Сражающаяся Франция

Сражающаяся Франция

В канун праздника 14 июля 1942 года де Голль принимает решение переименовать возглавляемую им Свободную Францию в Сражающуюся Францию. Он объявляет, что тем самым включает в свою организацию все силы, борющиеся против общего врага, то есть все группировки движения Сопротивления. В речи по Би-би-си генерал призывает французов неоккупированной зоны отметить главный национальный праздник: «Пусть завтра каждый дом будет украшен трехцветным национальным знаменем. Французы и француженки, соберитесь в каждом городе и каждой деревне в одном месте и спойте «Марсельезу» в полный голос, на едином дыхании, со слезами на глазах»{208}. И действительно, многие жители Франции услышали призыв из Лондона и исполнили пожелание де Голля.

28 июля генерал в подтверждение своей идеи о расширении созданной им организации ввел в состав Французского национального комитета приехавшего из Франции социалиста Андре Филипа. Он был назначен комиссаром внутренних дел.

Заседания комитета проходили в Лондоне на Карлтон-Гарденс-4. Вот как описал их Жак Сустель. «Де Голль всегда стремился, чтобы заседания комитета хотя бы более или менее походили на заседания Совета министров. Но атмосфера, которая на них царила, не напоминала, как там, похоронную. Де Голль председательствовал. Он сидел в комнате, отделанной деревом, под большими настенными часами. На столе перед ним были рассыпаны сигареты, которые он закуривал одну за другой. Обсуждения проходили очень оживленно. Каждый присутствовавший энергично отстаивал свою точку зрения, и сам председатель не пренебрегал участием в дискуссиях. По возвращении в свой кабинет он терпеливо рассматривал тысячи просьб и жалоб, поступавших на его имя от «свободных французов» (среди них бывали даже жалобы жен, огорченных ветреным поведением своих мужей). Затем он вместе со своими сотрудниками и посетителями обсуждал военное и политическое положение»{209}.

Табак был настоящей страстью де Голля. Он выкуривал сорок сигарет за день да плюс к этому две сигары. Генерал также имел всегда при себе фляжку с легким, сладким, почти безалкогольным шампанским. Время от времени он отхлебывал из нее маленький глоточек{210}.

С начала августа по конец сентября 1942 года де Голль совершает большое путешествие по территориям «сражающихся французов» в Африке и на Ближнем Востоке. 5 августа он отправляется в Каир. Генерал прибыл в египетскую столицу почти одновременно с Черчиллем, который следовал через Тегеран в Москву на встречу со Сталиным.

Глава Сражающейся Франции тоже хотел побывать в Москве. 8 августа в Лондоне профессор Дежан явился от его имени к Богомолову и заявил: «Если советское правительство хочет пригласить де Голля в Москву для личного свидания, то он будет очень рад принять такое приглашение, использовав свое пребывание на Ближнем Востоке как удобный случай для визита в СССР»{211}. В тот же день Роже Гарро в Москве повидался с заместителем наркома иностранных дел Владимиром Георгиевичем Деканозовым и сказал: «Де Голль находится в Каире. Он был бы готов, если Советское правительство сочтет это желательным, прибыть в Москву на 2–3 дня»{212}. Однако приглашения приехать в столицу СССР де Голль не получил. На это Гарро пожаловался секретарю Коминтерна Андре Марти. «Как жаль, – подчеркнул он в разговоре, – что на просьбу де Голля пригласить его сюда ему не дали никакого ответа. Это единственный случай в моей тридцатилетней карьере, что с 8 августа я не получил никакого ответа, после того как встречался с Деканозовым. Я понимаю, когда мне объясняют, что обстановка неудачная. Но что сейчас думает генерал, не получая от меня никакого ответа по его запросу?»{213}

Действительно, Сталину было не до де Голля. Немцы вышли к Сталинграду. А Великобритания из-за большой опасности на северных морях на время отказалась от отправки конвоев с военными грузами в Архангельск. Вопрос об открытии Второго фронта тоже откладывался. Обо всем этом Сталин и беседовал с Черчиллем в Москве 12 августа. А де Голль пока смог добиться от СССР только разрешения на создание французской эскадрильи «Нормандия» для ее последующей отправки на Восточный фронт.

