«К девяти часам все утихло…»

«К девяти часам все утихло…»

Выстрел Мартынова прозвучал, отдавшись эхом о недалекий склон Машука. Наступила тишина. Зловещая тишина, когда в течение нескольких мгновений, наверное, никто не мог понять, что же произошло. А затем до собравшихся дошел страшный смысл случившегося. «Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные». Так писал позднее об этом трагическом моменте князь Васильчиков. Можно только догадываться, какие чувства владели тогда им и остальными участниками дуэли. Поэтому никто из них толком не описал те, самые первые, минуты.

Зато нет недостатка в таких описаниях, сделанных людьми сторонними. Так, Раевский, знавший о дуэли, вероятно, со слов Глебова, отметил в первую очередь его действия: «Глебов первый подбежал к нему и видит, что как раз в правый бок и, руку задевши, навылет (примерно так показал и сам Глебов, отвечая на вопросы следствия. – Авт.). И последние слова свои Михаил Юрьевич ему сказал:

– Миша, умираю…

Тут и Мартынов подошел, земно поклонился и сказал:

– Прости меня, Михаил Юрьевич!»

По другим сведениям, Мартынов не был столь официален и, бросившись к лежавшему, прокричал в отчаянии: «Миша, прости мне!» Арнольди передавал слышанное им – что якобы присутствовавший на дуэли Столыпин сказал Мартынову по-французски: «Уходите, вы сделали свое дело».

По мере того как проходило время, ситуация, возникшая сразу после выстрела Мартынова, все более обрастала душераздирающими подробностями. Так, писарь комендантского управления К. Карпов рассказывал журналисту С. Филиппову: «Дождь хлестал, как из ведра; тяжелые серые облака ползли по небу, закутали вершину Машука и почти совсем скрыли из глаз трехголового Бештау… Около великого мертвеца стояла понурая кучка людей – все товарищи почившего. Бледные перепуганные лица истомились и ожиданием, и непогодой, не говоря уже о случившемся. То, что еще недавно носило имя Лермонтова, лежало безжизненной массой, прикрытое от дождя шинелью…»

Недалеко от писаря ушел и профессор П. Висковатов: «В смерть не верилось. Как растерянные, стояли вокруг павшего, на устах которого продолжала играть улыбка презрения. Глебов сел на землю и положил голову поэта к себе на колени. Тело быстро холодело… Васильчиков уехал за доктором; Мартынов – доложить коменданту о случившемся и отдать себя в руки правосудия…»

Другой биограф поэта, П. Мартьянов, не преминул съязвить по поводу этих писаний соперника, основанных на воспоминаниях Васильчикова: «Как это все прекрасно, чувствительно и человечно! Целая эпопея доблестей. Товарищи окружают труп поэта под грозой и страшным ливнем, голова его покоится у одного из них на коленях, соперник, совершив земной поклон убитому, спешит отдаться в руки правосудия, один секундант скачет за доктором (к мертвецу), другой – за экипажем и, ничего не найдя, возвращаются и сидят вокруг тела, пока не прибывает телега, посланная полицией, и на ней они везут его на квартиру. Какая преданность! какое самоотвержение! Сотни тысяч людей прочитали эту эпопею и умилялись над нею. И что же вдруг оказывается? Во всей этой Ксандриаде нет ни слова правды! Тело поэта (а может быть, он был еще и жив?) было брошено, друзья ускакали, к коменданту явился не Мартынов, а Глебов, и тело привезли в город не товарищи, а слуги…»

Действительно, заглянув в воспоминания Васильчикова, увидим, что немногие крупицы правды в них обильно разбавлены выдумкой:

«Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю дурной погоды (шел проливной дождь) они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.

Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли.

Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу.

Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Как теперь, помню странный эпизод этого рокового вечера; наше сидение в поле при трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя примеру храбрости гг. докторов, тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращался… Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить его в сторону, хотели его приподнять; от этого движения, как обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив».

