Александр Липницкий. ЦВЕТЫ НА ОГОРОДЕ

Александр Липницкий. ЦВЕТЫ НА ОГОРОДЕ

Чем дороги мне «Звуки Му»? Это память об ушедших, самых близких людях. Уверен, что если и есть музыкальная квинтэссенция опыта нашего, центрового, московского поколения, хлебнувшего воли в 60-е и наевшегося говна в 70-е, то это песни нашей группы.

«Му» – самая «московская» группа, и недаром к нам так всю жизнь тянулся измайловский самородок Вася Шумов с 16-й Парковой, назвавший свою группу «Центр». Он-то знал, где находится реальный центр и нерв нашего города. «Звуки Му» – сугубо городская группа, и стоило братьям Мамоновым покинуть столицу, как у них сбился прицел: живя в деревне, уточню, в убогой русской деревне, невозможно высидеть цель с вышки – на среднерусской возвышенности просто нет высот, высотки – только в столице. Отсюда локальность, закономерная ограниченность кругозора всех сольных, начиная уже с первого, альбомов Петра Мамонова – и зацикленность на природных ощущениях инструментальных пластинок его брата Алексея.

А как всё у нас с Петей начиналось? Наша школа и все окрестные дворы кишели не только шпаной – из всех окон звенела музыка. Странно, что сейчас, когда она стала столь доступной, ее в московском воздухе стало меньше – или это у меня по старости уже «вянут уши»? Не думаю. Тот первый Чабби Чаккер, LP «Twist in the USA», действительно был звонче, так же как мой любимый диск «Chuck Berry on Stage – Live in Chicago», подаренный мне ухажером бабушки, Татьяны Окуневской, послом Индии в СССР Трильоки Каулем. Но больше всего великой музыки в подростковом возрасте мы почерпнули в семье у приснопамятного корреспондента газеты «The New York Times» Теодора Шабада. Выходец, как и его жена, из еврейской одесской семьи, укрывшейся от гитлеровцев в Америке, он привез в длительную командировку в Москву двух своих сыновей. С младшим, Питером, я несколько лет просидел за одной партой, а старший, Стив, учился на класс старше Мамона. Все эти «штатники» были заядлыми меломанами, и самая продвинутая молодежь нашей школы имела беспрепятственный доступ к шабадовской фонотеке. Чего там только не было! Опять-таки старшеклассники, Серега Козлов, Борис Тараканов, еще с конца 50-х баловались «роком на костях», и первые такие «пластиночки» я услышал именно у них.

Сергей Тараканов (сосед по подъезду и друг детства Пети): «Мой брат Борис, его уже нет в живых, организовал в начале 60-х самую первую московскую группу и брал нас с Петей на эти концерты, и, помню, Петя уже тогда проникся этим духом» [6].

В одном классе с Мамоновым учился Коля Овсянников. Он был необыкновенно музыкально одарен и наряду с исполнением своих первых опусов грандиозно исполнял «классику» – ранний блатной цикл Высоцкого, юмористические песни Галича, лирику Окуджавы, и особенно удачно песни уже почти забытого барда и писателя Михаила Анчарова. Не было дня в нашей школе, чтобы на одной из перемен в мужском туалете не звенела бы Колькина гитара. Помню, совместно с другим хохмачом, их одноклассником Мишкой Полукаровым, и с Петькой они придумывали дико смешные поэмы, которые тут же распевали а капелла: «Поплухар открыл трактир по дороге в Армавир под названием „Веселый попугай“» . Полукарова-«Поплухара» давно уже нет в живых. А «Овсяша» по слухам дослужился до высоких чинов в МВД.

Помнится, когда Лёлик по глупости угодил под суд, Петька в отчаянии обратился к старому приятелю, но тот то ли не смог, то ли не захотел помочь…

Снизу, в 30-й школе, нас подпирала крутая молодежь: младшеклассники Сережа Старостин и поэт Борис Баркас (автор одного из хитов Аллы Пугачевой, скончавшийся в 2007 году в хосписе) были заядлыми меломанами. Помню, меня, воспитанного на классическом роке, The Beatles и The Rolling Stones, поставило в тупик первое прослушивание альбома Джими Хендрикса «Axis: Bold as Love», но Старостин врубил меня в психоделику, познакомив с предыдущими пластинками Джими.

Выйдя на тему «торжественных» вечеринок, где знакомство с новыми дисками великих стояло во главе угла, нельзя не вспомнить и еще одну квартиру, уже в нашем доме № 5/10 по Каретному ряду. Надо мной с братом, в одном подъезде, на 10-м этаже жили Смирновы – наследники по прямой главного российского водочного лейбла. Глава рода, композитор и дирижер, имел несметное количество детей и жен, последняя из них принесла уже пожилому музыканту двоих сыновей, Андрея и Диму. Если добавить сюда еще одну сладкую парочку братьев из 6-го подъезда, алкоголиков уже со «средних классов» – сыновей архитектора Мамонтова, а также юного жонглера из 3-го подъезда Андрея Мещерякова, то наша теплая компания будет иметь уже почти законченный вид. Как верно заметил про те годы Сережа Тараканов: «Портвейн лился рекой!» Родители могли только сокрушаться, детей они безусловно упустили.

Вожаком нашей стайки на Каретном был старший по возрасту и меньший по росту Сашка Гербер по кличке Тишорт. Он умудрился полностью игнорировать немецкую кровь своего папаши, применяя ее только в случае «нацистских экспериментов» над нашими соседками по дому. Когда пожилые балерины или обладательницы контральто из Большого отнимали у нас футбольный мячик после очередного разбитого окна, Тишорт выносил на свой балкон восьмого этажа вскормленного им кролика, опускал его, держа за длинные уши, за перила и кричал сверху бабкам: «Считаю до трех – если мяча не будет, к вам летит кролик!» Мяч всегда возвращали. Кролик был необычный, Тишорт сумел с детства посадить его на мясную диету, а за тягу морквы и капусты нещадно пытал. Тишорт первым из нас оседлал мотоцикл, «Яву» красного цвета. Врезавшись на полном ходу в троллейбус (без шлема, разумеется), он на 20 дней попал в реанимацию. После выхода из больницы Тишорт стал другим человеком. Впрочем, травма не помешала ему стать первым московским панком: однажды Саша, чтобы сделать приятное маме (чью длинную золотую цепь он пропил, в течение года откусывая у нее звенья), воткнул в одну щеку сотню иголок и с порога пожаловался: «Мама, я превращаюсь в ежика!»

