Павел Кудинов Восстание Верхнедонцев в 1919 году

Павел Кудинов

Восстание Верхнедонцев в 1919 году

События, описываемые мною в главе 1-й без обозначения дат, относятся к 1918 году, месяцам ноябрю и декабрю.

I

В настоящей главе считаю необходимым вкратце коснуться главнейших причин ухода с боевого поля частей Верхне-Донского округа¹ в период атаманства генерала П.Н. Краснова², так как с этим связано последовательное развитие дальнейших событий, имевших важное значение, а именно крушение боевых планов и беспорядочный отход Донской армии к Новочеркасску.

В 1918 году я, будучи начальником пулеметной команды 1-го Вешенского конного полка (с которым выступил на фронт 20 июня), 2 июля, при наступлении полка на станцию Филоново, был ранен и отправлен в госпиталь, в котором (по причине тяжелого ранения) пришлось оставаться долгое время и видеть собственными глазами деяния тыловых учреждений, доведших фронт до открытого неповиновения, митингов, братания и, в конце концов, ухода по домам.

Нужно сказать, что на протяжении антибольшевистского Фронта находилось несколько армий: Донская, Кавказская (Кубанская), Добровольческая и, отменная от трех первых по своей удали мародерства, безобразий и бесчинству – Южная армия³. Первые три сражались за цели несовместимые: Дону, Кубани и Тереку необходимо было воскресить свои исторические права, изгнать вторгнувшихся коммунистов из пределов Казачьей Земли. Добровольческая же армия, олицетворявшаяся былыми помещиками, была пропитана духом реакции и сводила счеты с народом за отобранные владения, доставшиеся им в большинстве не путем долголетних трудов, а щедрых подачек царствовавшей династии дома Романовых.

Данные очерка касаются исключительно Донской армии, Донского правительства и командования, а деятельность Добровольческой армии и ее командования затрагивают только изредка. Донское правительство и командование прекрасно понимали казачий характер, казачье сердце, душу и психологию, но использовать таковые в разыгравшихся революционных событиях сознательно, с обдуманной целью не желало или не умело.

Секрет боевого успеха войны совсем не заключается в многозначащих шумных парламентах и ораторских выступлениях с блестящими речами, а в жизнеспособном творчестве каждого из нас в отдельности, в его самопожертвовании в пользу того, кто стоял ближе к смерти, мукам, голоду и холоду.

Отливы и приливы от одной личности к другой, несовместимость стремлений к разным целям, трусость ответственных казачьих вождей перед «жестами» г. Деникина, нагроможденность до невероятных размеров тыловой канцелярщины, которая служила базой для дезертиров почетного звания; отдаленность и неискреннее отношение к рядовым бойцам – все это не дало достигнуть тех желанных результатов, за которые боролись рядовые офицеры и казаки. Нужно искренне признать, что психология рядового казачества, сказавшаяся в «гражданской» войне, была так ясна, так справедлива, что оспаривать кому-либо из истинных казаков едва ли придется. Вспомните случаи, когда казаки, дойдя до границы своей родной земли, говорили: «Дальше не пойдем, так как там земля не наша и вмешиваться в жизнь и порядки русского народа мы не желаем». Эти мысли были высказаны языком простого казака, призванного на фронт из отдаленных хуторов Донских степей. Но все же, усилием политических руководителей, справедливая казачья мысль была сбита с истинного пути и направлена по пути очевидного поражения, страдания и гибели⁴.

Все же казаки продолжали повиноваться распоряжениям своего начальства, переносить всевозможные тяжести позиционной жизни, в судорогах предсмертных мук бороться с нашествием врага, медленно, полунагими умирать под сугробами холодного снега за пределами Казачьей Земли. За что? Кому было нужно это движение на север? Казакам ли? Казаки свято и героически исполняли свой боевой долг – долг рядового бойца. История их не осудит и не упрекнет, так как они за собой имеют страницы славных побед и неувядаемой славы. Но какое смягчающее вину обстоятельство найдет тыловая администрация для оправдания себя перед будущей историей? В то время, когда на фронте лилась человеческая кровь, вы, гг. тыловые сановники, что вы делали за спиною фронтовиков? Вы гарцевали на балах и вечерах, распевали песни на тему дня, пресыщаясь в кутежах, в первую очередь получали обмундирование, назначенное для фронта, и щедро растаскивали достояние казачества.

Ни Войсковой Круг, ни главный штаб Донской армии не приняли тех мер, чтобы как фронт, так и тыл олицетворялся именем казака, но отнюдь не бывшими чекистами императорского времени. Вот это-то очевидное зло и не было устранено вовремя. Донское правительство насаждало московского барина, испуганно вылезшего из грязной мужицкой рубахи, не только что во все ответственные тыловые учреждения, но и в ряды фронтовиков, которые на фронте среди казачьих частей не могли быть терпимы.

Последние, пользуясь приютом и чувствуя себя вне всякой опасности на казачьей земле, продолжали свое гнусное дело насилия и мщения. Высшее же командование Дона, достаточно осведомленное об их преступной деятельности, молча продолжало покровительствовать своим приятелям – коллегам по службе в императорской армии. Базируясь на дисциплине, они бросали в бой раздетые, невооруженные части с приказом: «Очистить от большевиков Дон». Но когда храбрые горсти казаков выбивали противника из пределов своей земли, то сейчас же начиналось подталкивание казаков на путь дальнейшего движения, с целью овладеть некоторыми пунктами, как бы имеющими важное стратегическое значение, где можно занять твердое оборонительное положение. С занятием первых стратегических пунктов перед глазами белых вождей открывались тысячи новых стратегических пунктов, которые неудержимо манили их к победоносному движению вперед через Москву до холодных берегов Северного Ледовитого океана.