Правдой здесь является лишь то, что и сам Васильчиков, и Мартынов сразу же, как только увидели, что у Лермонтова «признаки жизни уже видимо исчезли», покинули место дуэли. Покинули явно второпях, Мартынов даже оставил на месте поединка свою черкеску, что лишний раз свидетельствует: дождя во время дуэли не было – иначе не забыл бы надеть.

Не вызывают сомнения и объявленные ими остающемуся у тела Глебову мотивы столь поспешного отъезда: Васильчиков заявил, что едет за доктором, Мартынов – чтобы сообщить коменданту о дуэли. Но ни тот ни другой этого не сделали. Мы знаем, что коменданту о дуэли сообщил позднее сам Глебов. Васильчиков – возможно, и поездив по городу – вернулся к себе на квартиру.

Все остальное в этом рассказе – выдумка. Неправда, что там находились Столыпин и Трубецкой. Ведь известно, что у тела погибшего оставался один Глебов. Во-первых, именно он был секундантом Лермонтова и, конечно же, считал своим долгом не оставлять его. Во-вторых, на этот счет имеется свидетельство Эмилии Шан-Гирей, беседовавшей с ним. Да и Раевский отмечает, что сначала с места дуэли вернулись Мартынов с Васильчиковам, а Глебов приехал позже.

Не соответствует истине утверждение князя, что доктора отказались ехать, ссылаясь на проливной дождь, – ведь он уже давно кончился. И конечно же – то, что Васильчиков вернулся к месту дуэли, да еще вместе с Трубецким сидел у мертвого тела. Вообще, нужно сказать, что выполнение этой печальной миссии, кроме Глебова и Васильчикова, приписывали еще и Столыпину. Мы уже говорили о некоем анониме, скрывшимся за тремя «звездочками» – ***. Еще раз напомним, что его рассказ появился в печати уже после того, как были опубликованы материалы Васильчикова, описавшего свое, якобы имевшее место, печальное сидение около мертвого тела в наступившей темноте, при бушующей грозе, а также воспоминания Э. А. Шан-Гирей, где она тоже говорит о подобном сидении – но уже Глебова. Позаимствовать эти описания (придуманные, кстати сказать, авторами воспоминаний исключительно для драматизации ситуации) и приписать их Столыпину не составляло труда.

Да и о вздохе, который вырвался из груди Лермонтова, когда его перекладывали с места на место, Васильчиков мог услышать от Глебова, который, вполне вероятно, какое-то время действительно держал голову своего приятеля на коленях, думая, что тот жив. Кстати сказать, о том, что Лермонтов умер не сразу, говорили и некоторые из его современников, и кое-кто из нынешних медиков, анализировавших результаты врачебного осмотра тела. Прислуживавший Лермонтову Христофор Саникидзе, например, заявлял: «Не успели отъехать от места поединка и двух верст, как Лермонтов тут же по дороге и скончался, лежа на руках у меня». Но любой, прочитавший его воспоминания, сразу увидит тут лишь одну из множества выдумок, которыми грешит этот «мемуарист».

Что же касается смерти Лермонтова, то ординатор пятигорского военного госпиталя Барклай-де-Толли, производивший освидетельствование тела, отметил: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкие, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча, от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер». Здравый смысл говорит, что, получив такое ранение, Михаил Юрьевич умер если не мгновенно, то через несколько минут – от колоссальной потери крови.

Итак, спустя непродолжительное время – скорее всего, уже через несколько минут – после выстрела Мартынова на месте поединка остался лишь Глебов, державший на коленях голову погибшего поэта. У нас имеется весьма красочное описание происходившего, сделанное Эмилией Шан-Гирей: «Глебов рассказывал мне, какие мучительные часы провел он, оставшись один в лесу, сидя на траве под проливным дождем. Голова убитого поэта покоилась у него на коленях – темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют копытами о землю, молния и гром беспрерывно; необъяснимо страшно стало! И Глебов хотел осторожно спустить голову на шинель, но при этом движении Лермонтов судорожно зевнул. Глебов остался недвижим и так пробыл, пока приехали дрожки, на которых и привезли бедного Лермонтова на его квартиру».