Чтобы подытожить мытарства наших родителей, приведу еще один случай. На заре знакомства братьев Мамоновых и братьев Смирновых, Николай Иосифович Бортничук, родной отец Лёлика, усыновивший Петра, в процессе розыска сыновей дозвонился до маститого дирижера. «Извините ради Бога, – начал инженер-конструктор. – Мои дети имеют честь дружить с Вашими сыновьями…» «Я вам очень сочувствую», – подытожил родительский опыт потомок славных водкопроизводителей.

Опыт нашей компании подтвердил горькую правду истории: младшиебратья менее живучи, и из наших четырех пар три уже понесли тяжелые потери, и только братья Мамоновы еще держатся, замечу – чудом! Об этом – позже.

Но вернусь к музыке: каким же восхитительным моментом в жизни была очередная премьера западного «суперблинчика». В памяти остались эти штрихи: мы с Мамоновым и моим Володей первый раз слушаем «Let it Bleed» – удар был такой силы, что и по сей день я считаю этот альбом пиком The Rolling Stones; мы с Мамоном на пару с братьями Сусловыми из первой группы, освоившей в Москве психоделический рок, «Наследники», бережно ставим иголку на диск – свежий проект Клэптона «Blind Faith» с восхитительно-нежной девушкой на конверте. Уже всей компанией слушаем только что привезенный отчимом из Нью-Йорка с ассамблеи ООН разноцветный конверт с надписью “Promotional copy – not for sale” – мы первыми в Москве держим в руках великий «Сержант Пеппер»!

А первое знакомство с экспериментами: «Ummagumma» – тогда еще абсолютно авангардных Pink Floyd? И альбом, определивший ритм на десятилетия, – «Bitches Brew» великого Майлза Дэвиса. А Led Zeppelin-II мы впервые услышали в записи уже у Андрея Смирнова на его Sony цвета металлик – и тогда я понял, что наступает новая эра торжества хард-рока.

Уже позже, после знакомства с Артемом Троицким, мы подсели и на его любимого конька: Magic Band Кэптена Бифхарта, а его дружка Фрэнка Заппу почитали с конца 60-х годов – до сих пор их совместный альбом «Bongo Fury» у меня из самых любимых.

Послушать наших кумиров первыми, с лучшими друзьями, с портвейном и пивом – вот привилегия молодости. Много лет спустя я застал эту традицию еще живой в компании «Аквариума» – вот уж кто был заядлые меломаны! Наверное, поэтому мы так схлестнулись с ними в многолетней дружбе. Но постоянно сидеть дома, слушая музыку или танцуя под нее на редких сейшенах – это было еще не все.

Подрастая, мы из дворов переместились в облюбованные пивные по соседству. Одной из таких ярких точек было кафе «Радуга», стоявшее на островке, разделявшем Садовое кольцо, напротив Краснопролетарской и Каретного. Там царил кумир Мамонова, непревзойденный рассказчик, красивый пожилой алкаш с удивительно прозрачными, голубыми, похожими на сапфиры глазами – Андрей Андреич. В «Радуге» мы были свидетелями творческого акта, достойного исполнителя ролей отца Анатолия и грозного Иоанна IV. На закуске мы, разумеется, всегда экономили и на 1 мая – к празднику – купили один, зато какой толстенный, поджаристый кусок докторской колбасы! К этому моменту «Радуга» заполнилась уставшими от праздника демонстрантами. Они были еще при красных бантах, многие с транспарантами, и нанесли на своих башмаках несметное количество грязи – неожиданно выпал снег. Мы как обычно хохмили, и кто-то из нас, проглотив залпом стакан портвейна, малодушно уронил с единственной вилки колбасу на кафельный пол, покрывшийся из-за нашествия гостей бурой болотной ряской. Тина тут же скрыла колбасу от наших голодных глаз, но реакция Мамона была восхитительна. Он вроде бы наугад кольнул вилкой в жижу – и, стряхнув брызги с закуски, спросил нас: «Никто не будет?» Мы остолбенело молчали и даже не успели предложить другу помыть добычу под краном, как Петька одним махом отправил кусок в свой, иногда становившийся безразмерным, рот. Дело в том, что Петя с детства научился растягивать свою пасть руками от уха до уха и одновременно вращать зрачками и языком как удав, чтоб кого-нибудь попугать. И у него хорошо получалось. Сергей Тараканов: «Ведь что такое Петя, его творчество: это как слюноотделение, как желудочный сок! Он такой, какой он есть». Бедные заплеванные Мамоновым зрители в первых рядах на его спектаклях и не подозревают, что зубы лидер «Звуков» потерял по двум причинам: всегда открывал ими пивные бутылки, грыз стаканы, а позже, уже на репетициях «Звуков», регулярно мучаясь от флюсов, отвергал наши предложения сходить к врачу краткой философской сентенцией: «зуб должен умереть во рту своей смертью». И за базар ответил.