Но ведь эти многочисленные стратегические пункты, расположенные на чужой земле, в расчет казачьих освободительных стремлений не входили, за исключением тех генералов и политических руководителей судьбою Дона, которые были казаками только по внешности (мундир!).

День ото дня собственное обмундирование у фронтовых бойцов приходило в негодность; отбираемые же у противника военные трофеи сейчас же захватывались тыловыми нарядами во главе с комиссией «по учету трофей, отбитых у противника».

Из захваченных трофеев ценные предметы, необходимые для нужд армии, целиком расхищались ловкими маклерами патентованной комиссии и множеством других лиц, которые с алчностью пригребали собственность, им не принадлежащую; всякое же барахло, непригодное к употреблению, ревностная комиссия заносила в опись учетных актов и свидетельствовала тройною подписью экспертов.

Жалованье, причитавшееся казакам, только значилось у заведующего хозяйством по отчетным листам, но фактически выдавалось не полностью, с полугодовым запозданием, а в большинстве случаев «покрывалось давностью». Обмундирование, предназначенное для фронта, тщательно сортировалось на всех пунктах интендантского ведомства, а потому из всего количества обмундирования, посланного на фронт комплектно по числу наличного состава бойцов, последние получали одну десятую долю. Очевидно, что в расчет интендантских преступников входили заблаговременно соображения, что ко дню доставки обмундирования в часть многие непременно должны быть перебиты и для них никакого обмундирования не требуется. Благодаря таким «тонким» расчетам интендантских хищников оборванные и босые казаки с каждым днем приходили в отчаяние, утрачивая боевой дух воина.

Упадок боеспособности казаков хотя и медленно, но продолжал ползти по той наклонной плоскости, которая вела к неизбежной катастрофе.

Некоторые командиры частей (как смертью павший полковник Агафонов)⁵ неоднократно доносили по начальству и просили принять неотложные меры, чтобы предотвратить фронт от начавшегося разложения, но все подобные крики оставались под сукном тыловых администраторов.

Наконец, боевые марши раздетых и разутых казаков довели их до крайнего отчаяния, и одна из сотен 1-го Вешенского пешего полка, не нарушая порядка воинской дисциплины, потребовала от командира сотни, чтобы последний вел сотню в ст. Вешенскую, где, получив обмундирование, она вернулась бы обратно на фронт. Но командир сотни исполнить требование сотни категорически отказался. Тогда казаки, избрав нового командира сотни, в порядке пошли в Вешенскую. Прибывши в последнюю, сотня обратилась к интенданту штаба Северного фронта полк. Артынскому с просьбой выдать им обмундирование, но полковник Артынский завопил благим матом о «взбунтовавшейся толпе» и помчался к командиру северного фронта генералу Иванову. Подтягивая на бегу амуницию, вопил: «Бунт, сволочь этакая!»

Сейчас же волею командира северного фронта генерала Иванова и полковника Саватеева сотня была арестована, все «зачинщики» были изъяты и переданы в руки московской охранки (судья военно-полевого суда при штабе Северного фронта на Казачьей земле), а остальная часть сотни была отправлена в 28-й Донской казачий полк «для исправления». 28-й полк считался боевой и исполнительной частью на фронте, но отнюдь не был исправительным батальоном, как это представлял его генерал Иванов и полковник Саватеев.

Одна из доблестных сотен, которая 200 дней войны пережила в окопах, всякую минуту всматриваясь в страшный образ смерти, была объявлена взбунтовавшейся толпой. Да разве это бунт? Нет, это не был бунт, а справедливое требование оборванных и босых бойцов.

Всех «зачинщиков», которых оказалось 12 человек, военно-полевой суд приговорил к расстрелу.

Приговор о смертной казни, вынесенный над двенадцатью осужденными казаками, скрепленный подписями белых чекистов, был приведен в исполнение только через три дня, так как для подобной «операции» не находилось охотников. Но в конце концов, силою угрозы цель убийц была достигнута. Конвой с осужденными (около двух часов ночи) прибыл на место казни, где уже к этому времени трусливо пережимался взвод стрельцов из казаков Базковской гарнизонной сотни с «четой судебного ведомства».

Двенадцать осужденных мучеников были построены в шеренгу над темным рвом приготовленных могил. Тишина кругом… Взвод стрельцов, своих же братьев, волнуется, беспорядочно бряцая винтовками, вкладывая обоймы в магазинную коробку… Кривая шеренга замирает в ожидании команды. Герои кровавой тризны в офицерских мундирах с подвешенными никелированными шпагами пытаются закрыть глаза осужденным белой тряпкой, чтобы самим не стыдно было смотреть в невинные лица обреченных, но казаки мужественно срывают повязки с глаз и бросают в лицо басурманам.

Минутное молчание… Послышалась робкая команда… Сверкнули стволы винтовок, рассекая темный мрак ночи, и тихое «пли!» скользнуло по рядам. Щелкнул курок, и громкое эхо рваного залпа прокатилось по окрестности станицы.

Через мгновение взвод стрельцов беспорядочно передвигался с одного места на другое, содрогаясь от криков умирающих. Воинствующие «сигнальщики» с вынутыми шпагами бросились ко рву, но, к их удивлению, там оказались всего три тела, которые корчились в агонии предсмертных мук, а остальные же, несмотря на жгучую боль, скрылись в лесной чаще. Оторопевшие палачи спешно забросали полумертвые трупы песком и приказали расстрельщикам идти к месту расквартирования своей сотни.

Едва загорелся луч восходящего солнца, как в Вешенскую к окружному лазарету стали подходить окровавленные человеческие фигуры, которые стонали от боли ран, покрытых засохшей коркой алой крови.