Сейчас трудно сказать, чья неуемная фантазия нарисовала столь живописную и трагическую картину – Эмилии Александровны или самого Глебова, желавшего порисоваться своими чувствами перед «Розой Кавказа». У многих, писавших впоследствии о дуэли Лермонтова с Мартыновым, эта картина нашла отклик, и потому мы встречаемся с подобным нагнетанием страстей чуть ли не в каждом втором материале. Увы, ничего общего с действительностью она не имеет. О дожде, который перестал лить, мы уже говорили. Гром, может быть, еще погромыхивал, но, скорее всего, в отдалении – гроза уходила. Что касается «коней», то представляла их одна-единственная лошаденка, запряженная в дрожки и едва ли способная создать столь пугающую обстановку. Теперь относительно темноты: всякий, побывавший летом в Пятигорске, может убедиться, что в июле полная темнота наступает никак не раньше девяти часов вечера, а дуэль происходила, как известно, около шести.

Кто-то скажет, что Глебов, мол, провел у тела поэта, по словам Эмилии, «мучительные часы» и, стало быть, все же досидел до наступления темноты. Это – тоже фантазия! Как и всё, что сопровождает рассказы о последующей доставке убитого поэта с места дуэли на его квартиру. По разным версиям, в перевозке тела участвовало до десятка разных людей – тут и Васильчиков, и Столыпин, и живший по соседству полковник Зельмиц, и слуги Лермонтова, Мартынова, поручика Раевского, и прислуживавший Лермонтову грузин Саникидзе. И даже «биржевой извозчик», якобы вернувшийся с полдороги, потому что «колеса вязнут, ехать невозможно».

Но вернемся к «мучительным часам» и прикинем, сколько времени действительно Глебов мог провести у подножия Машука. Тело было доставлено на квартиру к десяти часам. Это отмечено в акте осмотра места дуэли следственной комиссией и подтверждено показаниями самого Глебова, хотя в иных источниках называются и девять, одиннадцать часов, и даже полночь. И все же будем исходить из того, что тело было привезено к десяти часам. Доставили тело крепостные слуги Лермонтова и Мартынова, причем по указанию Глебова, приехавшего с места дуэли в усадьбу Чилаева, – об этом имеются вполне достоверные документальные свидетельства, содержащиеся, в частности, в военно-судном деле о дуэли: «Спрошенные под присягою крепостные люди… показали… Корнет Глебов приехал с места происшествия в квартиру и приказал из них Илье Козлову и Ивану Вертюкову ехать за телом Лермантова».

Как все это конкретно могло выглядеть? Пробыв какое-то время у тела, Глебов отправился в Пятигорск. Там он приказал слуге Лермонтова ехать за телом господина. Видимо, узнавший об этом Мартынов послал на место дуэли и своего слугу – подобрать оставленную впопыхах черкеску, заодно помочь в погрузке тела. Слуги исполнили приказание.

Теперь считаем. Пешее путешествие от «Домика Лермонтова», расположенного в усадьбе Чилаева, до Перкальской скалы занимает не менее сорока минут. Поездку в одноконном экипаже в наши дни никто не совершал и, тем более, не замерял ее продолжительность. Но будем считать, что езда в гору займет примерно столько же времени, сколько пешее хождение, а обратно, под горку, – несколько меньше, скажем, полчаса. Учтем, что в тот вечер дорога была мокрая и местами грязная, что замедляло скорость езды. Так что Глебов добрался до квартиры Лермонтова почти за час. Слуги ехали оттуда до места дуэли, допустим, столько же. Обратная езда с телом потребовала больше времени. Суммируем: все поездки туда и обратно заняли около трех часов. Прибавим какое-то время на сборы в дорогу и погрузку тела. И отнимем получившееся от десяти часов, когда тело оказалось на квартире, – получится, что все поездки начались значительно раньше семи часов. Дуэль – еще раз повторим – состоялась около шести. Отсюда следует: «мучительные часы» сидения Глебова у тела убитого сократятся до получаса, а то и пятнадцати – двадцати минут.