На что тогда пили? По-разному. Мой брат Владимир и сын легендарной шпионки американки Аннабеллы Бюкар, Миша Лапшин, как и младший брат Пети, Лёлик, успешно распродавали семейные библиотеки – от гомеопатических раритетов из архива доктора Липницкого до подшивок «National Geographic» экс-майора ЦРУ и шедевров русской классики с полок Мамоновых. Однажды юная жена Димы Смирнова Алена, по отцу графиня Горчакова, обнаружила во время ремонта у себя на антресолях закопченные от векового смога (Горчаковы жили прямо по центру Тверской улицы) громоздкие фигуры каких-то собак – и немедленно приказала Диме и Мамону, потягивающим на последние гроши пиво, выкинуть хлам на помойку. Друзья уже вынесли мешки с мусором на помойку, как смышленому Пете попалась на глаза вывеска – что называется, не отходя от кассы, в доме Горчаковых на 1-м этаже находился антикварный магазин, и Петр спросил Димку: «А чем черт не шутит, может, здесь что-нибудь дадут за этих собак?» Когда приемщик, пряча счастливые глаза, отсчитал друзьям по 100 рублей за каждую псину, им тоже пришлось сдержаться, чтобы не выдать своих чувств прямо у прилавка. Когда они, накрыв всей братии роскошную «поляну», рассказали тайком от Горчаковой-младшей об источнике своего богатства, я, будучи антикваром «по наследству», по некоторым приметам без труда догадался, что собачки эти были изделиями знаменитой копенгагенской королевской фарфоровой мануфактуры.

Что касается танцев, то здесь нашей компании не было равных в Москве. Мы с братом, еще школьниками выезжая на каникулы в пионерлагерь ВТО в Рузу или Сестрорецк (где могли легко пересечься с отдыхавшими там в те годы БГ и Джорджем!), выигрывали все турниры «по твисту». А уж что творил на школьных вечерах Петька – вообще не описать словами! Конечно, в той знаменитой компании первых московских хиппи все были «как на подбор» – и сам Юрка «Солнце», и «Манги», и «Калтыга», и «Муха», блестяще игравший на гитаре. Девчонки танцевали не хуже: Машка-«штатница», Надя – будущая жена Жени Казанцева, Наташа Павлова, а главной центровой плясуньей была супермодель Дома моды только начинавшего тогда Славы Зайцева – Лиза Крылова. Ее младшая сестра Тоня тогда еще и не мечтала, что в 80-е станет одной из самых шустрых подпольных менеджеров рок-андеграунда. Позже, уже в конце 70-х, в нашу компанию влилась еще одна красотка, любовница Макса Шостаковича, Люда Романова по кличке «Чума». Именно ее чумовой танец на пару с Мамоном свел с ума будущую любовь Петра Олю Горохову в ресторане «Сосновый бор».

Кстати, московским ресторанам наша компания нанесла в те годы немалый урон. Ну, скажем, песня Высоцкого про деревенскую свадьбу как раз подоспела к нашим первым свадьбам. Первым женился Петька, на тихой красивой девушке Лене из нашей компании: чудесный летний праздник в ресторане «Прага» закончился массовой дракой с гулявшими в соседнем зале неизвестными, а уж что произошло на свадьбе братьев Липницких и сестер Дашичевых! Мы женились одновременно: я – на младшей, Ольге, а Володя – на старшей, Лене, обе – красавицы! Конфликт создала, как всегда виртуозно, наша бабушка, Татьяна Окуневская. Высмотрев сидевшего за столом напротив нее, действительно «не вышедшего лицом» художника Витю Царевского, актриса царственным тоном задала ему вопрос: «Как вы, будучи уродом от рождения, посмели явиться на такую красивую свадьбу?» Обиженный художник, недолго думая, метнул в бабушку ломтик сливочного масла. Я, сидевший рядом, даже не успел отреагировать, как за бабушку вступились – и началась куча-мала! И какая! Оговоренный отцом счет за банкет пришлось оплатить вдвойне: за разбитую посуду и сломанные стулья. Бабушка, уже после того как все дерущиеся успели помириться, уехала прямо со свадьбы с неизвестным цыганским бароном в табор, а мы с папой больше уже никогда не заходили в ресторан ВТО, который позже совсем сгорел.

Драки в те годы были обычным делом: однажды я сглупил и привел к нам на Малюшенку, в царство шпаны, новых друзей, интеллигентных писательских сынков с метро «Аэропорт» – поиграть в футбол. Мы стали легко одолевать успевших освежиться портвейном местных жителей. Слово за слово – возникла драка. Не успели мы оглянуться, как на помощь своим из открытых летом настежь окон и дверей с топорами в руках повыпрыгивали старшие братаны и дядья – и нас спас только резвый спурт по Цветному бульвару. Петьки, кстати, в тот день с нами не было, думаю, его авторитет изменил бы ситуацию. Но однажды мы с ним попали-таки в дикую переделку – под аккомпанемент того же «Удачного приобретения» в ресторане «София» на площади Маяковского. Наряду со славным кабачком в саду «Эрмитаж», «Русалкой», «София» была нашим привычным местом отдыха. Нас хорошо там знали. И когда за соседним столиком обсчитавший пару командировочных инженеров официант позвал для третейского суда метрдотеля, бывшего спецназовца, ничто не предвещало бучи. Но пьяный спецназовец не стал ввязываться в спор с клиентами, а сразу же мощнейшим ударом отправил гостя в нокаут и бросился на его соседа. Я, испугавшись за него (это сразу же тянуло на срок), схватил метрдотеля сзади за руки – и тут же на меня обрушился град ударов: это прибежавшие на шум официанты не разобравшись вступились за своего Вожака. Дальнейшее со стороны смотрелось римейком знаменитой битвы оркестрантов из фильма «Веселые ребята». К тому моменту мы с Мамоновым уже несколько лет занимались карате, и голыми руками нас было не взять – несмотря на колоссальное превосходство нападавших в живой силе. Драка как смерч перелетала из зала в зал, опрокидывая столы и окрашивая праздничные платья женщин в цвета закусок и напитков. Мамонова выручила Горохова. Когда его, уже лежавшего без сознания, официанты добивали ногами, она прорвала их круг и, как птица, спасающая птенцов, распустив юбку, уселась Петьке прямоно голову. Тем самым Ольге удалось выиграть несколько минут до приездав кабак срочно вызванного местными ментами дежурного по городу с Петровки, 38.

