11
11
Командование Приморской армии по истечении четырых суток подготовки штурма находилось в колебании. Когда начало штурма — 6 или 7 июня? В «языках» недостатка не было. Они показывали — седьмого.
Собственно, к штурму готовы давно. Внезапности быть не может. Обычно обороняющаяся сторона стремится узнать день и час наступления противника, чтобы вовремя укрыть войска на время артподготовки. Артподготовку противник ведет уже четыре дня, то на одном, то на другом участке обороны проводит разведку боем. Срок важен для маневра огнем. Намечено упредить окончательную артподготовку противника и нанести удар по войскам, вышедшим на исходные позиции, как это уже получилось 31 декабря, в день последних атак декабрьского штурма.
Это очень ответственный момент, здесь ошибки быть не должно. И расход боеприпасов, и раскрытие огневых точек...
Не менее важно установить, где будет наноситься главный удар. И хотя в решении этой задачи участвуют все, от командующего армией до полковых штабов, ответственность все же целиком лежит на Крылове.
Тщательно проанализировано всеми звеньями штарма, как распределяет противник свой артиллерийский огонь, куда больше сброшено бомб.
Поскольку противник предпринял многодневную артиллерийскую подготовку, он имеет время и для обманных маневров и артогнем и разведкой боем.
В который уже раз Крылов пытается поставить себя на место Манштейна. Наиболее ценными для Манштейна являются те части, что участвовали в ноябрьском и декабрьских штурмах, хотя и не так-то много в их рядах сохранилось ветеранов. Тем более именно они его опора, ибо уже дрались с севастопольцами, знают их руку, знакомы с местностью. Это части 54-го армейского корпуса. 54-й корпус целиком сосредоточен на северном участке обороны города, нацелен, как и в декабре, на Северную бухту через станцию Мекензиевы горы. Но странно было бы, если бы Манштейн не попытался ввести советское командование в заблуждение относительно своих намерений. Отсюда и редкие артналеты у Ялтинского шоссе, активная разведка боем в полосе южного сектора обороны.
— Главный удар будет наноситься там же, где и в декабре, и опять же силами пятьдесят четвертого корпуса! — твердо заверил Крылов Военный совет армии. — Там и сосредоточить наш артиллерийский контрудар!
«Языков» добыто достаточно. Все в один голос называют седьмое июня.
Решили контрподготовку начать в 2.55.
6 июня в городе и на оборонительном рубеже с утра вдруг наступило затишье. Легко объяснимо. На 7 июня противник сосредоточивает огромный запас снарядов.
К концу дня к Крылову пришел подполковник Василий Семенович Потапов, начальник армейской разведки.
— Завтра! — сказал он, как всегда, вполголоса. — «Язык» разговорился. Приказ на завтра... В три ноль-ноль!
В 2 часа 55 минут все орудия Севастопольского оборонительного района открыли огонь по заранее намеченным и скорректированным целям.
Но Манштейн не отменил наступления. Его артподготовка началась в 3.00, но беспорядочно, не в полную силу. Ибо за пять минут севастопольцы успели нанести поражение многим его батареям.
Контрподготовка длилась 20 минут. На большее не было отпущено снарядов. Немецкая артподготовка набрала силу только к четырем утра. Над рубежами обороны кружили не менее двух с половиной сотен самолетов.
С дивизионных НП докладывали:
— Передний край не просматривается из-за дыма и пыли...
Черный дым заслонил взошедшее солнце, на земле гуляла смерть.
Манштейн вспоминал:
«На следующее утро, 7 июня, когда заря начала окрашивать небо в золотистые тона и долины стали освобождаться от ночных теней, кулак нашей артиллерии всей своей силой ударил по противнику, возвещая начало наступления пехоты, целые эскадры самолетов обрушились на указанные цели. Перед нами открылось незабываемое зрелище... На всем широком кольце крепостного фронта ночью видны были вспышки орудий, а днем облака из пыли и обломков скал, поднимаемые разрывами снарядов и бомб нашей авиации. Поистине фантастическое обрамление грандиозного спектакля!»
