повести о путешествии в Африку мы прочитали, что называется, в один присест, передавая друг другу лист за листом. Там была Сахара, о которой мы что-то слыхали, и туареги, о которых мы не знали ничего. Там были африканская гилея (что-то вроде африканской тайги), племя пигмеев и их пигмейский король, в гостях у которого побывал герой повести… И все это изображено так живописно, так наглядно и потрясающе выразительно, что не оставалось никаких сомнений: перед нами не просто способный и грамотный доктор, а самый настоящий писатель, талантливый мастер. Мелкие огрехи, которые нам бросались в глаза, отражали скорее наше буквоедское редакторско-корректорское профессиональное чистоплюйство, нежели серьезные придирки по существу. Наша восторженность стала мостком к дальнейшему укреплению литературных интересов. Мы просили прислать продолжение, и через некоторое время оно пришло уже в лице объемистой рукописи с письмом, где содержалась просьба прочесть ее придирчиво и высказать наше компетентное редакторское мнение.

«Не сердитесь, пожалуйста, — писал автор убористым, отчетливым почерком, — что нагружаю Вас в летнее время такими просьбами. Просмотрите рукопись. Я добавил из старого (уже известного Вам) текста несколько страниц, чтобы Вы смогли яснее заметить переход к другой форме изложения. Ставьте на полях побольше знаков там, где изложение корявое, вялое или непонятное. Передавая рукопись обратно, назначьте удобный для Вас вечер встречи (оставьте день-два на обдумывание Ваших замечаний!)».

Просьба была выполнена, и вскоре мы были приглашены к доктору домой.

Он и жена жили в небольшой комнате в доме на Ломоносовском проспекте, недалеко от станции метро «Университет», в коммунальной квартире.

Я увидел обаятельного человека с очень выразительным скульптурным лицом, чем-то напоминавшим академика И.В. Курчатова. Видимо, сходство придавала профессорская борода, классически строгие черты лица, на котором выделялись молодые, внимательно-пронзительные, иногда строгие, иногда лукавые, но всегда умные глаза, в зрачках которых концентрировались воля и мысль. Говорил он неторопливо, тщательно выбирая выражения, с едва уловимым акцентом, который накладывался на литературно правильную речь интеллигента старой формации. Хотя ему было в то время более пятидесяти лет, но кожа на лице выдавала крепкое здоровье. Может быть, еще и оттого так казалось, что я видел его сразу после отдыха, который они с Анной Михайловной, как выяснилось потом, любили обычно проводить на юге, возле моря. Это впечатление усиливалось и тем, что держался он удивительно прямо, однако не скованно и умел артистически изящно носить костюм. В эту и последующие встречи у него дома никогда не было иных приглашенных, а если звонил телефон, то очень редко, и хозяева умели быстро, мягко, но решительно приостановить неожиданное постороннее вмешательство. Все внимание было отдано гостям.

Так началась наша дружба.

В планах, которыми он делился со мной, вырисовывался обширный замысел создания цепи книг наподобие бальзаковской «Человеческой комедии».

Частью этого замысла явилась книга об Африке, рассказы о лагерной жизни и дне сегодняшнем.

Он уже накопил известный опыт, пройдя через различного рода литературные консультации, набив себе изрядное количество шишек, но продолжал упорно работать, веря в будущее.

Затем началась работа над киносценариями, которая шла параллельно с книгами «Пир бессмертных» в течение нескольких лет.

Вначале предполагалось сделать фильм многосерийный, но обстоятельства сложились таким образом, что уже в процессе производства пришлось (не по вине автора первоначального замысла, каким был Д.А. Быстролётов) от многого отказаться, комкать и урезывать психологически важные линии, чтобы только прорваться к зрителю.

В июле 1972 года он сообщает: «Худсовет одобрил, и, таким образом, все миллионы препятствий обойдены. Полным ходом уже два месяца идут подготовительные работы: составлялись сметы, эскизы декораций и костюмов, выбирались актеры. Кое-что заснимут в Риге, но основное в Москве. Пригласят восемьсот статистов и двести парней на роль эсэсовцев. Я работаю консультантом (платным), завален работой, вплоть до эскизов туалетов для дам. Устаю до полусмерти… Отпуска и отдыха не будет, придется быть на съемках. Еле таскаю ноги. Анна Михайловна держится бодро, с нами живет Лина, которая взяла на себя кухню и уборку».

В сентябре 1973 года он писал: «Я снова верчусь в водовороте работы и хлопот… Хлопоты неприятные: друзья видели обрезок, выпущенный на экран, и остались недовольны — смотреть нечего… Материал был рассчитан на две серии с художественно-психологическими эпизодами, с хорошей музыкой и песнями. Худ. отступления вырезали из-за метража… Текст и музыка песен не были закончены из-за экономии. Одним словом, фильм куцый во всех отношениях…»

Печать отнеслась к фильму более чем сдержанно. Критика была суровой, вероятно, рецензенты не знали всего, что было «за кадром». Дмитрий Александрович крепился изо всех сил, но продолжал работать интенсивно, напряженно, с неимоверной настойчивостью и упорством.

Раздумья и дискуссии, открытия и заблуждения, надежды и разочарования бывших узников, советских патриотов, принадлежат своему времени, которое он называл пиром бессмертных, наделенных щедростью сердца.

Этой щедростью он сам был наделен как античный бог. Люди, работавшие с ним вместе с 1957 года в Институте организации здравоохранения и истории медицины им. Н.А. Семашко, в один голос говорят об этом. Не было случая, чтобы он кому-то не помог, если это хоть в малой степени зависело от него и не противоречило его твердым и стойким представлениям о порядочности и чести. В коллективе, где находились такие всемирно известные специалисты, как профессор Ф.М. Плоткин и Н.А. Рубакин, блестящие эрудиты и полиглоты, также немало повидавшие за рубежом, Д.А. Быстролётов занимал особое, лишь ему принадлежавшее видное место. Зная двадцать языков, он занимался контрольным редактированием рефератов и переводов названий статей по широкому спектру медицинских специальностей, а нередко переводил сам. Он выступал в роли живого справочника, и за консультациями к нему обращались все — и маститые, и молодые коллеги. Работал он быстро и споро вплоть до последних дней, и, как бы ни был загружен и утомлен (ведь все остальное «нерабочее» время он занимался дома литературным трудом), он внимательно выслушивал каждого, приходившего к нему, давал четкие ответы, не позволял себе даже намеком показать свое превосходство даже в случаях, когда сталкивался с явным проявлением наивности. Но и зазнайкам не давал спуску. Память его всегда оставалась свежей и мобилизованной. Однажды зашел разговор об эсперанто, и он тут же без запинки пропел куплет «Интернационала» на этом языке.

В фильме «Человек в штатском» он сыграл небольшую роль ректора. Высокий, стройный, элегантный мужчина с тщательно ухоженной седой бородой и небольшими усами смотрит в зал твердым и внимательным взглядом. Таким он выглядел в последние годы. Когда он умер, его лицо, омытое и обточенное всеми возможными ветрами и бурями, почти не изменилось, оно было и осталось выразительно скульптурным лицом человека, привыкшего смотреть на жизнь открытыми глазами.

В конце 1974 года дед написал новый киносценарий и отдал его в КГБ, с ним встретился заместитель председателя КГБ СССР Семен Кузьмич Цвигун.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.