К вечеру следующего дня, когда мы с Мамоновым с переломанными ребрами и сотрясением мозгов зализывали раны, нам позвонили «работники сферы обслуживания населения» и предложили неслыханную по тем временам взятку – пять тысяч рублей за то, чтобы мы забрали свои заявления из милиции. Мы с Петром, посовещавшись, отказались, но шакалам все-таки удалось договориться с ментами – правда, на условиях массового самоувольнения из этой самой «Софии».

Наши танцевальные «ристалища», иначе не назовешь, плясали до упаду, – однажды привели к интересному разговору, имеющему, на мой взгляд, определенное отношение к будущей карьере Петра. Лучшим подарком для нас были фильмы про RNR – и единственной возможностью их поймать был ежегодный московский кинофестиваль. И разумеется, на итальянский фильм, который так и назывался, «Рок-н-ролл», билеты я достал. Заурядная лента повествовала о сумасшедшей карьере простого парнишки, который, танцуя наш любимый танец лучше всех в Италии, добился признания и славы. Помню, выйдя из кинотеатра «Россия» на залитую солнцем Пушку, я сказал Пете: «Что происходит? Ты танцуешь гораздо лучше – и где твои бабки?» Мамонов тогда призадумался. Любопытно, что уже во времена «Звуков Му» по мере врастания в музыку Петр все меньше и меньше танцевал, и дело вовсе не в том, что его движения на сцене становились все более экономными – нет, мне кажется, что работа с группой забирала у участников все соки. Так, я лет на шесть забросил даже свое самое любимое занятие – игру в футбол: не было сил. Все отдавалось главному «богу» – Му.

Вернусь к кино: главной удачей в конце 70-х был просмотр документального американского фильма «Let’s the Good Time Roll», где самих себя сыграли кумиры нашей юности – Бо Диддли, Чабби Чаккер, Фэтс Домино и, конечно же, любимый Чак Берри! Много позже я показывал его уже своим питерским друзьям на моем первом видаке. А если продолжить тему кино заодно с театром, то вспоминается, что любимым режиссером у Петра был Ингмар Бергман, а фильмом – его шедевр «Бал шутов». В театр Мамон не ходил принципиально, но однажды я на свою голову затащил его на премьеру «Серсо» в театр Анатолия Васильева. Мы дружили с его труппой – к нам на Каретный на репетиции и домашние концерты «Звуков» нередко наведывались и сам «сумрачный гений», и Алик Филозов с Любой Полищук, которая была примой нашего «домашнего» театра «Эрмитаж». Отказаться от приглашения Васильева посмотреть знаменитый спектакль всей группой я просто не мог – и уговорил ребят пойти. Зал Малой сцены Таганки вмещал от силы человек 30, и к тому же худрук посадил нас в первый ряд. Уже через 15 минут Мамонов не стал скрывать, что «попал» – и объявил мне, что больше терпеть эту пошлятину не может. За ним прямо в начале 1-го акта дружно вышли из зала и остальные Му, громыхая стульями. Я остался сидеть, превратившись от стыда перед Васильевым в соляной столп. После спектакля я подошел было к нему поблагодарить, но он отвернулся, и на этом наш обмен арт-опытом завершился навсегда. Забавно, что в плане пошлости главный режиссер Мамонова Павел Лунгин даст Анатолию Васильеву ба-альшую фору! Но победителей не судят…

Не менее забавна неразделенная любовь к лидеру «Му» лучших московских художников. Безусловно, «Звуки» были их любимой группой, но если наши соратники по московской «новой волне» – Вася Шумов, Юра Орлов, Петя Плавинский и Рома Суслов – сами не только симпатизировали этому дружному сообществу художников, но часто и сами входили в их число (как тот же Плавинский или шоумен «Вежливого Отказа» Гор Чахал), то Мамонов смотрел на весь этот авангард просто волком, хотя в силу тактики ему это приходилось скрывать: ведь в те годы многие акции делались сообща.

Георгий Никич, куратор: «Для меня „Звуки Му“ всегда были не звуками, а образами. И часто это подтверждалось. В моей кураторской работе „Звуки Му“ частенько оказывались вместе с выставочными проектами: это и 17-я молодежная выставка, которую мы делали с Даниилом Дондуреем и Еленой Курляндцевой, и арт-парад „АССА“ в ДК МЭЛЗ. Помню, в 1988 году после концерта я шел к себе в мастерскую на Покровке. У меня в голове все время был „Серый голубь“. И было чудесное представление о себе как о таком сером голубе. Прошел дождь, и когда я вошел в свою подворотню, там была лужа, из-за которой нельзя было подойти к подъезду. Мне было ужасно счастливо идти по этой луже, глубоко шлепая, и тут оказалось, что этим или прошлым вечером на стене этой подворотни кто-то написал большими черными буквами: „Счастье есть!“ И это было совершенно потрясающе. И все для меня сложилось в историю, которая светом таким живет со мной».

Сергей Шутов, художник: «Нельзя сказать, что „Звуки Му“ висели или висят на рингтонах, но что это действительно уникальное явление – это факт. Именно высокое качество и объединяло художников и музыкантов в 80-е, и благодаря этому они встречались на одних и тех же площадках и работали, будучи уверенными друг в друге.

В этом виде искусства существуют некие глыбы и скалы, которые и определяют музыкальное развитие. В частности, сколько бы ни было подражателей, предположим, Тому Уэйтсу, что можно было бы поставить рядом с Мамоновым, с группой „Звуки Му“? Предположим, очень условно – Том Уэйтс. Но ничего общего между ними нет и быть не может, потому что это те самые высокие планки, на которые можно только равняться их маленьким братьям. Потому что Карл Маркс и Владимир Ленин – сколько бы ни говорили, что между ними много общего, общего нет ничего!»