Объехав свои африканские владения, 25 сентября 1942 года де Голль вернулся в Лондон. Он не был доволен положением Сражающейся Франции. Камнем преткновения между ним и союзниками оставалась ситуация с Ливаном, Сирией и Мадагаскаром. Генерал упорно добивался, чтобы Великобритания и Соединенные Штаты признали его власть над этими территориями. Но Черчилль и Рузвельт не торопились это сделать и вообще считали претензии де Голля необоснованными.

30 сентября глава Сражающейся Франции в очередной раз при личной встрече пытался потребовать от премьер-министра Англии признания за собой приоритетных прав на Сирию, Ливан и Мадагаскар. Однако Черчилль не уступал. Де Голль пришел в ярость и заявил, что он положит конец их сотрудничеству. Тогда британский премьер закричал:

«Вы говорите, что вы – Франция! На самом деле вы – не Франция! Я не признаю вас как Францию. Где эта ваша Франция?»

Де Голль постарался сдержаться, но все-таки не преминул заметить: «Если я не Франция, то почему вы ведете со мной этот разговор?» А Черчилль не унимался: «Самый худший враг для вас вы сами. Работать с вами невозможно. Вы сеете раздор везде, где появляетесь… Вместо того, чтобы вести войну с Германией, Вы ведете ее с Великобританией»{214}. Собеседники расстались, так ни о чем и не договорившись.

В своих воспоминаниях Черчилль так охарактеризовал де Голля: «Я знал, что он не был другом Англии, но я всегда признавал в нем дух и идею, которые навсегда утвердят слово «Франция» на страницах истории. Я понимал его и, негодуя, одновременно восхищался его высокомерным поведением. Эмигрант, покинувший свою страну, приговоренный к смерти, он находился в полной зависимости от доброжелательности сначала английского правительства, а затем правительства Соединенных Штатов. Немцы захватили его родину, у него нигде не было настоящей точки опоры. Тем не менее он противостоял всему. Всегда, даже тогда, когда он поступал наихудшим образом, он, казалось, выражал индивидуальность Франции, великого государства со всей его гордостью, властностью и честолюбием»{215}. Но эти строки были написаны после войны, когда оба политика оказались уже не у дел. А пока главе Сражающейся Франции еще не раз придется отстаивать перед союзниками свое право на существование.

В октябре де Голль принимал в Лондоне лидеров Сопротивления. На территории Франции объединением различных группировок в единое целое занимались Жан Мулен в южной зоне и Жильбер Рено (известный под псевдонимом полковника Реми) в оккупированной немцами части страны. Де Голль поручил Реми войти в контакт с коммунистами, игравшими решающую роль в движении Сопротивления, и просить их прислать в Лондон своего представителя. Однако лидер действующей в подполье ФКП Жак Дюкло, получавший директивы из Москвы от руководителей Коминтерна Георгия Димитрова и Андре Марти и находившегося в СССР Мориса Тореза, пока не выходил на связь с голлистами.

В конце октября де Голль проехал с инспекциями по английским портам, где базировались морские силы «сражающихся французов». Генерал повидался с сыном, смог побыть немного с ним вместе, отдохнуть, расслабиться. Они прошли в сумерках вдоль гавани Портсмута. Де Голль задумчиво, как в молодости, смотрел вдаль. Ему так хотелось разглядеть французский берег. Сколько морей он повидал за годы войны! Генерал вспоминал огромные синие с белыми барашками волны Атлантического океана, подступающие к столице Габона Либревилю, лазурные воды Средиземного моря, плещущиеся у берегов Бейрута. И вот теперь эти суровые серые волны, разбивающиеся вдребезги о британские утесы. Смотря на них, де Голль тихо прочитал сыну строки стихотворения Гюго:

On doute

La nuit

J’?coute:

tout fuit

tout passe

l’espace

efface

le bruit{216}.

Мрак слышит

Ночной,

Как дышит

Прибой,

И вскоре

В просторе

И в море

Покой[23].

Ноябрь принес главе Сражающейся Франции новые испытания, по сравнению с которыми предыдущие казались не столь серьезными. 8 ноября 1942 года началась высадка крупного англо-американского десанта под командованием генерала Дуайта Эйзенхауэра в Алжире. Рузвельт и Черчилль решили овладеть французской Северной Африкой, где стоял крупный военный контингент Виши. Американцы нашли двух высокопоставленных французских военных, которые по их замыслу должны были помочь им привлечь на сторону союзников вишистских офицеров и солдат в Алжире. Первым был адмирал Франсуа Дарлан, вице-премьер правительства Виши, командующий сохранившейся частью французской эскадры. Вторым – генерал армии Анри Жиро, бежавший из немецкого плена и обосновавшийся в южной зоне. Дарлан находился в Алжире якобы случайно. Жиро американцы сами вывезли из Франции. Адмирал приказал войскам в Северной Африке не оказывать сопротивление соединениям союзников и заявил, что он берет власть «от имени маршала». Американцы сразу назначили его верховным комиссаром Северной Африки. В ответ на это немецкая армия оккупировала южную зону Франции, Корсику и Тунис.