Какую надо иметь черную душу, чтобы с таким наслаждением живописать картину смерти, уничтожения, человеческой агонии. Севастопольцы защищали свои дома, пришельцы — шли грабить.
И вот Манштейн вынужден далее записать: «Ожесточенными контратаками русские вновь и вновь пытаются вернуть потерянные позиции. В своих прочных опорных пунктах, а то и в небольших ДОС, они часто держатся до последнего человека».
Десять дней, с 7 по 17 июня, ни на минуту не прекращались атаки немецких войск. Кое-где удалось им вклиниться в оборону. Свыше 200 тысяч немецких солдат и офицеров за 10 дней напряженных боев продвинулись местами лишь на сотни метров, но не на километры.
Манштейн рассуждал о рыцарстве в своем понимании этого явления. Если и было что заслуживающего одобрения в рыцарстве, так это разработанный ритуал поединка, подчиненный праву на равенство.
Равенства ни в людском составе, ни в вооружении у севастопольцев и Манштейна не было изначально. И все же 15 суток наступления не принесли Манштейну того, что называется победой. Напротив, уж если судить по строгому ритуалу рыцарского поединка, а тем более с точки зрения военного искусства — сторона, которая, применив все средства современного вооружения, умело (а в неумении гитлеровских генералов и солдат не упрекнешь) использовав превосходство в силах, задачи наступления не решила, должна быть признана потерпевшей поражение. Это и было поражением, ибо продвижение на сотни метров ценой огромных потерь ничем не оправдано. Но и это еще не все. В то время уже развернулось наступление немецких войск на всем Южном фронте, а 11-я армия оказалась прикованной к Севастополю...
Манштейн продолжал штурм. На что надеялся? На «рыцарский дух» и боевую выучку своих войск?
Нет, и «рыцарский» дух», и превосходство в силах, и боевая выучка оказались бессильны. Он и сам это признал: «Но, несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшались».
Дальнейшее он пытается объяснить искусным маневрированием направлений своих ударов по городу.
Кризис в обороне Севастополя приближался совсем с другой стороны. Со стороны моря, со стороны единственных коммуникаций, по которым Севастополь получал боеприпасы, продовольствие и подкрепления.
Большая земля, несмотря на большие трудности, готова была отдать Севастополю все, что возможно было отдать, и даже сверх возможного, но самолеты 8-го авиакорпуса и итальянские торпедные катера прервали коммуникации. Грузы в Севастополь доставляли подводные лодки, и постепенно, час за часом, умолкали полевые батареи. Уже и береговые батареи севастопольцев не только не имели боевого запаса снарядов, но и их стволы выходили из строя. Боевые корабли уже не могли поддерживать огнем своих орудий редеющие силы приморцев.
Уже в городе рыли траншеи для уличных боев... Но в патроны у приморцев на исходе, как и снаряды.
Много времени спустя, уже после войны, военные историки подсчитали, что за 25 дней последнего штурма Севастополя немецкое командование, чтобы овладеть городом, израсходовало 30 тысяч тонн снарядов, а корпус Рихтгофена совершил 25 тысяч боевых вылетов, сбросив 125 тысяч тяжелых бомб, столько же, сколько английский воздушный флот сбросил на Германию с начала второй мировой войны до июля 1942 года. За три года...
Наступали последние часы обороны Севастополя.
У немцев в руках хутор Дергачи, вся Корабельная сторона, кроме Малахова кургана и Зеленой горки. Левое крыло фронта глубоко врезалось в город. Бойцы окапывались на склоне Исторического бульвара.
Вечером Николай Иванович вышел наверх и удивился наступившей тишине. Давно так не было. Немцы, считая, что дело сделано, не хотели рисковать в ночных боях, где огневое преимущество неприменимо.
Командарм собрал совещание, такое же, как когда-то в Экибаше, в начале героического и страдного пути Приморской армии на крымской земле.
Совещание короткое. Командиры дивизий докладывают о состоянии соединений и частей. В дивизиях в среднем по 300–400 человек, в бригадах — по 100–200.