Лучшие фотографии нашей буйной юности эпохи застоя сделаны Алексеем Шведовым. Леша тоже был алкоголик, тоже журналист и фотограф и трудился с Мамоновым бок о бок в журнале «Пионер». Будучи коренным никологорцем, он запечатлел нашу компанию на дип-пляже у того самого ларька, где останавливались как дипломаты, так и местные. Ни в один кадр дипломаты не попали. Друзья-коллеги-собутыльники Петр и Алексей до смерти надоели друг другу (по словам Высоцкого: «Придешь домой – там ты сидишь»). В какой-то период, в 70-е, они все время торчали друг у друга на виду. В те годы Петя месяцами жил у меня на даче в маленькой гаражной пристройке и ваял свои первые стихи, а выезжая в редакцию «Пионера», неизменно опять натыкался на Шведова. Друзья наловчились так грандиозно пародировать друг друга, что много лет спустя уже трудно и вспомнить, кому принадлежали те или иные шутки и гримасы. Особенно запомнилась в пересказе Шведова командировка завотделом писем Мамонова в город Клин, где буйное похмелье привело его к братанию с туземцами и срыву важного редакционного задания.

На одной из фотографий Шведов «поймал» сразу двух поэтов, Мамонова и никологорца Дзантемира Томаева, по детской кличке «Мирок». Его связывала с нами давняя дружба. Однажды, уже летом 1990 года, мы с Петром навестили Мирка в его беседочке, где он совершенно прозрачный на выходе из запоя читал стихи, лежа в постели. Мамон, пораженный истощенностью друга, стал силком его кормить, позабыв о превратностях реакций человеческого организма. Вытащенный нами из постели на прогулку больной уже на берегу Москвы-реки попал в крайне конфузную ситуацию, но Петька не растерялся и, вспомнив навыки бывалого банщика с широким диапазоном обязанностей, искупал друга в реке и выстирал ему тут же всю одежду. Домой, правда, Мирку пришлось возвращаться в наших шмотках, а мне – без штанов.

В начале 80-х на Николиной Горе по соседству со мной снимало дачу семейство Виккерс. Это были три очаровательные еврейки: мама Женя, художница Светлана и малютка Катя. Если и есть целая династия чудаков и оригиналов, то Виккерсы безусловно из их числа. Любой их жест – произведение искусства, и, разумеется, у Петьки со Светой возник роман. Их страсти-мордасти нашли свое отражение в прекрасных полотнах Светы и, возможно, в песнях «Звуков Му».

Сергей Шутов: «Как-то я с восторгом присутствовал при сцене, когда две девушки, подружки, старые знакомые Петра Мамонова, спорили – кто же из них „Муха“, описанная в песне. Это была сцена волшебная! Две дамы, обсуждающие, кто же из них была та самая „Муха“!» К слову, о Шутове. С Сергеем в 80-е нас свели творческие пути-дорожки. Брайану Ино, помимо «Звуков Му», «АВИА» и покойного Миши Малина, в СССР особенно приглянулись авангардные полотна Шутова. И когда мы гастролировали в Лондоне, имя Сергея было у всех на устах.

Света Виккерс, будучи ближайшей соседкой братьев Мамоновых по Каретному переулку, накопила немалый опыт смешных случаев. Света Виккерс: «А как Петя танцевал у меня под окнами – никогда не видел? Лето, окно открыто. Вдруг дикие крики и какой-то безумный шизофренический танец внизу. Я вообще не понимаю, что происходит. Смотрю – это Петя передо мной. Он с утра решил – раз окно открыто – меня порадовать. И он весь концерт, лучший клоун на свете, исполняет под этим окном. Я просто… Ну, шок, шок… потому что у него такая энергия… Я стала ему просто мелочь сыпать, золотым дождем мелочи осыпать его, чтобы он был счастлив и богат».

Что касается первых впечатлений непосредственно от песен Петра Николаевича, то я действительно поначалу воспринимал его лишь очень ярким фоном к выступлениям в моей квартире ленинградцев: БГ, Майка и Цоя, в которых я влюбился сразу и безоговорочно. В случае с Петром, со стихами которого я был знаком еще по 70-м и к которым относился с прохладцей, меня настиг момент прозрения или озарения, как Савла на пути в Дамаск. Главное в роке – ритм, и пока Мамон окончательно не нащупал свою вибрацию, я воспринимал его как музыкального эксцентрика, благо два подъезда в моем доме занимали элитные артисты московской эстрады и цирка, и опыт общения с ними у меня имелся. Но однажды, в конце февраля 1983 года, Петя расстарался ради меня одного; безусловно уже имея корыстную заднюю мысль заманить меня в свой проект. В этот вечер пульсация его песен наконец меня пробила, и я категорически и бесповоротно принял его предложение вместе создавать группу.

Уже через несколько дней я отправился в Питер на поиски барабанщика. Меня нисколько не смутил рассказ мамы Севы Гаккеля, Ксении Всеволодовны, о том, что она не раз заставала врасплох мальчонку из Новороссийска, шарившего в укромных уголках ее фамильного комода. Африка был настоящий «плохиш», но именно из таких парней состояла наша московская компания, асы которой – Мирок и мой брат – отнеслись поначалу к пришельцу с подозрением. Африка в те годы больше был похож на трансвестита. К тому же в компании питерских художников из «новых диких » было модно слыть если не геем, то хотя бы «двустволкой», поэтому, поселив его у себя на полгода, я нанес сильный урон своей репутации плейбоя. В Москве тогда этих вольностей еще не понимали. Помню, как на одной из вечеринок у Виккерс знаменитый гом Миша Плоткин так одолел своей похотью Мамона, что тот, вконец обессиленный от пьянства, не нашел другого выхода для спасения своей чести и задницы, как из последних сил долбануть «по-малюшенски» гею головой по носу, после чего у того эрекция, по-видимому, поутихла.