Встревоженное население вереницей окружило окровавленные фигуры, то расспрашивало, то с жадным любопытством прислушивалось к рассказам казаков о минувшей кровавой ночи. Медицинский персонал сейчас же оказал надлежащую помощь и уложил раненых на свободные кровати.

Страшный рассказ казаков, которые побороли смерть, с молниеносной быстротой прокатился по всему округу, а главное, по фронту. Испуганные отцы, матери, жены и дети спешили в Вешейский лазарет, чтобы увидеть чудом спасенных. К вечеру лазарет был полон прибывшими родственниками, которые горько оплакивали недобитых мучеников.

Военная власть штаба Северного фонта пыталась предотвратить распространение сведений о происшедшем (неудачном для них «инциденте») путем строгого запрещения посещать недобитых казаков кем бы то ни было, но было уже поздно. Брешь оказалась пробитой. Брожение началось.

Враждебное отношение и ненависть к власти с каждым днем все увеличивалась. Члены военно-полевого суда, почуяв беду, поспешно исчезли с кровавого поприща на юг, где еще было тепло и безопасно для их жизни.

До сего я касался только тыловой администрации и ее деяний. Но что же делалось в это время на фронте? Казалось бы, что законное требование вышеупомянутой сотни было задушено самыми беспощадными мерами. Генерал Иванов со своими штабными соратниками как будто успокоился; начальник штаба Северного фронта генерал Замбржицкий приступил к устройству зимовой квартиры: рубили капусту, солили огурцы, помидоры, сушили фрукты, дыни и пр. Совсем укладывались сосать лапу в теплом уголке ст. Вешенской.

Раздетый фронт все больше к больше приходил в негодование. Наконец наступили холода глубокой осени, а обмундирование не доставлялось. Появившийся тиф и мороз стали косить бойцов. Ряды начали быстро редеть. Всякие жалобы, просьбы и, наконец, протесты фронтовиков не могли прожечь толстокожую штабную администрацию. Казаки взбунтовавшейся сотни, о которых упомянуто выше, разновременно вошли в состав 28-го Донского полка и своими рассказами о расстреле невинных казаков, о грабежах в тылу дали новый горючий материал для окончательного воспламенения фронта. Вот это-то и послужило главным поводом начавшихся митингов, братаний и перехода на сторону красных.

Казаки 28-го полка, распропагандированные рассказами своих станичников о бесчинствах, которые происходят в тылу, запросили штаб Северного Фронта о том, почему приведен в исполнение смертный приговор над 12 казаками 1-го Вешенского полка? Штаб ответил: «Через мертвые трупы товарищей марш вперед!»

Казаки, которые не знали уныния, с бодростью переносили до этого тяжести боевой жизни, вдруг охладели, утеряли дух воина, и пыл победоносного порыва окоченел. Казаки в обращении с начальниками вели себя вызывающе, приказания стали не исполняться, настойчивые требования командиров частей с применением дисциплинарных наказаний только увеличивали озлобление. Казаки 28-го, Вешенского, Казанского и Мигулинского полков от неповиновения и митингов перешли к открытому братанию с солдатами красной армии; растерявшиеся командиры метались из штаба в штаб, употребляя все усилия, чтобы спасти полки от окончательного разложения, но было поздно. Жирный росчерк пера членов военно-полевого суда, утвердивших силу смертного приговора над 12 казаками, возымел свое действие.

Вскоре частичные братания превратились в непосредственные переговоры целого участка; красные парламентеры без опасения появлялись в частях Донской армии. Обескураженные командиры частей, считая дальнейшее пребывание в частях опасным, бросились кто куда попало.

В то же время властью окружного атамана Верхне-Донского округа генерала Белоусова были созваны экстренные станичные сборы для изыскания мер предотвращения дальнейшего разложения фронта. Сборы были собраны одновременно в станицах: Вешенской, Мигулинской, Казанской и др. по одному и тому же вопросу, а потому я коснусь только сбора в Вешенской, в которой находился штаб Северного фронта.

Собравшиеся старики и представители хуторов заслушали доклад станичного атамана, сотника Варламова⁶, о создавшемся положении на фронте, но в то же время потребовали от атамана объяснения: почему фронтовики митингуют и какие к тому причины? Атаман не смог отвечать на такие вопросы, ссылаясь на свою некомпетентность. Сбор просит тогда генерала Иванова пожаловать на сбор и дать исчерпывающие объяснения по вопросу о положении на фронте, но последний не идет. Представители станичного сбора категорически потребовали через станичного атамана, чтобы генерал Иванов немедленно прибыл. Генерал Иванов является на сбор и, крича и размахивая руками, обратился к сбору со следующими словами: «Господа, вам что от меня нужно?» Сбор отвечает: «Просим вас доложить нам

о положении на фронте, так как, по словам наших сынов, жизнь которых мы вверили вам, они обращены в толпу оборванцев, которых пожирает эпидемия и стужа зимы. Генерал Иванов ответил: «Я

– командир Северного фронта, генерал-лейтенант Иванов, по этому вопросу разговаривать с вами не желаю!» Сделав крутой поворот, вышел вон, сопровождаемый криками негодования заволновавшегося сбора. Станичный атаман пытался восстановить нарушенный порядок заседания, но ничего не помогало.

Старики, оскорбленные ответом генерала Иванова, потрясая кулаками в воздухе, покинули заседание и разошлись по домам. Наутро, в первых числах декабря, усилием станичного атамана сбор снова был собран для решения вопросов, объявленных в повестке вчерашнего дня, но представители станичного сбора заявили: «По нашему отцовскому суждению, волнение фронтовиков произошло не на почве коммунистической пропаганды, а на почве тех острых недостатков в обмундировании и других предметов, которые ощущает фронт. Правительство же и командование вместо того, чтобы все отдать для тех бойцов, которые безропотно умирают в окопах в холодной степи, горячо заботится о тыловых увеселениях; крик страждущих казаков на фронте не слышен, а с нами, седыми стариками, разговаривать не желают… Так пусть они желаемый для себя порядок восстанавливают сами, а мы уезжаем по домам».