Де Голля о готовящейся операции союзники даже не предупредили, он оказался просто перед фактом их действий у него за спиной. Настроение генерала было подавленным. Он понимал, что все случившееся спланировали и осуществили американцы. 14 ноября де Голль с негодованием писал Черчиллю: «Приход к власти Дарлана в Северной Африке с помощью американцев и «от имени маршала» являет собой, на мой взгляд, одно из главных событий этой войны. Я думаю, что для французской нации этот факт будет иметь более серьезные последствия, чем капитуляция Бордо. Французский народ теперь понимает, что Соединенные Штаты уже не только признают власть, базирующуюся на предательстве Франции и ее союзников, тираническую, вдохновляемую нацистами и состоящую из людей, сотрудничающих с немцами, но и сами присоединились к этой власти, этому режиму и этим людям»{217}. Впрочем, насчет Черчилля де Голль также не испытывал никаких иллюзий. Он понимал, что все было сделано с его согласия. Генерал давно считал британского премьера «лейтенантом Рузвельта»{218}.

19 ноября глава Сражающейся Франции обратился с посланием уже ко всем союзным правительствам: «Совершенно очевидно, что гнев, горечь и ошеломление, спровоцированные во Франции этой политической операцией, произвели на сопротивление французского народа и его доверие к союзникам такое ужасное впечатление, какое даже невозможно было представить»{219}.

После таких заявлений де Голля лишили возможности выступать по Би-би-си. Ему пришлось использовать для эфира радиостанции Бейрута и Браззавиля. Правда, 14 декабря наконец-то Иден подписал с генералом соглашение о передаче власти на Мадагаскаре Французскому национальному комитету. Глава Сражающейся Франции был удовлетворен этим событием. Однако всеми своими помыслами он уже устремился в Алжир. Де Голль понимал, что его пытаются отстранить от участия в важных событиях, его, единственного француза, призвавшего свой народ продолжать сражаться, основателя Свободной Франции, столько достигшего за два с половиной года исключительно собственными усилиями, волей и упорством! Нет, он этого ни за что не допустит.

И генерал опять начинает действовать. Он знал, что в Алжире есть и его сторонники. К тому же за ним стоят практически все силы движения Сопротивления. Дарлана, как и любого другого вишиста, де Голль считал предателем, с которым нельзя иметь никаких дел. А вот с Жиро генерал хотел встретиться, но тот отказался. Тогда глава Сражающейся Франции добился отправки в Алжир своего представителя, генерала Франсуа д’Астье де Ля Вижери, брата беллетриста Эммануэля. В алжирской столице в окружение Дарлана входил еще один их брат, Анри д’Астье де Ля Вижери. Посланник де Голля должен был изучить ситуацию на месте и доложить о ней генералу.

Франсуа д’Астье де Ля Вижери пробыл в Алжире с 19 по 22 декабря. А 24 декабря адмирал Дарлан был застрелен в своем служебном кабинете студентом Алжирского университета Фернаном Бонье де Ля Шапелем. На следующий день студента расстреляли без суда и следствия. Кто стоял за убийством адмирала? Распутать хитросплетения алжирских событий далекого декабря 1942 года не удалось до сих пор. Друг Бонье де Ля Шапеля Филипп Рагено утверждал, что тогда они своей небольшой студенческой группой патриотов постановили, что убьют адмирала-предателя. Они тянули жребий. Идти «на прием» к верховному комиссару выпало Фернану{220}. Сам де Голль много лет спустя подчеркивал, что вишиста Дарлана «не убили, а казнили»{221}. Как бы то ни было, глава Сражающейся Франции горевать по поводу кончины адмирала не стал. Он отнесся к этому факту спокойно, как христианин и военный. Даже когда в 1916 и 1940 годах вверенные ему подразделения несли большие потери, он говорил просто: «Наш полк потерял достаточно перышек»{222}. Дарлан, конечно, был не перышком, а крупной птицей. Ну так что ж? Отправили к праотцам, и теперь только Бог ему судья.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.