С нашим первым барабанщиком постоянно случались забавные истории. На фоне унылого советского быта он был несказанно хорош. Его голубые с оранжевым крашеные вихры однажды привели в чувство уличную продавщицу бочечной селедки, которая обвешивала и материла всех клиентов подряд, пока из-под руки какой-то тетки не высунулся Африка и показал свой длинный и очень эротичный язык. У стокилограммовой торговки посыпались из рук на снег и деньги, и селедка. В другой раз, покидая выставку на Малой Грузинской с непременными работами Кабакова и Зверева, развешанными по стенам, мы вывели из себя смотрительницу, которая со слезами на глазах выкрикнула Сереже во след: «Мальчик, одумайся, пока не поздно!» Но никто из «Му», к счастью, не одумался. Уже в начале лета 1983-го у меня на Каретном наконец появилось «секретное оружие» Мамона – клавишник Паша Хотин. Он крайне критично прослушал репетицию ритм-секции – Мамона в ту пору можно было смело считать ее основным мотором, – он всем своим телом и душой пытался внушить нам свое гипербесподобное для русского человека чувство ритма. И спустя 10 месяцев его труды принесли плод (если наша премьера так запомнилась и БГ, и Гаккелю, и Дюше, и Артему!). На подходе был еще один супер-«Му» – свежеосвобожденный тунеядец Алексей Бортничук. Его я знал с малых лет, на нем старший брат отрабатывал свое умение вытрезвлять клиентов, пригодившееся Петру при работе в бане. Лёлику наливался стакан портвейна, и подросток валился на пол, обвивая своими длиннющими конечностями ножки стола и стульев, за что и получил неблагозвучное прозвище «Шнурок». Павел Хотин: «Один парень, мне очень понравилось, сказал: „Пахнет весельем и очень большими деньгами“. Вот это и явилось стимулом для меня прихода в „Звуки Му“. Конечно, если говорить начистоту, то весельем здесь пахло сильно, но что касается денег – не пахло совсем. У творческого человека всегда есть чувство противоречия. С Лёликом мы познакомились, когда нам было по 16 лет. Нас познакомили родители – моя мама и отец Лёлика работали в одной лаборатории. И Лёлик более или менее был для меня ясен. А когда я услышал в первый раз Петра – мне уже было лет 19, в 1979 году, – это вызвало во мне такое чувство неудовлетворения и отвращения, но именно это и сыграло впоследствии свою позитивную роль: „А как же так вообще может быть? Такое же в принципе невозможно? “ Я думаю, что и у тебя были точно такие же эмоции, когда ты впервые послушал его опусы пьяного, пускающего слюни и кричащего под гитару свою „невнять“, но именно это… Получается некая сверхзадача – а можноли из этого действительно что-то сделать?»

Петр Мамонов: «Играть мы умели плохо. Но ребята были все отличные и веселые, и время было такое удивительное».

Клавишники – народ загадочный, никогда не знаешь, что у них на уме. Лидер группы, поэт, фронтмен, вокалист, занят, понятное дело, только собой и своими песнями, остальное его интересует лишь как приложение к дару. Примеров несть числа. Помимо Мамонова, это и БГ, и Леннон, и Шевчук и т. д. Басист, понятное дело, – секс-символ… Геев среди них не сыскать. О барабанщиках позже. Но вот что за союз у клавишника с гитаристом? – они делают музыку как таковую, а так как музыкальная идея у «Му» фантастически кривая, то и парни подобрались соответствующие. Это длинные ломкие существа с вытянутыми черепами, очень цепкими руками с длинными пальцами и пронзительными глазами, в которых ежеминутно пробегают какие-то дикие всполохи, свидетельствующие о том самом первозданном Хаосе, из которого все и произошло. Павел Хотин: «Когда пришел Фагот, то группа уже играла, и было уже более или менее определенное, а тогда это была абсолютно аморфная вещь, которую надо было „как лягушка сметану лапами взбивала, чтобы выжить“ – знаешь эту сказку? Наверное, Хаос и несет в себе элементы внутренней свободы, то есть можно из этого сделать все что угодно».

Единственно возможной и точной характеристикой истинного происхождения этих двух личностей (к ним по праву можно отнести и нашего звукооператора Антона Марчука) будет рассказ о совместном посещении музея палеонтологии Ленинградского государственного университета. В ожидании концерта «Поп-Механики» в стенах этого почтенного заведения, где ваш покорный слуга, облачившись в ту самую маску «Му», колотил во что-то вместе с индустриальной группой курёхинского бэнда (Африка плюс Георгий Гурьянов), я отвел коллег в этот темный прохладный зал, где томились изысканно прекрасные останки динозавров. Неожиданно встретившись взглядами с пустыми глазницами массивных черепов звероящеров, мои друзья пришли в необычайное возбуждение, перебегали в восторге от витрины к витрине, вздымая руки и что-то бормоча про себя. Когда экскурсия закончилась, Паша и Лёлик надолго умолкли: видимо, какая-то древняя память ожила в их душах. Рискну высказать предположение, что такие партнеры были даны Петру свыше, и никогда и нигде он не сыщет более близких себе по духу людей. Размышляя о причинах, побудивших Брайана Ино выбрать для сотрудничества именно нашу группу, Артем Троицкий имел в виду, конечно, Мамонова, но его характеристика также идеальна и для моей любимой парочки.

Артем Троицкий: «С Брайаном Ино они вошли в творческий контакт, думаю, году в 1988-м. В „Звуках Му“ он увидел и услышал такое, чего он никогда не слышал до этого. Как мне представляется, музыка „Звуков Му“ на него произвела меньшее впечатление, чем собственно личности… визуальное энергетическое тело Петра Мамонова. То, что его по-настоящему вставило – это, конечно, был Петя. Это русское народное скоморошье, галлюциногенная история, которую, конечно, ни у какого западного артиста не найдешь. В этом есть что-то древнее, страшное, языческое и средневековое. Поэтому он врубился в „Звуки Му“ и захотел с ними работать».