В то время, когда в станицах происходил шум сборов, на фронте, в крестьянской избе, подписывались мирные условия верхнедонцев с красными. А в степи озлобленные казаки ловили переодетых бегущих офицеров, снимали с них погоны, но не препятствовали уходить на юг.

В первых числах января 1919 года фронт полками Верхне-Донского округа был брошен, и казаки, то в одиночку, то вереницами, пешие и конные тащились в свои хутора. Полки же Донской армии, комплектованные из южных округов, с частичными сопротивлениями спешно отступали на юг, бросая различного рода тяжести, штаб же Северного фронта и окружная администрация в бурную зимнюю ночь бежали в станицу Чернышевскую⁷.

10 января 1919 года в станицу Вешенскую в боевом порядке вступил 28-й казачий полк. Урядник Фомин, выборный командир полка, и политический комиссар того же полка Мельников приказом № 1 объявили все учреждения «контрреволюционного времени вне закона»; впредь, до особого распоряжения, окружной властью считать штаб 28-го полка, коего приказания и исполнять.

Наступило время собраний, митингов; замелькали красные значки. Станица на осадном положении. Суетятся адъютанты, отдавая приказания, мчатся отдельные всадники, куда-то спешат конные взводы. Любители же послушать и поглазеть до поздней ночи бродили по улицам, перечитывая заборную литературу приказов, воззваний, прокламаций и т. п. Новые правители в Верхне-Донском округе хотя и покраснели, но покраснели только по внешности, внутренние же, душевные качества остались те же. Казаки Фомин, Мельников и др., несмотря на то что они перешли в красный стан, не изменились; с ними можно было говорить на все тоны и лады, и если нужно, выругать напрямик, по-казачьи, то и ругали, не чувствуя никакой опасности. Всем тем, кто не желал оставаться под красной властью, не возбранялось беспрепятственно перебираться в стаи «белых», они даже их снабжали пропускными билетами во избежание всяких самочинных насилий по пути следования.

Те же казаки, которые отступали с фронта без определенного направления, не знали, что делать: идти ли за армией или оставаться. Части, не принимавшие участия в переговорах с красными, протестовали против 28-го полка (37-й Донской казачий полк), но после долгих разъяснений администрации новой власти все расходились туда, куда звал голос каждого в отдельности…⁸

Глава II

ПРИХОД КРАСНОЙ АРМИИ

В то время, как в Округе царили шум и болтовня нового «правительства», выделенного из состава 28-го полка, красное командование аннулировало только что заключенные мирные условия с полками Донской армии и, по пятам казаков, красные части вторгались в нейтральную зону Верхне-Донского Округа.

«Товарищи» Фомин и Мельников, напуганные появлением партизанских отрядов Донской армии со стороны станицы Каргиновской⁹, бросились в разные стороны за вооруженной помощью; делегаты с красными бантами мчались в ближайшие части красных. Штаб 28-го полка, не уверенный в том, что Красная Армия может быстро прийти на выручку, приступил к ликвидации окружного казначейства и продовольственных складов. Настроение жителей подымалось; блеснула мысль о спасении Округа от нашествия большевиков, но увы! надежда на избавление от красных в тот же день была рассеяна прибывшими делегатами 33-го Московского сов. полка. Перепугавшаяся власть успокоилась. Ликвидация остановлена. Партизаны исчезли.

Население, не сочувствующее красной власти, а главное, из-за страха перед «чекой», попряталось; площади, улицы опустели; закрылись наглухо окна; в вечернее время редко где увидишь мерцание огонька; всюду мертвая тишина.

15 января 1919 года штаб 28-го полка, чувствуя конец своего «правления», приступил к расхищению четырех с половиною миллионов денежных знаков, изъятых из окружного казначейства, но в то же время охотно выполнял просьбы отдельных лиц и учреждений, которым надлежало получить причитающиеся «от казны» суммы для погашения долговых документов, которые остались не оплаченными эвакуировавшейся «белой» властью; но, что важно, так это – изъятие денег и распределение их между казаками с целью сохранить казачье достояние от поползновений красных. Значит, мир с красными – мир «внешний», да и то заключенный вынужденно.

К 17 января всюду воцарилась тишина. Недавно оживленный Округ вдруг замер. Все взрослое население и толпы веселых детей, которые только сейчас кувыркались в сугробах снега, исчезли. Первым вестником приближавшихся красных были конные красноармейцы, карьером влетевшие на площадь станицы, которых встретил станичный «пролетариат» низким, до земли, поклоном и ревом приветствий.

Через некоторое время, перед закатом солнца, на участке песчаных пирамид, расположенных между хутором Дубровским и станицей, была видна ползущая, змееобразная серая масса, которая медленно приближалась к окраинам станицы. Попрятавшееся население наблюдало за проходящими солдатами из-за полузакрытых дверей, через щели окон, из-под заборов, плетней. Пришедшая часть Красной Армии называлась «15-й Инзинской п. дивизией»¹⁰, которая была расквартирована в станице Вешенской.

Во время квартирования в станице красные солдаты держали себя нагло, немало причиняли «неприятностей» и притеснений; лучшие комнаты занимались солдатскими подсумками, котелками, консервными банками и пр. барахлом, а хозяев, независимо от количества членов семьи, сгоняли в одну комнату-стряпуху и приказывали «не пищать» и «не беспокоить красных солдат, защитников всемирного пролетариата».