Не исключена и еще одна основательная задержка при транспортировке тела. И Мартьянов, и Висковатов пишут о том, что по приказу коменданта, еще не знавшего, что Лермонтов убит, его, как преступника, должны были доставить на гауптвахту. «Разумеется, на гауптвахту его сдать было нельзя, – рассказывал дальше Висковатов, – и, постояв перед нею несколько минут (пока выяснилось, что поручик Тенгинского полка Лермонтов мертв), его повезли дальше. Кто-то именем коменданта опять-таки остановил поезд перед церковью, сообщив, что домой его везти нельзя. Опять произошло замедление. Наконец смоченный кровью и омытый дождем труп был привезен на квартиру…»

Насчет гауптвахты – это опять чья-то фантазия, а вот к церкви его вполне могли повезти. И этому есть весомое свидетельство – воспоминания священника Василия Эрастова, как известно, испытывавшего к Лермонтову великую неприязнь: «Видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая… Ноги вперед висят, голова сзади болтается». Отец Василий жил тогда, снимая квартиру в усадьбе коллежского советника Давыдова, расположенной неподалеку от дороги к Скорбященской церкви. Так что видеть, как везли туда или оттуда мертвого поэта, он вполне мог. И если это действительно было, то время на дорогу следует увеличить.

Весьма короткое время пребывания Глебова у мертвого тела дает нам возможность обсудить один очень деликатный вопрос. В адрес Глебова не раз высказывались упреки в том, что он будто бы бросил убитого приятеля лежать одного в лесу. Впервые заговорил об этом еще в XIX столетии Мартьянов. В прошлом веке об этом писали многие, утверждая, что какое-то время никто не оставался у тела убитого поэта. В такое никак не верится. Человек благородный и сугубо порядочный, Глебов, являясь к тому же секундантом убитого, не мог просто так взять и уехать – разве что оставив у тела надежную охрану… И, между прочим, существует убедительное предположение – его высказал краевед Ф. Просужих и поддержал видный лермонтовед С. Чекалин – что такая охрана была оставлена.

Мы уже отмечали, что поблизости от Перкальской скалы, где происходила дуэль, располагалась караулка Перхальского. По мнению Ф. Просужиха и С. Чекалина, лесник, услышав выстрел, тут же явился на место дуэли и увидел лежавшее там тело поэта. Он-то и был поставлен Глебовым около убитого – сторожить, пока не приедут забрать. Говорить об этом с большой долей уверенности позволяет некое письмо, случайно обнаруженное в Геленджике до Великой Отечественной войны, но в военные годы, к сожалению, утраченное. Его автор пишет своему знакомому о том, что, возвращаясь 15 июля, под вечер, в Пятигорск, он увидел лежащего у дороги мертвого Лермонтова и стоящего рядом солдата с ружьем. Ф. Просужих и С. Чекалин считают, что это и был лесник Перхальский. Некоторые сведения о Перхальском позволяют в подтверждение этой версии добавить, что ссыльный поляк, скорее всего, был взят в лесники из солдат согласно указанию лесного ведомства, последовавшего в 1832 году. Вполне вероятно, что он еще донашивал свой мундир, отчего и походил на солдата.

Еще одно соображение в пользу этой версии. Вспомним вирши Ильи Алексеева:

Так передай потомству ты,

Дуэль, с годами не забытый,

Что у Перкальской той скалы

Лежал наш Лермонтов убитый.

Известный уже нам К. Карпов утверждал, что Перхальский «зарабатывал порядочно, показывая любопытным место дуэли». Скорее всего, рассказ лесника о виденном в тот роковой вечер услышал и Илья Алексеев, а потому и написал в своем стихотворении не «убит», а именно – «лежал убитый».