Все смотрят на Крылова. Он — распорядитель боеприпасов. Он докладывает, что на 30 июня армия имеет 1259 снарядов среднего калибра и еще немного, до сотни, противотанковых. Тяжелых — ни одного.
Командарм дает ориентировку: держать в кулаке наличные силы, драться, пока есть чем, разбить людей на небольшие группки, чтобы пробиваться в горы к партизанам. Задача очень трудная, почти безнадежная, но это последний и единственный выход, об эвакуации нет речи, как и не было о ней разговора, когда начинался последний штурм.
Утром штаб Приморской армии перешел на запасной командный пункт 35-й береговой батареи. Под землей лабиринт отсеков и переходов.
— Что дальше? — спросил Крылова его заместитель майор Ковтун. Это была не тревога, а поиск реальных действий для штаба. Их в ту минуту не было, ибо не было никакой связи с частями, хотя была связь с Кавказом и Москвой.
— Дальше? — переспросил Крылов. — Разве не ясно, что дальше? Дальше — подороже отдать свои жизни. Так, чтобы, по крайней мере, шесть фашистов за одного. А если говорить о практических мерах, то пора личный состав штаба разбить на боевые группы, подумать о командирах, о картах. Вот этим и займитесь!
К полудню последние тысяча с лишним снарядов были израсходованы. Подбиты 28 немецких танков. Бои шли на улицах. Врукопашную.
Крылов, как всегда, прикован к телефонам. В восьмом часу вечера в одном из подземных отсеков батареи собрался под председательством вице-адмирала Октябрьского Военный совет флота и Приморской армии. Октябрьский зачитал телеграмму из Москвы с разрешением оставить Севастополь ввиду того, что исчерпаны все возможности его обороны.
Петров было заговорил о возможности пробиться в горы, но Октябрьский перебил его:
— Это — приказ!
Очень тяжелый приказ. Петров с трудом пережил нервное потрясение. Не менее тяжко воспринял его и Крылов.
Но он не знал, что прежде чем поставить командование Севастопольским оборонительным районом перед исполнением приказа, столь нравственно сложного, в Ставке и в Генеральном штабе все взвесили. Жертвовать командным составом, показавшим себя способным вести успешные операции против немецких захватчиков, не сочли возможным.
Обратимся к свидетельству Маршала Советского Союза А. М. Василевского. «Знакомство с Николаем Ивановичем Крыловым, будущим Маршалом Советского Союза, а тогда довольно молодым еще генералом, произошло у меня в августе 1942 года на объединенном командном пункте Сталинградского и Юго-Восточного фронтов, где я находился в качестве представителя Ставки. Заочно я знал Крылова и раньше. Он зарекомендовал себя как способный штабной работник уже в первые месяцы войны, во время боев за Одессу. А после восьмимесячной обороны Севастополя, одним из организаторов которой он был, возглавляя там штаб Приморской армии, в Ставке и Генеральном штабе держали Крылова на примете, как генерала, которому можно вверить армейский штаб на трудном, особо ответственном направлении...»
Петрова и Крылова в числе других командиров вывозили на подводной лодке. В Севастополе в это время шли последние неравные схватки. Заливались матросской кровью камни Херсонеса.
1 июля раздались по радио из Берлина звуки фанфар. Затем передали специальное сообщение о падении Севастополя.
Манштейн получил телеграмму от Гитлера. Интересно, открещиваясь от него через десять лет, почему же в тот час со слезами умиления вчитывался в текст телеграммы фашистского фюрера, который присваивал ему звание генерал-фельдмаршала?
И десять лет спустя Манштейн не удержался и воскликнул: «Какое это неповторимое переживание — насладиться чувством победы на поле боя!»
Он растроган тем, что один из его офицеров за ночь успел разыскать в Симферополе золотых дел мастера и заставил его изготовить из корпуса серебряных часов пару маршальских жезлов на погоны. Некий немецкий кронпринц прислал Манштейну в подарок золотой портсигар, на котором был выгравирован план Севастополя...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.