Всем известно, что в доме каждого казака – иконы и лампада прежде всего. И вот ленинские солдатики, наевшись до отвала казачьего хлеба и развалившись на полу, брали винтовки и начинали заниматься стрельбой по иконам и лампадам… Лопались стекла окон, со звоном падали иконы, пороховой дым и хохот красных солдат наполняли прежде чистую и тихую горницу казака. На протест хозяев отвечали: «Ты что разговариваешь, мать твою… кадет этакий, али хочешь проведать Могилев? Возьми своего раненого Бога и иди вон!» Бессильный казак молча собирал осколки икон, лампаду и уходил думать думушку свою горькую.

Некоторые любопытные бродили по улицам, останавливались под красными знаменами штабов, перечитывали надписи: «15 Инзннская дивизия Р.С.Ф.С.Р.», «Мир хижинам, война дворцам», «В борьбе обретешь ты право свое» и пр.

Вскоре 15-я дивизия была отправлена на фронт; а в станицу прибыла новая власть – террора и неописуемых бесчинств.

Глава III

КРАСНЫЙ ТЕРРОР

После ухода частей Красной Армии на фронт станицы Верхне-Донского Округа столкнулись с новой «социалистической властью»: трибунал, чека, команда слежек и иодслушивателей, охраняемые карательными отрядами особого назначения¹¹. Комиссары, имея неограниченную полицейскую власть, первым долгом приступили к ликвидации штаба 28-го полка. Как штаб, так и полк был распущен, оружие отобрано. «Товарищи» Фомин и Мельников и их помощники остались за бортом; их высокими заслугами советская власть теперь не интересовалась, и они усердно обивали пороги красных учреждений, вымаливая покровительство «за усердную службу». Население же обезоруживалось, включительно до ножа; закрывались храмы, училища, «социализировалось» имущество граждан и церковная утварь. Жители бросились кто куда мог, – кто на юг, кто в погреб, кто в лес, в болото… Озверевшие комиссары тешились грабежом, убийством, выполняя секретную инструкцию высшего революционного совета, которая была отобрана у политического комиссара Эрлиха, пойманного восставшими казаками 5 марта, при взятии станицы Букановской. Вот ее текст:

«Инструкция. Секретно. 12 декабря 1918 года.

От Высшего революционного совета Р.С.Ф.С.Р. политическому комиссару Эрлиху для исполнения. Лица, перечисленные в пунктах, подлежат обязательному истреблению: все генералы; духовенство; укрывающиеся помещики; штаб и обер-офицеры; мировые судьи; судебные следователи; жандармы; полицейская стража, вахмистра и урядники царской службы; окружные, станичные и хуторские атаманы; все контрреволюционеры и – все казачество…»¹²

Наряду с бесчинствующими комиссарами зашевелились и подонки местного населения, нащупав «благоприятную почву» для легкой наживы. Комиссары в течение целых дней «развлекались» буйным пиром, собирая всевозможные доносы от местных шарлатанов, от слежек и подслушивателей. Мирные жители зачековывались в избах, ожидая страшных сумерек.

Лишь только наступала ночь, как на площадь выползала красная шайка, сопровождаемая местными вожатыми. Красные чекисты силою врывались потом в помещения любого хозяина и учиняли там дикую расправу, набрасываясь на «одушевленную» и «неодушевленную» жертву. Взламывали домашние хранилища и выгребали все, что попадалось под руку, как то: мебель, одежду, белье, посуду и пр.

Кроме того, срывали иконы, крича: «Товарищи кадеты, смотрите, мы вашего Бога повергли к ногам красного солдата!» На протест хозяина громилы выталкивали несчастного на улицу и, нанося удары прикладами, бросали его в сырой подвал, где уже десятки обреченных казаков тихо стонали от физической и моральной боли. Награбленное же имущество нагружали на обывательские подводы и отправляли на ближайшую станцию для «снабжения московского пролетариата».

Ночью представители советской власти являлись в подвал узников, вызывали по списку заочно осужденных, приказывали забирать вещи «для отправки на Воронеж». Узники, зная этот страшный лже-Воронеж, бросались друг другу в объятия, передавая поклоны родному семейству. Жуткая трагедия невинно гибнущих совершенно не трогала дьявольские души палачей. Узников, вызванных по списку, окружал конвой, который ударами прикладов ускоренным маршем гнал в глухую степь и там, в полночи, между безлюдных песчаных пирамид, совершалась инквизиция над казаками. Рубили головы, вырывали языки, снова пришпиливали голову к туловищу (как это сделали полковнику Дунаеву), злодеи наносили десятки штыковых ран даже в безжизненное казачье тело и оставляли потом на расхищение псам и диким зверям.

Вот вам честь в глухую полночь —

Быстрым маршем на покой!

Пусть гниет под снегом сволочь,

С нами – молот-серп с звездой.

Если же кто из родственников пытался предать земле изуродованное тело отца или брата по обычаю христианскому, то ему и самому угрожала та же участь. Церковь молчала. Молящиеся были рассеяны. Только с высоты колокольни сиял символ правды, мира и любви…

Население Округа, охваченное ужасом, металось по хуторам и буеракам, всячески укрываясь, чтобы не попасть в распоряжение чеки. Ненависть к новой чужой власти росла не по дням, а по часам. По хуторам бродили команды мародеров, забиравшие скот, лошадей, казачий хлебец, перетрясая сундуки, отыскивая «белопогонников». На все жалобы хуторских обществ отвечали усилением террора.

Казаки, доведенные до крайнего отчаяния, под всякими предлогами пробирались из одного хутора в другой, собирали сведения о количестве хуторов, которые готовы к неизбежному восстанию.