Паша всегда тяготился подспудной зависимостью от братьев, даже как бы ее стеснялся, будучи единственным по-настоящему образованным музыкантом в «Звуках». Он и появлялся в группе всегда в последний момент. На концертах бывало так: отчаявшись его дождаться, наш барабанщик уже начинал отстукивать такты первой песни, и тут мы с удивлением слышали клавишные аккорды. Однажды мне понадобилась трехчасовая прогулка по подмосковному лесу, чтобы отговорить Павла, уже было принявшего бесповоротное решение уйти от «Му» в группу «Николай Коперник». В XXI веке Юра Орлов наконец дождался своего друга, и Хотин занял свое законное место в возрожденном «Копернике».

Алексей Павлов попал к нам в группу совсем молодым парнем, и, очевидно, поначалу ему было нелегко. Мы еще застали его пьющим легкое вино и ухаживающим за девушками. Не без влияния брутальной сексапильности хитов «Звуков Му» и повседневной наглядной агитации о вреде алкоголя Лёва (так почему-то с легкой руки Мамона его стали звать в группе) быстренько со всем лишним завязал, сосредоточившись на музыке и на учении Кришны. Алексей внешне коренным образом отличался от остальных «Му», но, очевидно, по складу характера был нам близок. Алексей Павлов: «Я увидел людей, таких же, как я, близких мне по состоянию здоровья. Хорошие ребята, но все немного инвалиды. Людям нужно было понять, что происходит на сцене. Мы считали, что там все нормально, и мы им объясняли, отвечали на записки. Но иногда объясняли еще круче, чем пели. Публика была в восторге, но ничего не понимала! Ходили слухи, что в группе одни старики по семьдесят лет, только барабанщик молодой, ему пятьдесят». Леша – хронический оптимист, и это его замечательное свойство не только отвлекало коллектив от запоев и последующих депрессий, но и спасло самому Павлову жизнь. В конце 90-х в первый же день своего отдыха в Таиланде Алексей забыл про кривые англолевосторонние ПДД и угодил прямо под автобус. Страшный удар раскрошил Алексею голову на кусочки, и только мастерство тайских врачей-кудесников и пришедших им в Москве на смену нейрохирургов из клиники Александра Коновалова спасло ему жизнь, но не здоровье, ибо по всем канонам медицины Эм-Си-Павлов должен был остаться уже реальным инвалидом до конца своих дней. Но и Алексей вслед за Петром выдержал 4 операции в реанимационных отделениях и уже вскоре не только поднялся с больничной койки, но и вернулся на сцену, снова усевшись за ударную установку, проявив беспримерную силу духа! Что касается его отношений с главным «Му», то можно только сожалеть, что их постоянные юморные пикировки не были зафиксированы в съемках «стенд-ап-шоу», настолько блестяще оба пародировали склоки двух ворчливых старух. Французы, отснявшие в 80-е годы фильм о советском роке, не преминули включить в него показательный монолог Павлова на эту тему.

Антон Марчук, неизменный звукорежиссер группы, всегда вносил свой тон в разноцветную гамму столь непохожих друг на друга «Му». Это был густой черный цвет.

Марина Любакова, автор документального фильма «Темный Му», о группе: «Даже странно, что столь жутко непохожие друг на друга люди сумели собраться вместе. Ну совсем, совсем разные!» Антон никогда не улыбался и ходил с хронически хмурым выражением лица. Бессмысленно было у него спрашивать, как прошел тот или иной концерт. Ответ всегда был один: «Хуже некуда». Свой мрачный имидж он тщательно ретушировал регулярными ночными бдениями за просмотром всего самого страшного, что придумали для любителей ужасов кинематографисты, из-за чего никогда не высыпался. Редкие случаи, когда ему приходилось проявлять инициативу, заканчивались трагикомически. Про один такой эпизод, увенчавший наши славные гастроли по Украине, я расскажу.