Вполне вероятное появление Перхальского на месте дуэли помогает объяснить и кратковременность сидения Глебова с убитым. Ведь леснику, услышавшему выстрел, требовалось всего несколько минут, чтобы добраться до дуэльной поляны. А после его появления у Глебова не было причины задерживаться около мертвого тела и следовало поторопиться с его перевозкой. Описанная ситуация позволяет читателю сделать еще один, последний в данном расследовании, выбор: поверить в то, что тело Лермонтова было оставлено Глебовым под надежной охраной. Или считать того подлецом, бросившим тело убитого друга.

Что происходило в Пятигорске, пока у подножия Машука разыгрывалась дуэльная трагедия? Э. Шан-Гирей в своих воспоминаниях, сразу после слов о неумолкающих раскатах грома, говорит: «Приходит Дмитриевский и, видя нас в вечерних туалетах, предлагает позвать этих господ всех сюда и устроить свой бал; не успел он докончить, как вбегает в залу полковник Зельмиц (он жил в одном доме с Мартыновым и Глебовым) с растрепанными длинными седыми волосами, с испуганным лицом, размахивает руками и кричит: „Один наповал, другой под арестом!“ Мы бросились к нему – что такое, кто наповал, где? „Лермонтов убит!“ Такое известие и столь внезапное до того поразило матушку, что с ней сделалась истерика; едва могли ее успокоить».

Кстати сказать, по словам Эмилии получается, что и Дмитриевский пришел к Верзилиным во время грозы, и Зельмиц прибежал тогда же. Но если появление Зельмица, потрясенного трагической вестью, еще возможно во время даже сильного ливня, то приход Дмитриевского и его предложение «позвать этих господ» едва ли могли произойти, если снаружи хлестали дождевые струи. Да и о смерти Лермонтова в городе стало известно лишь после возвращения с места дуэли Мартынова и Васильчикова, то есть около семи часов, когда дождь уже давно кончился.

Согласно утверждению Мартьянова – Чилаева, именно во время грозы узнали о гибели Лермонтова и участники парадного обеда: «…когда лилось шампанское рекой, а на дворе бушевали стихии: гремел гром, зигзагами вилась молния и хляби небесные разверзлись потоками дождя, – было получено известие о дуэли и смерти М. Ю. Лермонтова. Нужно ли говорить, как поразило оно пирующих!»

Сказано очень красиво, но, опять-таки, насколько верно? Вспомним Любима Тарасенко-Отрешкова, писавшего: «Перед вечером мы заехали к Монго-Столыпину, где было пять-шесть человек знакомых; оттуда верхом с братом отправились мы к источнику. В сумерки приходят сказать нам, что почти умирает Александр Бенкендорф… Но оказалось, что с ним только сделался обморок от излишней усталости в знойный день… Пока мы были у него, прискакивает Дорохов и с видом отчаяния объявляет: „Вы знаете, господа, Лермонтов убит!“»

Мы уже отмечали, что оснований искажать факты у Любима явно не было. Да и о гибели Лермонтова, как мы выяснили, стало известно в Пятигорске уже после того, как ливень закончился. И слова Любима еще раз подтверждают это: дождь помешал бы и Столыпину вернуться к себе, и братьям Тарасенко-Отрешковым заехать к нему, а потом отправиться к источнику и навестить упавшего в обморок Бенкендорфа, что, кстати сказать, произошло, по словам Любима, уже «в сумерки». К тому времени Мартынов и Васильчиков уже давно вернулись из-под Машука и вполне могли рассказать о случившемся Дорохову, что-то слышавшему о дуэли и с волнением ждавшему вестей.