Глава IV

ВОССТАНИЕ

Свыше 500 обезображенных трупов верхнедонцев, замученных чекой в течение сорокадневного красного террора, были разбросаны по оврагам, по песчаной степи, в глуши кустарников, никем не посещаемые, никем не погребаемые. Эти мученики вопили о мщении за кровь, слезы женщин и детей, за сожженные хижины, за честь священных символов, растоптанных в ногах сатанинской прихоти.

Комиссары хотя и обезоружили казаков (под страхом смертной казни), но все-таки казаки часть оружия припрятали «про черный день». День этот близился. Возмущение и ненависть к разгулявшемуся террору росли. Тем временем чекисты приступили к учету награбленного, не замечая скрытого гнева народа. Казаки с особой осторожностью поддерживали беспрерывную связь между хуторами и станицами, выжидая момент, чтобы отплатить красным убийцам, залившим кровью родной край.

Донская армия в декабре 1918 года, отступая к Новочеркасску, уничтожила железнодорожные мосты: Лиски, Чертково, Миллерово, Донской Калач, Серебряково¹³ и т. д., чем заставила красных, впредь до исправления последних, избрать сухопутные коммуникационные пути: I) ст. Калач – Воронежская губ., ст. Казанская, Миллерово; 2) станция Серебряково, Усть-Медведица, Царицын, Большой, Горбаты, ст. Боковская, ел. Астахове и Миллерово, по которым тащились обозы с продуктами, боевыми припасами и проходили эшелоны солдат для пополнения частей фронта, давая значительный отдых в станицах Казанской, Вешенской и Усть-Медведицкой.

Казаки хутора Шумилина (Казан, ст.), зорко наблюдая за передвижениями частей красного пополнения, в ночь под 26 февраля 1919 года напали на спящий карательный отряд, расположенный в том же хуторе. Комиссары были уничтожены; истребив отряд грабителей в хут. Шумилине, доблестные шумилинцы с присоединившимися казаками ближайших хуторов в конном строю помчались в ст. Казанскую, уничтожая по пути красных. В попутных же хуторах призывали казаков присоединиться, и все, кто мог, седлали коней и спешили к родной станице. Около пяти часов ночи под вой зимней вьюги конные повстанцы под командою подхорунжих и урядников окружили ст. Казанскую. Разбившись на группы и определив роль каждой, повстанцы в пешем строю бесшумно двинулись в центр станицы, «ликвидируя» на месте патрули и часовых. Комиссары, предавшиеся сладкому сну после только что окончившегося танцевального вечера, состоявшегося в эту ночь, были разбужены и завыли в отчаянной тревоге. Солдаты карательного отряда, которых было 300 человек при 20 пулеметах, и эшелон около 1000 штыков, как раз шедший на пополнение фронта, бросились к оружию, но скоро обратились в бегство, укрываясь по дворам, в садах и темных углах станичных построек. Некоторые комиссары пробовали задержать бегущих солдат, но увы! спасения нет, всюду повстанцы! всюду смерть! Стрельба, крики, стоны, неразборчивые команды звучали сквозь сумрак зимней ночи. Комиссары бросились к телефону, чтобы уведомить соседние станицы о вспыхнувшем восстании, но были перебиты повстанцами, занявшими почтовые и телеграфные станции. С наступлением рассвета 26 февраля еще продолжались частичные схватки, но к 10 часам дня побоище было окончено. По окончании боя восставшими было захвачено: один миллион ружейных патронов, восемь орудий, несколько сот артиллерийских снарядов, винтовки, мотоциклеты, 50 пулеметов и пр. предметы, которые были редкой ценностью для повстанцев.

Уничтожив красных в Казанской, восставшие, в количестве 250 человек, двинулись на станицу Мигулинскую, лежавшую в 12 верстах от Казанской, захватывая сторожевые пункты наблюдателей. Комиссары Мигулинского исполкома, не зная о восстании казаков в Казанской, то и дело звонили по телефону в Казанскую, справляясь о положении, но восставшие неизменно отвечали: «Все спокойно!»

26 февраля, около 3 часов дня, на окраинах станицы Мигулинской послышалась редкая стрельба. Четыре конные сотни, подошедшие с хуторов – Дубровский, Варварин и Казанской, окружили станицу, наступая в центр и изредка открывая огонь из пулеметов.

Комиссары, встревоженные пулеметной стрельбой, да еще днем (так как они обыкновенно стреляли ночью), торопились узнать, что за стрельба? Узнают, что станица окружена восставшими казаками, которые оцепили все выходы.

«Товарищи, спасайся!» – крикнул комиссар исполкома. Красные московские люди, охваченные паникой, бросились в казачьи дворы, вымаливая спасение у тех, у которых только что выворачивали душу и карманы. С испуганными лицами бегали красные из улицы в улицу с целью выскользнуть из осажденной станицы, но всюду натыкались на восставших, корчась в судорогах под острием штыка, шашек и прикладов.

Истребив мигулинский гарнизон, освободив обреченных на смерть, казаки отдельными отрядами, под командой выборных командиров, двинулись вперед, занимая впереди лежащие хутора по-станично, истребляя бродячие шайки красных. В ночь под 27 февраля конная сотня в составе 100 человек из казаков Солоновского, Решетовского и Чиганацкого хуторов, под командою подхорунжего Емельяна В. Ермакова¹⁴, выступила на Вешенскую с целью застать врасплох окружной ревком и трибунал. Главари же, комиссары Решетков, Рожков и др., пронюхали уже, что станицы Казанская и Мигулинская в руках восставших, что группа конных казаков наступает на Вешенскую со стороны реки Решетовки, в ту же ночь бежали в станицу Еланскую, оставив в занимаемых ими квартирах все ценности и даже личные вещи, не предупредивши об этом коменданта местного карательного отряда. Утром 27 февраля красный комендант округа, узнавши об исчезновении комиссара и чеки, сейчас же принял меры к обороне, для чего вызвал гарнизон, в котором насчитывалось 350 штыков при 12 пулеметах, и занял оборонительное положение. Ровно в 9 часов утра 27 февраля конница восставших казаков рассыпалась лавой и, прикрываясь песчаными буграми, таловыми кустарниками и бором молодой сосны, незаметно для противника окружила станицу с запада, севера и востока с расчетом, что разбитый противник бросится через Дон, где должен быть встречен базковской восставшей группой.