После триумфального концерта (в Киеве «Звуки» любили даже больше, чем в Питере) два полухохла, Бортничук и Марчук, были отправлены старшинами группы затариться вином для вечернего выезда в другой город-герой – Ленинград, где нас ожидал Мишка Файнштейн, организовавший те самые знаменитые концерты в ДК Связи летом 1987 года, о которых впоследствии были сложены апокрифы. Поезд уходил в семь вечера. Ребята вышли из гостиницы в час дня. Где-то к четырем я стал беспокоиться, а уже в пять – звонить в больницы, морги и местное УВД. В последнем быстро откликнулись. «Двое ваших пьяных уродов при попытке проверить их документы исцарапали и перекусали наших сотрудников. По 15 суток им обеспечено, но в случае заражения крови и осложнений у моих коллег статья будет переквалифицирована на 206-ю, третья часть [7]», – сообщил мне по телефону дежурный офицер. Учитывая, что Лёлик автоматически становился рецидивистом, я немедля рванул на выручку. В Киеве были какие-то летние праздники, и в центральном отделении милиции меня встретили красивые рослые хохлы, все в белом. Рядовых среди них не было, что и помогло делу. У меня на все про все оставалось уже минут 15 – ни билетов, ни поездов на Питер больше не было, и эти мгновения стали моим звездным часом как директора группы «Звуки Му»! После краткого рассказа о происшедшем в изложении пострадавших ментов, оголенные части тела которых были сплошь в лейкопластырях, я произнес заготовленный монолог: «Товарищи офицеры! На вас советские люди возложили высокую миссию – избавить социалистическое общество от всякой швали. И вы достойно ее несете. Но в семье не без урода, и эти уроды – мои коллеги по работе. Они, безусловно, заслуживают суровой кары, и 15 суток – это ничто за содеянное этими ублюдками. Но жизнь устроена сложнее, чем нам бы всем хотелось. И в ваших руках сейчас не только судьба этих двух гадов, но и настроение двух тысяч ленинградцев, которые уже раскупили билеты, чтобы посмотреть на это зверье. Эти два ничтожества не достойны снисхождения, но и ваше наказание им ничего не прибавит… Из таких существ и состоит в основном рок-н-ролл, вчера на вашем Центральном республиканском стадионе эти твари осчастливили своей музыкой 30 тысяч человек. Отдайте их мне, и я накажу их похлеще, чем ваши 15 суток. Зачем вам осквернять прекрасный Киев этим говном, удерживать его? Вы думаете, они будут махать метлами? Город станет чище? Да присмотритесь же к ним повнимательнее, отдайте же их мне на расправу!» Ошеломленные офицеры примолкли. После затяжной паузы старший отдал мне приказ: «У вас 5 минут, чтобы вывести эту нечисть из нашего дома. Помощи от моих людей не ждите!» Я кинулся в камеру к друзьям, как бык на матадора, и хотя наша сладкая парочка по первости протянула свои когтистые лапы и редкие зубы, чтобы покалечить и меня, как пособника ментов, Антон и Лёлик, получив от меня пару-тройку увесистых тумаков, сникли, и я смог их выдворить из заблеванной камеры. Мгновенно проскочив с ними под мышками мимо остолбеневших ментов в белых одеждах, я свалил добычу на заднее сиденье такси и помчался на вокзал, где нас уже ждали остальные «Му». Да, чтоб не забыть – один из ментов брезгливо швырнул на заднее сиденье «Волги» вонючий целлофановый пакет. Мы объявили преступникам бойкот, и только уже в Питере на саундчеке, когда они принесли этот самый пакет и стали давать показания, нам открылась истина: они были невиновны! – в пакете звенели штук восемь неоткупоренных горлышек из-под разбитых бутылок портвейна, водки и шампанского (коктейль в стиле «Му»!), которые друзья, несмотря на патологическое опьянение, сохранили как доказательство своего алиби. Короче: закупив товар, Марчук споткнулся на Крещатике, и живительная влага стала медленно но верно уходить струйками через дырки в пакете. Двое из «Му», поняв, что «раненого» до своих все равно живым не донести, припали к этим струйкам. Дальнейшее вам известно. Растерявшиеся от такой простоты, мы их сразу простили, и два концерта в ДК Связи, запечатленные камерой Джоанны Стингрей, свидетельствуют о том вдохновении, которое охватило «Звуки» после нечаянной радости – благого финала этой, казалось бы, не самой красивой истории. В том же гостеприимном Киеве «Му» удалось однажды провести «следственный эксперимент». Двое наиболее пытливых музыкантов группы после концерта пригласили коллег в номер и вывели подышать на балкон. Балкон их гостиничного номера выглядел как что-то среднее между силосной ямой и стогом, но в снопы музыкантами была собрана отнюдь не солома. Увидев наше изумление, хозяева радостно объяснили, что не далее как на задах отеля, на пустыре, они обнаружили целые заросли дикой конопли. Под покровом ночи они в несколько ходок, набивая гитарные чехлы травой, сносили добычу в номер. И вот теперь, широко улыбаясь, они пригласили всю группу к себе на пир: на третий день гастролей на жаре травка, по их предположениям, должна была дойти до кондиции. Уже после первой затяжки мне стало ясно, что конопля оказалась какая-то… бессодержательная, гашишем в ней не пахло. Но энтузиасты из «Му» пыхали эту крапиву еще очень долго и пытались гостям втюхать, что она «забирает», но медленно. Отсюда вывод, что невеселая история, случившаяся за несколько лет до этого случая в том же самом саду «Эрмитаж» с двоюродным братом Мамоновых, Олегом Майстровым, уроком для «Му» не стала. Однажды летом ко мне подошел этот самый Олеся и сообщил, что у него в чемодане большая партия этого самого наркотика, которые его попросили продать какие-то незнакомые кавказцы, обещав поделиться половиной выручки. На мой вопрос, предлагал ли он этот товар кому-нибудь кроме меня, Олеся ответил утвердительно, после чего я ему настоятельно посоветовал немедля вернуть чемодан кавказцам и смыться на время из города. Олеся, как истый представитель рода Мамоновых, с кайфом расставаться не захотел и получил в итоге большой срок. С алкоголем тоже не все было гладко. Из-за его частой нехватки пили порой все что попало. Скажем, Свете Виккерс запомнился эпизод, когда наутро после бурного празднования своего дня рождения она обнаружила у себя дома Мамона, от которого исходил какой-то необычный запах. Света поинтересовалась – в чем дело? На что Петя ответил вопросом на вопрос: «А как назывались духи, которые тебе вчера Сашка подарил?» А я ей как раз накануне подарил большой флакон духов «Резюме».

Эта необузданная жажда кайфа и привела в конце концов к трагедии в марте 1985 года, когда Петя и мой брат Володя выпили из кладовки на Каретном ряду растворители, и одному из них не повезло. Но чаще случались смешные истории. Уже позже, в годы сухого закона, при Горби, «Звуки Му» на пике успеха оказались в Таллинне. Нас встречали как суперзвезд, и в лучшем отеле города – «Виру», где нас поселили, хозяева заказали банкет в нашу честь. Дело происходило после концерта, поздним вечером, и метрдотель ресторана смущенно отозвал меня в сторону с извинениями, дисциплинированные эстонцы по указке из Москвы перекрыли алкоголю в республике весь кислород – его просто не было. «Я лишь могу вам предложить лучшее шведское безалкогольное пиво», – кручинился метрдотель. Меня в очередной раз осенило! – ведь «Му» никогда не сталкивались с этим бессмысленным напитком. «Только не говорите музыкантам ни слова и тащите сюда два ящика!» Братья по матери поставили шведское зелье рядом с собой и к концу ужина мирно уснули за столом, не обращая внимания на безалкогольные тосты эстонских комсомольцев – организаторов концерта. Дело принимало обычный, то есть проблемный для роуд-менеджера оборот. Ресторан уже закрывали, и тогда я решился нанести братьям удар исподтишка. «Вставайте, пошли спать! – вскричал я в уши братьям. – Не придуряйтесь, пиво-то безалкогольное!» Глаза у Мамона медленно раскрылись, и я увидел в них такое… «Брата не трогай», – прошипел Петр и дал отмашку Лёлику, который краем уха тоже услышал что-то враждебное и зашевелился. «Спи, Алешенька, Шурик пошутил», – и самолично донес брата до кровати.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.