«Операция Густав»

«Операция Густав»

В течение судебного процесса, как уже знает читатель, многие подсудимые вступали между собой в ссоры, доходившие порой до взаимного разоблачения. Кейтель и Иодль в этом смысле составили, кажется, исключение. Только однажды было замечено, что Иодль, который неизменно обедал с Кейтелем за одним столом (его называли «стол командования»), демонстративно отказался сидеть рядом со своим бывшим шефом.

Как выяснилось позже, демонстрация Иодля объяснялась разоблачениями в суде действий Кейтеля в связи с так называемым «делом Жиро». Под конец войны до Кейтеля дошли какие-то смутные слухи о том, что французский генерал Вейган, служивший правительству Виши, собирается покинуть Францию. Возможно, и впрямь этот предатель интересов Франции, немало послуживший Берлину и тому же Кейтелю, решил, что в обстановке приближающегося поражения Германии лучше сбежать. Однако никаких доказательств готовившегося побега еще не было. Кейтелю только померещилось, что Вейган может вдруг оказаться в Северной Африке и примкнуть к движению Сопротивления.

Высказав эти свои опасения Канарису и его заместителю генералу Лахузену, Кейтель дает указание устранить Вейгана.

А тут новая неприятность: из лагеря военнопленных в Кенигштейне неожиданно бежит шестидесятилетний Жиро. Кто бы мог подумать, что в таком возрасте генерал решится спуститься на веревке с сорокапятиметровой высоты!..

Во время допроса Лахузена обвинитель спрашивает, что скрывается за выражением «операция Густав»? И Лахузен отвечает:

– «Густав» был шифром, который употреблял начальник штаба ОКВ в качестве условного обозначения, когда разговор касался генерала Жиро… В сущности, этот приказ сводился к тому, что Жиро следует устранить таким же образом, как и Вейгана.

Обвинитель. Когда вы говорите «устранить», что вы под этим подразумеваете?

Лахузен. Я подразумеваю то же самое, что имелось в виду в отношении генерала Вейгана. То есть его нужно было убить…

На процессе вскрылось, какую изобретательность проявил Кейтель, разрабатывая план поимки и убийства Жиро. И это было чрезвычайно неприятно бывшему фельдмаршалу. Человек, не испытывавший никаких сомнений в том, что массовое уничтожение военнопленных вполне оправдано «условиями войны», почувствовал себя очень неловко, когда суд заинтересовался историей «устранения» Вейгана и Жиро. Как-никак Кейтеля обвиняли в убийстве (причем без всякого «приказа свыше») людей из той же профессиональной среды, что и он сам. Здесь уже не сошлешься на рыцарские традиции.

Вечером после допроса Лахузена в камеру Кейтеля зашел Джильберт и застал его в сильном расстройстве.

– Это «дело Жиро»… – бормочет Кейтель. – Конечно, я знал, что оно всплывет… Но что я могу по этому поводу сказать? Я не сомневался, что вся эта история вызовет и у вас, доктор, большие сомнения, как у благородного человека и офицера. Да, эта история очень затрагивает мою честь… Я могу спорить против обвинения в агрессии, могу сослаться на то, что в данном случае лишь исполнял свой долг, так сказать, исполнял приказ. Но эта история с убийством – не знаю, как я в нее попал…

А на следующий день Кейтель впервые столкнулся с открытым осуждением его действий соседями по скамье подсудимых: опустел «стол командования», за которым в течение многих месяцев вместе с Кейтелем сидели Геринг, Иодль, Редер, Дениц. Никому из них раньше и в голову не приходило подвергать остракизму друг друга, если вдруг в суде выяснялось, что один повинен в уничтожении нескольких миллионов людей в концлагерях (Геринг), другой – в потоплении пассажирских судов в море (Дениц), третий – в отдаче приказа о четвертовании пленных партизан (Иодль). Лишь после того как стала известна роль Кейтеля в убийстве французских генералов Жиро и Вейгана, все они отвернулись от него.

Джильберт осторожно завел об этом разговор с Иодлем.

– Есть вещи, которые несовместимы с честью офицера, – сказал Иодль.

– Как, например, убийство, – подсказал Джильберт.

Иодль некоторое время молчал, затем тихо ответил:

– Конечно, это несовместимо с честью офицера. Кейтель мне рассказывал, что Жиро находился под наблюдением… Но ни слова об убийстве. Знаете, такие вещи в военной истории случались, однако я бы никогда не подумал, что один из наших собственных генералов…

Не закончив фразы, Иодль опускает глаза.

– Я замечаю, – продолжает Джильберт, – что вы больше не сидите за «столом командования».

– Ах, вы это заметили доктор? – оживляется Иодль. – Да, это так. Но я не хочу бить лежачего. Особенно после того, как мы сели в одну лодку…

Нет необходимости придавать серьезное значение этим словам Иодля. На каком основании он вдруг решил удивляться тому, что «один из генералов» вермахта мог быть замешан в грязной истории с Жиро? Как будто все прочие многочисленные провокации Кейтеля и самого Иодля против целых народов, в результате чего погибли миллионы людей, были в большей мере совместимы с пресловутой «офицерской честью».

Важнее другое: хотя Кейтель и Иодль «сели в одну лодку», положение их к моменту завершения судебного разбирательства было различно. Кейтель во многом признался, а признаваясь, тупо ссылался на приказ. Но и в тех случаях, когда он отрицал свою вину, поразительная наивность его аргументации лишь убеждала всех в виновности Кейтеля.

Иодль повел себя умнее. Он оказался изощреннее, изворотливее Кейтеля.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.