Приблизившись к станице, восставшие открыли редкий ружейный огонь со всех окраин, делая демонстративные перебежки из улицы в улицу для того, чтобы не дать возможности противнику учесть силы наступающих. Красные, занявшие оборонительное положение, открыли ружейный и пулеметный огонь по всем исходящим улицам. Огонь с каждой минутой усиливался, щелкали винтовки, тарахтели пулеметы, пули со свистом щелкали по крышам, камням, со звоном летели стекла окон, испуганные жители забирались в погреба и подвалы. Полурота красных, при двух пулеметах, удерживала северо-западную рощу для того, чтобы не дать возможности восставшим обойти станицу левым берегом Дона, но была сбита; отступая, оставили 2 пулемета. Комендант красного гарнизона, оказавшийся в опасном положении, командовал: «Товарищи, за мной!» – и все красные бросались в бегство через Дон; атакующие казаки из западной рощи и станицы расстреливали убегающих солдат перекрестным огнем. Нерешительность казаков базковской группы, не выступивших в условленное время, дала возможность красным укрыться в густой роще в займище.

Три главные станицы Верхне-Донского округа были очищены, необходимо было стремительным движением вперед уничтожить бегущие остатки красных и захватить военный склад в станице Каргиновской.

Конная группа красных казаков, которая выбивала красных из Вешенской, будучи всю ночь в холодной степи, оказалась не в состоянии преследовать красных, измученным лошадям и людям требовался хотя бы короткий отдых.

Того же 27 февраля была объявлена мобилизация, и нарочные помчались с приказом по хуторам. Я же, учитывая цену связи и объединения, телефонограммой № 1 подчинил себе военные отряды станиц Казанской и Мигулинской и приказал формировать боевые отряды на местах властью командиров действующих частей; держать прочную связь с соседними частями и не забывать про взаимную выручку в бою. Правобережные хутора станицы Вешенской, до которых еще не докатился красный террор, на призыв восставших отвечали нерешительно.

Положение осложнялось; появившиеся темные силы – наемные рабы красных, повели усиленную агитацию, нашептывая казакам, что борьба с Красной Армией бесполезна. Я, не дожидаясь результатов объявленной мобилизации, приказал хорунжему Х.В. Ермакову¹⁵ немедленно сорганизовать правобережный боевой отряд и ждать дальнейших указаний. Поддерживая боевой порыв авангардов, мне необходимо было выяснить окончательное решение тех казаков, которые объявили «нейтралитет»; я совместно с членами окружного и станичного советов Д. и Б.¹⁶ собрал публичное собрание, на котором объяснил те последствия, которые ожидают нас за нерешительность и трусость, и потребовал положительного ответа, причем произнес краткую речь такого приблизительно содержания:

«Братья казаки, умолкните и терпеливо выслушайте слова, которые я вам скажу во имя спасения многих. Разве позволительно трусить степному вольному народу перед красной ордой? Если мы не будем договариваться и не выступим дружной семьей немедленно на поединок с красными палачами, то страшная участь постигнет не только тех, кто поднял оружие против насилия, но и тех, кто будет отговариваться своею непричастностью. Я вас не уговариваю, а приказываю, а приказываю потому, чтобы нам, родные братья, не быть перебитыми там, в песчаной степи, где кости наших братьев и доселе грызут голодные псы. В другое время, при других условиях вы могли бы обвинить кого-либо другого за то, что нас толкнули на кровавое поле, а сейчас кто заставил нас поднять оружие? Вы сами восстали, а поэтому вы до конца должны быть такими, каковы вы сейчас, в начале восстания. Вы сами встретились лицом к лицу с северными разбойниками! Вы видели и слышали невинную кровь, стоны мучеников, поныне валяющихся по оврагам в холодной степи без погребения. Ваша гордая и свободная душа, не признающая насилия, сбросила власть террора во имя свободы и отмщения за вопиющую кровь наших братьев, которые невинно замучены злодеями. Дорогой венец сплетем для мертвых, оставшиеся в живых обрящем жизнь, а жизнь наша только впереди. Братья, без колебания вперед! С нами Бог и правда!»

Раздались голоса: «Правильно! К оружию! Смерть палачам!»

В это время на взмыленной лошади, слегка раненной в ногу, в толпу собравшегося народа с криком «Посторонись! Дай дорогу!» въехал подхорунжий Атланов, Еланской станицы, который рассказал о тех ужасах, которые совершают комиссары, бежавшие из Вешенской, и умолял немедленно дать помощь, чтобы освободить станицу, которая готова присоединиться к восставшим. Казаки, выслушав рассказ Атланова, разошлись по домам, чтобы спешно готовиться к выступлению на фронт.

Наступила ночь. Все утихло, только в военном отделе тускло светил огонек; то и дело звонил телефон, налаживалась связь, вызывались начальники действующих частей, которым передавались телефонограммы и пр. Я же, со своим помощником есаулом Алферовым, не отходя от аппарата, отдавал распоряжения казанцам, мигулинцам, которые вели бой с наступающими красными частями со стороны слободы Калач, Богучар и ст. Чертково.