Как и когда о гибели поручика Лермонтова стало известно властям? Вот рассказ Мартьянова: «Вечером, часов в 7, по рассказу В. И. Чилаева, явился к коменданту Глебов, весь мокрый и в грязи. Когда он доложил ему, что явился прямо с дуэли и что Лермонтов ранен смертельно, полковник Ильяшенков совершенно потерялся. Он бегал из одной комнаты в другую, хватался за волосы и плакал, причитывая: „Мальчишки, мальчишки, что вы надо мной наделали?“ Потом, немного оправясь, он закричал: „Послать ко мне плац-майора!“ – и, едва подполковник Унтилов показался в дверях, бросился к нему навстречу и выпалил: „Под арест! Сейчас под арест! Всех, всех под арест!“ Плац-майор поманил за собой Глебова и хотел выйти. „Постойте, – остановил он Унтилова, – корнет Глебов еще ничего не рассказал о дуэли, где, что и как происходило. Пусть расскажет, а вы прислушайтесь, составьте краткое конфиденциальное уведомление начальнику штаба и сейчас же отправьте его по эстафете!“ Глебов рассказал, что знал о событиях дня, и донесение было в тот же вечер отправлено. Мартынов, по приказанию коменданта, был арестован плац-адъютантом и помещен, как отставной, в городской тюрьме».

Оставим на совести биографа этот живописный рассказ. Отметим лишь, что Глебов, по словам Чилаева, пришел к коменданту в семь часов, и это полностью подтверждает наше предположение, что с места дуэли он уехал вскоре после шести часов. То же указывает и рапорт коменданта, отправленный, кстати, не в тот же вечер, а на следующий день: «Лейб-гвардии конного полка корнет Глебов, вчерашнего числа к вечеру (не „вечером“, а именно „к вечеру“! – Авт.) пришед ко мне на квартиру, объявил, что в 6 часов вечера у подножия Машука была дуэль между отставным майором Мартыновым и Тенгинского пехотного полка поручиком Лермонтовым, на коей сей последний был убит». Этот документ стал первым в потоке бумаг, который породила гибель поэта.

Вспомним попутно об утверждении Раевского, что перед дуэлью было специально закуплено шампанское: «А мы дома пир готовим, шампанского накупили, чтобы примирение друзей отпраздновать». Хорошо изучив преддуэльную ситуацию, подумаем, кто бы мог готовить этот пир? Глебов и Васильчиков участвовали в дуэли. Трубецкой и Столыпин, если принять версию об их участии в поединке, находились там же, а если нет, то сидели на пиру Голицына. Раевского, как мы убедились, в это время в Пятигорске не было – о готовящемся пире он мог услышать позднее, среди прочих слухов и фантазий, возникших после дуэли. Все же прочие о дуэли попросту не знали – об этом достаточно подробно говорится в приведенных выше воспоминаниях Чилаева и Эмилии Шан-Гирей.

Ей же доверим рассказать, как закончился этот печальный вечер, да и весь день 15 июля: «К девяти часам все утихло. Вечер был чудный, тишина в воздухе необыкновенная, луна светила как день. Роковая весть быстро разнеслась по городу. Дуэль – неслыханная вещь в Пятигорске! Многие ходили смотреть на убитого поэта из любопытства; знакомые же его из участия и желания узнать о причине дуэли спрашивали нас, но мы и сами ничего не знали тогда верного. Это хождение туда-сюда продолжалось до полуночи».

Почтенная мемуаристка несколько преувеличила ночной ажиотаж, в чем ее можно поправить, опираясь на бесхитростный рассказ армейского знакомого Лермонтова, А. Чарыкова, находившегося тогда в Пятигорске: «…Вхожу в сени, налево дверь затворенная, а направо, в открытую дверь, увидел труп поэта, покрытый простыней, на столе; под ним медный таз; на дне его алела кровь, которая несколько часов еще сочилась из груди его. Но вот что меня поразило тогда: я ожидал тут встретить толпу поклонников погибшего поэта и, к величайшему удивлению моему, не застал ни одной души».

Так завершился последний день жизни великого поэта. Дальнейшая жизнь на земле продолжалась уже без него, ушедшего в бессмертие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.