Утром 28 февраля в Вешенскую прибыли казаки ближайших хуторов, из которых было сформировано: один конный полк и дивизион пехоты, входящий в состав конного полка под командою прапорщика Н. Дарина. В это же время хорунжий Ермаков закончил формирование правобережного отряда. Такой же порядок формирования происходил в ст. Казанской и Мигулинской.

Утром 29 февраля 1-я Решетовская конная сотня в составе 170 человек под командою подхорунжего Ломакина выступила на ст. Еланскую и к двум часам дня разбила инженерную роту и заняла ст. Еланскую. Военный отдел, сформировавшийся в Еланской, приступил к спешному формированию восставших частей для обороны северной границы округа. Разбитые же шайки красных бежали в станицу Букановскую, Слащевскую и Федосеевскую, где мобилизовали население и, соединившись с подошедшими частями красных, заняли оборонительное положение от Бузулука по р. Раствердяевке до ст. Слащевской включительно.

В ночь под первое марта отряд хорунжего Ермакова выступил на станицу Каргиновскую с расчетом на рассвете занять последнюю, дабы не дать противнику времени уничтожить находящийся там склад боевых припасов. Около 12 часов ночи, не доходя до хутора Токина, лежащего в 8 верстах от Вешенской, отрядом хорунжего Ермакова были замечены колонны красных, которые двигались на Вешенскую. Отряд в составе 400 бойцов, заняв северо-восточные высоты хуторов Токина и Чукарина, без выстрела ожидал появления красных. Первая разведка, высланная вперед, проходя по хутору Токин, встретила конный разъезд красных, который рассеяла огнем. Карательный отряд, состоящий из одного батальона пехоты, эскадрона конницы и одной батареи, под командой комиссара Лихачева, с целью запугать восставших, открыл артиллерийский огонь по хутору, но, не чувствуя сопротивления, таковой прекратил. Не допуская мысли о действительно организованном восстании и рассчитывая, что шайки, перепугавшись артиллерийского огня, разбежались, комиссар Лихачев решил покончить с «мятежниками» одним взводом конницы и для этого сам во главе взвода двинулся на Вешенскую, оставивши отряд в хуторе Чукарина около церкви. Но едва успел подняться на высоту за хутор Токин, где была расположена цепь восставших, как услышал позади себя крик: «Стой!»; Лихачев не растерялся, а даже повернул лошадь назад и крикнул: «Разойдись, стреляю» – и бросился к группе казаков, где находился командир отряда, хорунжий Ермаков. Раздалась тихая команда: «Взвод, пли!» Грянул залп, и красные усмирители повалились на землю. Товарищ Лихачев, раненный в левое плечо и шею, испуганно ковырялся в грязи, а остальные красноармейцы были перебиты или захвачены в плен. Только два красноармейца, воспользовавшись ночною мглою, сумели проскочить через цепи восставших и присоединиться к своему отряду¹⁷.

Через несколько времени со стороны хутора Чукарина загрохотали пушки, снаряды со звоном лопались в воздухе или беззвучно зарывались в сырую землю. Отряд хорунжего Ермакова перешел в наступление, выбил красных из занимаемых ими хуторов Токина и Чукарина, до утра преследовал отступающего противника в направлении ст. Каргииовской. Отступающий противник с подошедшими к нему тремя эскадронами Саратовского конного полка укрепился по правому берегу р. Чир, удерживая за собой ст. Каргиновскую.

К 15 марта 1919 г. из восставших станиц (Вешенская, Мигулинская, Казанская, Еланская) насчитывалось 15 ООО восставших бойцов, из которых большинство без винтовок успешно громили красные части особого назначения и удерживали пространство Верхне-Донского округа на протяжении 300 верст в окружности.

Глава V

Восставшие верхиедоицы формировались с большой поспешностью в отряды, группы и с не меньшей поспешностью бросались на фронт с целью закрепить плацдарм, на котором можно было бы удерживать наступающие части красных и тем обеспечить планомерное комплектование восставшей армии. Восставшая Казачья армия, окруженная огненным кольцом Красной Армии, не имела тыла, а только фронт, и вот на этом-то рубеже Казачьей Земли происходил страшный поединок двух армий, двух народов; Красная Армия, окрыленная призраком грядущего рая и порывом – сокрушать, подчинять и властвовать, разрушала все, что ей было доступно, а восставшие казаки на все те зверства, опустошения и захватничество отвечали отпором, кровью отстаивая свою казачью землю.

Красный штаб, встревоженный уничтожением частей особого назначения и занятием восставшими главных коммуникационных линий, применил систему переговоров, рассчитывая комедией братания выиграть время, чтобы подтянуть ближайшие части и тогда кровавым террором задушить непокорный и независимый казачий народ.

Как было сказано выше, восставшие казаки формировались в отряды, группы и пр., которые действовали самостоятельно в одном определенном, выбранном ими самими направлении, отчего часто случалось, что одна часть отказывалась помочь другой, оправдываясь тем, что на ее участке также неспокойно, а потому дать какую-либо помощь она не может. Таким образом, восставшая часть, оказавшаяся под ударом сильнейшего противника и оставшаяся без своевременной поддержки, откатывалась назад, подставляя этим тыл соседних частей под удар красных, что влекло за собой отступление и этих частей. Красные к тому же не дремали: с каждым днем подходили все новые и новые части.

Продолжать борьбу разрозненными действиями отдельных отрядов означало бы непременно понести поражение в ближайшем будущем. Необходимо было в самый кратчайший срок свести отряды в крупные боевые единицы и сосредоточить управление ими в руках одного лица. Но, не желая нарушать при этом принципа выборного начала, я разослал телефонограмму по всем действующим частям следующего содержания:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.